Собственность на средства производства в Древнем Египте была «общенародной», то есть государственной. И в этом плане Древний Египет мало чем отличался от своих соседей — повсюду в те далёкие времена царил «азиатский» способ производства. В ремесленной индустрии все мастерские, естественно, тоже были государственными, а рабочая сила товаром не являлась — попросту говоря, древнеегипетский работяга был прикреплён государством к своему предприятию и «уволиться» с него права не имел. Ну, для нас это дело знакомое — сами такое право лишь в 1956 году приобрели, тем самым сильно опередив древних египтян в области прав человека. Все остальное в древнеегипетском производстве нам тоже не в диковинку: на государственных предприятиях пользовались государственным инструментом и государственным сырьём под присмотром государственных чиновников, а всю продукцию сдавали государству же, причём действовала очень строгая госприёмка.

Древнеегипетская рабсила делилась на квалифицированную («мастера») и неквалифицированную (название до сих пор египтологами до конца не расшифровано). Уже в те древние времена существовало нечто вроде трудового законодательства, по которому рабочий день «мастеров» ограничивался восемью часами. Работали они по десятидневкам, каждый одиннадцатый день был выходным; не работали и в праздничные дни. От государства «мастера» получали должностные владения, то есть дома в «посёлке мастеров» (мы назвали бы эти дома «ведомственной жилплощадью»), и ещё гробницу бесплатно, что при серьёзном отношении древних египтян к загробному миру тоже было нелишним. Денег в то время ещё не изобрели, и поэтому зарплата выдавалась натурой с государственных складов в виде продовольственных пайков, одежды и прочего ширпотреба.

