Итак, распад традиционного общества при столкновении с рыночной цивилизацией идёт быстрее, чем она может абсорбировать, поглотить и «переработать» продукты распада. Старые связи и интеграторы общества рушатся ещё до того, как на их место заступают новые. В результате политика ускоренной модернизации терпит крах. Происходит социальный взрыв, далее гражданская война, в результате социальный распад достигает кульминации. Общество превращается в аморфную массу, состоящую из множества «свободных атомов». Единственной структурирующей силой может быть культура. Но она хрупка, так как тонок слой ею носителей, и не они определяют, чему быть. В условиях, когда произошёл переход на качественно более низкий уровень социальности, при нарастающем социальном одичании уже знакомой нам «силой вещей» на сцену выходит простой, доступный и «эффективный» казарменно-коммунистический проект. Он может маскироваться псевдомарксистской риторикой, идеологией «пиджин-социализма» или ещё более примитивного эгалитаризма — дело не в этом. В деструктурированном, маргинализированном обществе, охваченном смутами, голодом и анархией, установление казарменного порядка многие воспринимают с облегчением. На атомизированный социальной энтропией человеческий субстрат накладывается жёстко-структурированная пирамидально-бюрократическая решётка. Социальные атомы сортируются по ею ячейкам, общество приобретает геометрически-упорядоченный вид — «страна спасена». И пусть эта структурированность чисто внешняя, искусственная, наложенная на общество как бы извне, — жизнь устраивается, бюрократическая машина начинает функционировать, причём сперва довольно эффективно. И лишь потом, после ею краха, становится очевидно, что общество так и осталось энтропийным, «раскультуренным», что структурность его была принудительной, неорганичной. Вместо общества-организма появилось общество- машина. Социализм оказался отождествлённым с редистрибуцией: «Целью является организация всего населения в единую сеть потребительных коммун, способных… с наименьшей затратой труда распределять все необходимые продукты, строго централизуя весь распределительный аппарат» (из программы РКП(б), принятой VIII съездом партии в 1919 году1). Ещё более популярно излагает ту же идею Молотов: «Ведь в этом, собственно говоря, и заключается социализм — управлять государственным хозяйством», — в этом трогательно наивном определении — суть «азиатского» способа производства.
Главную свою задачу и оправдание своему существованию режим «казарменного коммунизма» видел в ускоренной индустриализации. То, что не удалось на рельсах капитализма, должно было получиться посредством методов древневосточных деспотий. Современные производительные силы должны были быть созданы в кратчайший срок путём реанимации докапиталистических производственных отношений. Ни одно рабовладельческое государство мира не знало такого жестокого и массового рабства, как сталинский ГУЛАГ. О соотношении уровней потребления римского раба и сталинского зэка мы уже говорили. Добавим лишь, что ни Древняя Греция, ни Рим — страны классического рабовладения —
никогда не обращали в рабов своих сограждан.
Классическая страна государственного крепостничества — Шумер III династии Ура — закрепостила, по-видимому, большую часть своего населения, но и там 40 процентов земли оставалось в руках крестьян-общинников. Сталин же закрепостил все крестьянство страны. Столь тотального господства варварства и дикости не знала ни одна рабовладельческая или крепостническая страна древности. И все это— ради великой цели: индустриализации страны. «Будут домны — будет социализм», — говаривал Иосиф Виссарионович. Формула проста, как все гениальное. Давайте на время примем сталинскую логику и будем оценивать результаты его эксперимента над страной, исходя из его же системы координат: да, «доменный социализм» действительно стоил того, чтобы замучить насмерть десятки миллионов соотечественников. Многие люди, принявшие эту шизофреническую систему ценностей, считают, что цель не только эту цену оправдывала, но и
была достигнута: «Он
принял Россию с сохой, а оставил оснащённой атомным оружием». Возможно, я злоупотребляю цитатами, но осмелюсь в последний раз привести ещё одну. Уж больно хорошо сформулирована историком Л. Б. Волковым мысль: «Успешная модернизация вообще невозможна на силовой основе. Ни в социальной, ни в предметной сфере нельзя путём простого заимствования и ускоренного внедрения создать эффективную рациональную среду. Предметы и институты могут напоминать то, что создаётся в странах, исторически выстрадавших свою модернизацию, но они не выполняют своей функции — они не работают, не служат, не могут служить. Мы видим это на наших машинах, обуви, книгах, на наших стройках. Вместо предметов возникают эрзац-предметы, вместо институтов — эрзац-институты, эрзац-автомобили, эрзац-заводы, эрзац-статистика…»
Таким образом, оказались порочны не только сталинские методы, но и сама его цель. Это как раз тот случай, по поводу которого Талейран мог бы произнести свою знаменитую фразу: «Это больше, чем преступление, — это ошибка»: живая сила народа и природные богатства страны оказались растраченными впустую.
И ещё в одном деле была допущена промашка (правда, счастливая для нас): закладывая основы «индустриальной цивилизации», Сталин подводил мину под здание своей собственной казарменной системы. Должно было произойти одно из двух: либо казарменная азиатчина отторгнет от себя чужеродный, импортированный с Запада трансплантат, либо вновь созданный хозяйственный сектор и выросшие на его основе социальные силы, несмотря на всю их ущербность, похоронят азиатчину. Долго существовать этот химерический кентавр не мог. И думается, что если бы не «враждебное капиталистическое окружение», то азиатчина давно похерила бы всю эту эфемерную «индустрию». Ведь новую технику приходится «внедрять», то есть насильственно впихивать в отторгающую ею инородную структуру. Зато сама структура отлично регенерирует те азиатские прелести, которые ею отец-основатель вроде бы и не планировал. Так, некоторые «братские» режимы показали нам нечто из того, что нас могло бы ожидать в недалёком будущем, а именно — наследственную «социалистическую» монархию. Правда, Нику Чаушеску не успел принять эстафетную палочку власти от своего папаши. Успеет ли проделать эту операцию «любимый руководитель» — сын ныне здравствующего «уважаемого и любимого вождя» в одной из «дружественных» нам стран? Поживём — увидим. Но, ей-Богу, ещё немножко, и мы сами дожили бы до собственных «идей чучхе». А Пол Пот, почти во всем скопировав деятельность Сталина и кое в чем даже его превзойдя, вообще не стал связываться с индустриализацией, а попросту «отменил» всю современную промышленность вместе с городами и третью населения страны. И надо сказать, он был гораздо более последователен, нежели Иосиф Виссарионович: не вмешайся вьетнамцы, царствовал бы товарищ Пол Пот долгие десятилетия и бразды своего правления передал бы своим детям и внукам. Такая судьба ожидала и нас, если бы не «козни и происки» чересчур уж противоположной общественной системы. Она заставляла обрюзгшую брежневскую бюрократию поддерживать в хорошей форме хотя бы «европейские руки» (военно-промышленный комплекс), приделанные к нашему «азиатскому туловищу». Но вот наступил момент, когда оказалось, что одних «европейских рук» недостаточно для статуса военной сверхдержавы: американская СОИ показала, что для выполнения подобных программ вся страна должна жить по-современному. Возникла дилемма: либо внутри страны все сохраняется по-старому, но вовне СССР теряет статус не только сверх-, но и просто великой державы и превращается в третьеразрядное государство, либо надо менять на европейский манер всю общественно-государственную структуру. Так в 1985 году сдетонировала мина, которую Сталин, сам того не заметив, подвёл под своё детище в 1929-м: «европейские» элементы, трансплантированные в организм «азиатской» системы, вступили в схватку с ней. Суть ею я как мог постарался описать. Для того, чтобы перестраивать, надо знать, что построили.