Как видим, положение древнеегипетских «мастеров» было не столь уж и плохим, хотя свободными этих прикреплённых к своим местам работников назвать нельзя. Историк Р. М. Нуреев определяет их как «наёмных работников древневосточного типа, для которых характерно противоречивое сочетание признаков рабства и наёмного труда». Несмотря на своё полурабское положение, «мастера» цену себе знали и при необходимости постоять за себя могли. Вот что пишет по этому поводу Р. М. Нуреев: «Ремесленники были объединены в корпорации, которые уже со времён Древнего царства отстаивали свои права. В случае длительной задержки оплаты ремесленники бросали работу до тех пор, пока оплата не возобновлялась. Истории Древнего Востока известны примеры таких древнейших забастовок». А ведь мы-то вплоть до наших недавних шахтёрских забастовок думали, что явление это имеет место лишь там, где рабочая сила — товар и где царит «наёмное рабство». Ан нет, трудящиеся Древнего Египта доказали, что и в безрыночно-безденежном обществе могут быть и стачкомы и забастовки — причём не только экономические, но и политические. Шаржирую, позволяю себе натянутые параллели и искусственные ассоциации? Ничуть. Приведу для примера документальную хронику событий XII века до нашей эры. Речь идёт о работниках, занятых наиболее важным, с точки зрения древних египтян, делом — о рабочем «соединении» (нечто вроде нашего строительно-монтажного управления), трудившемся на царском кладбище. К заупокойным обрядам, повторю, египтяне относились трепетно, особенно если дело касалось царей, и вряд ли работники этого кладбищенского «СМУ» уступали по престижности своего труда ну хотя бы нашим шахтёрам. Но бюрократическое начальство одинаково на протяжении тысячелетий — будь то в Кузбассе нашего XX века или в египетском «городе мёртвых» XII века до новой эры. Короче говоря, древнеегипетское начальство приворовывало из царских житниц, создавая тем самым продовольственный дефицит, а голодным работникам заявляло, что продовольствия в житницах нет. И вот, как сообщает историк, «10-го числа 2-го зимнего месяца 29-го года царствования Рамсеса III изголодавшиеся работники прорвались через пять укреплённых стен, окружавших царское кладбище, где они трудились», и, организовав нечто вроде митинга, требовали к себе начальство и взывали к главе государства (фараону) и к главе своего ведомства. Администрации и работникам идеологического фронта (жрецам) они заявили: «Мы пришли сюда от голода и жажды. Нет одежды, нет масла, нет рыбы, нет зелени. Напишите о них фараону, нашему владыке, и напишите верховному сановнику, нашему начальнику, чтобы нам предоставили средства к существованию» (подлинный текст). Как водится в таких случаях и по сей день, проворовавшееся местное начальство испугалось огласки и, дабы как-то разрядить обстановку, выдало голодающим довольствие… за прошлый месяц, а в остальном кормило работников бесчисленными обещаниями, естественно, не выполнявшимися. Посулы сменялись угрозами «суда», угрозы сменялись новыми лживыми посулами… В общем, терпение забастовщиков лопнуло и они перешли от экономических требований к политическим. Проблема продовольственного дефицита отодвинулась на задний план — весь гнев обрушился на местную «номенклатуру»: «Воистину, мы прошли [стены] вовсе не от голода, мы имеем сделать важное показание: воистину, неправда творится в этом месте фараона» (подлинный текст). Поскольку «неправда творилась» и в других «местах фараона», вечно идти на попятную перед требованиями древнеегипетских «масс» для древнеегипетской «номенклатуры» не было резона — что же тогда красть, если всех работяг снабжать по справедливости? Были у древнего руководства и свои контрпретензии к «мастерам»: поскольку «наёмный работник древневосточного типа» трудился не на рынок, а «на дядю», то есть на государство, трудовая дисциплина у древних египтян хромала не меньше, чем у наших соотечественников сегодня. Даже при нормированном восьмичасовом рабочем дне древнеегипетские «мастера», как пишет историк Е. С. Богословский, «прогуливали целые рабочие дни и не выполняли нормы. Тем не менее из источников нельзя установить, производились ли систематические и сколько-нибудь действенные наказания. За это даже редко пороли, хотя вообще-то в Египте пороли за малейшие провинности и без них…». С точки зрения древнеегипетского государства древнеегипетские трудящиеся вконец изнахалились, поскольку к забастовкам, митингам и прогулам «мастера» добавили требование сделать их должностные владения наследственными, то есть, выражаясь современным языком, передать «ведомственную жилплощадь» в личную собственность «квартиросъёмщиков». Терпение государства истощилось и… «мастеров» приравняли к «неквалифицированным». А быть «неквалифицированным» в Древнем Египте — не приведи господь! Работали они без выходных и праздничных дней, даже древнеегипетский новый год встречали на своём рабочем месте. За невыполнение нормы несли коллективную ответственность, так что следили друг за другом, и в случае чего неисправный работник получал «внушение» прежде всего от своих же товарищей. Все занятия считались равно неквалифицированными, и каждый мог быть легко переброшен на другую работу. Жили они за пределами поселков «мастеров» в трущобах, их продуктовый паек был намного меньше. Что и говорить, условия несладкие — одним словом, «лимита» древнеегипетская. Но, с другой стороны, государство гарантировало им и этот продовольственный паек, и минимум одежды с государственных складов, и бесплатные трущобы. А в стране с избыточным населением эти нищенские социальные гарантии значили немало. История не сохранила для нас сведений о том, как «неквалифицированные» встретили известие о переводе в их состав бывших «мастеров». Но, думается, мы не ошибёмся, если на основе собственного житейского опыта предположим, что древнеегипетские чернорабочие со злорадством приветствовали стремление своего фараона к «стиранию социальных различий», выразившееся в приравнивании сложного труда к простому.

Тенденция к нивелированию рабочей силы по низшему уровню свойственна всем странам «азиатского» способа производства. И если в Египте Нового царства этот процесс принял более менее мягкие, «брежневские» очертания, то в Шумере, во времена III династии Ура, которая шутить не любила, все это отлилось в предельно жёсткие формы древневосточного «сталинизма». Государственные работники Шумера, как пишет историк А. И. Тюменев, «разбитые на партии, подчинённые особым надзирателям… передавались по мере надобности из рук одного надзирателя во временное распоряжение другого, перебрасывались с одной работы на другую, наконец, в связи с объединением местных хозяйств, пересылались из одного хозяйственного центра в другой. В такие условия поставлены были теперь не только неквалифицированные работники… но и профессиональные ремесленники, не исключая представителей наиболее квалифицированных видов ремесленного труда». У создателя этой каторжной системы государственного хозяйства царя Шульги были твёрдые принципы, которыми он никогда не поступался: купля-продажа земли, как и вообще всякая частная нажива, была запрещена, в государственную собственность передано все, что только можно, стёрты были все различия не только между «умственным и физическим», «городом и деревней», но и между мужчиной и женщиной, взрослым и ребёнком: женщины и дети выполняли те же работы, что и мужчины, — землекопа, грузчика, бурлака… При подобных «гулаговских» методах эксплуатации смертность рабсилы достигала в среднем от 20 до 25 процентов к общему числу занятых в госсекторе, а на особо тяжёлых участках — до 35 процентов.