Но вот война закончилась, и в деревне установилось то, что Владимир Дрозд назвал послевоенным «неолитом»: как бы оживают барельефы египетского Древнего царства — пахота на людях, каменные ступки и т. д. Есть и несущественные отличия от барельефных изображений — в упряжке не древнеегипетские мужики, а русские бабы и пашут они не мягкий наносный ил после нильского разлива, а нечернозёмные суглинки и подзолы. И общий фон несколько изменён: на горизонте вместо пирамид маячат металлургические комбинаты. Между этими комбинатами и пахотой на людях — связь причины и следствия. Та самая «индустриальная цивилизация», которая, по мнению Игоря Клямкина, отличала нас от стран «азиатского» способа производства, жила по законам собственной логики, производя машины, производящие машины, которые, в свою очередь, производили другие машины — главным образом танки, пушки, самолёты и прочие символы неизбывной державной мощи, служащей причиной патриотической гордости для нищего и голодного колхозника, объясняющей и оправдывающей тем самым его нищету и голод. Индустриальные комплексы, таким образом, выполняли те же самые религиозные функции, что и гигантские храмовые комплексы Древнего Египта, Шумера, Ангкорской и Инкской империй и прочих однотипных бюрократических деспотий. На дворе иное тысячелетие? Так ведь и идолы иные, с поправкой на прогресс человеческого разума. Так что неправы те, кто критикует нас за вне- исторический подход и прямолинейные аналогии, — разницу мы видим и учитываем. А что эта разница не столь уж велика — претензии не к нам. Неча, как говорится, на зеркало пенять…
Да, чуть не забыл: есть и ещё одна общая черта: как при храмовых комплексах древности кормилась огромная жреческая рать, точно так же множество дармоедов кормится при нашем индустриальном комплексе. Не знаю как вы, а я лично не вижу особого функционального отличия верховного жреца бога Ра от главы, скажем, Минчермета.
Прошло почти десять лет после войны, а исконно великорусские земли — то же самое, что Иль-де-Франс для Франции, — наше так называемое Нечерноземье пребывало все в той же позиции. Сейчас принято насмехаться над брежневским «литературным наследием». Но если не обращать внимания на более чем сомнительное авторство, а посмотреть в той же «Целине» на решение вопроса «что делать дальше» — интенсифицировать сельское хозяйство в старых земледельческих областях центральной России или же заняться экстенсивным расширением посевных площадей в Казахстане, — то увидим, как была сделана ещё одна роковая ошибка. Ошибка тем более непростительная, что была у нас возможность поучиться на чужом опыте. Ведь точно так же в 30-е годы ошиблись и американцы. Ошибка эта и выход, который нашли из неё американцы, чрезвычайно поучительны, ибо опровергают неорганический, механически-технократический взгляд на земледелие как на «фабрику зерна». Поэтому позволю себе привести отрывок из реферативного обзора книги австрийского автора Ганса Зедльмайра «Утрата середины»: «После того как в 1930-е годы выветривание и смывание сплошь распаханных плодородных земель в США достигло катастрофических размеров, американская администрация под напором крайней Необходимости приняла меры, в которых европейские наблюдатели усматривают возрождение средневекового подхода к земле и благотворный пример для европейцев, ещё зачумлённых техническими завоеваниями XIX века. (Среди центральноевропейских стран, по наблюдениям Зедльмайра, только Австрия благодаря упрямству и отсталости своих крестьян устояла против «благодеяний» сельскохозяйственной науки XIX века и сберегла свои земельные угодья: все полевые тропы, ручьи, межи сохранены и обсажены плотными рядами деревьев и кустарников, а участки, оберегаемые этими естественными оградами, обрабатываются с традиционной тщательностью.) В США перестали срывать неровности почвы; избегают при планировке участков прямых углов; в холмистой местности располагают поля террасами; вернулись к чересполосице, стараясь высевать узкими лентами рядом друг с другом по возможности разные культуры; закладывают живые изгороди и рощи посреди полей; подсевают по углам поля просо, сорго и подсолнечник для птиц и дичи; разводят бобра, чтобы он строил бесплатные плотины; перегораживают овраги и пускают в образовавшиеся водоёмы рыбу; ставят земляные дамбы в местах естественных стоков, дабы дождь и снег оставались там, где они выпали, и пополняли запасы подземных вод. Мечта инженеров американской Службы консервации почв — ландшафт, густо усеянный лесками, кустарником, живыми изгородями, мелкими водоёмами, прудами, с небольшими лесопильнями и ветряными двигателями, с использованием всех хозяйственных возможностей земли — словом, цитирует Зедльмайр немецкого сельскохозяйственного специалиста А. Зейферта, «настоящий староевропейский ландшафт, который мы сейчас пока продолжаем разрушать, потому что ещё не избавились от механистического духа XIX века» (книга написана в первой половине XX века. — Е. С.). Таким образом, сама жизнь может вызвать добрые перемены в обращении с землёй».
К сожалению, наша жизнь «добрых перемен в обращении с землёй» не вызвала. А ведь если бы мы учли американский опыт, запустелые ныне сельские районы России выглядели бы как райские уголки. Но при колхозной системе такое невозможно в
принципе.
И вовсе не ошибка тут, а неизбежность: все эти полевые тропы, ручьи, ряды деревьев и кустарников, чересполосица, пруды и озерца — все это живое, пёстрое разнообразие органической жизни несовместимо с нежитью «фабрик зерна». Только частный собственник мог обустроить свою землю так любовно и уютно, как описано в приведённом отрывке. Сделать это «из центра» — извините, бред. За доказательствами далеко ходить не надо: нынешняя кампания по «подъёму российского Нечерноземья» показала, что централизованные капиталовложения оказались в лучшем случае бесполезны, а во многих случаях — попросту вредны. Бюрократическая система в принципе не может управлять многообразно-мозаичным, сложным, самоорганизующимся объектом. И не должна управлять. Он («объект»), став субъектом, сам собой великолепно управится. Колхозно-совхозная система совместима лишь с гигантскими, ровными, как стол, однообразными пространствами земли, «полями до горизонта», засеянными однородными культурами и подвергающимися однообразно-механической обработке массами техники. Одним словом, идеальный объект управления, технократическая идиллия. Как выразился один автор, «чтоб голая земля, а посреди — стол с телефоном».
5
Насколько я могу судить, исходя из своего весьма краткого опыта на поприще публицистики, по законам жанра на этой гневно-пафосной ноте можно было бы и закончить. Но думаю, что не только у меня, но и у читателя останется чувство недосказанности: автор в ёрнической манере провёл множество нехороших исторических параллелей, позволив себе кое-где даже интеллектуальное хулиганство, походя «отчитал» Игоря Клямкина (которого как публициста на самом деле очень любит), ну, а дальше что? «К чему весь этот шум, что, сударь, вам угодно?» Что вы всем этим хотели сказать — что у нас на дворе «азиатский» способ производства? Как вы сами-то ответите на этот сакраментальный вопрос: «Как нам себя называть?» И что же мы, черт подери, все-таки построили?
Над этим вопросом автор бьётся очень давно. Сначала задумал написать тоненькую брошюру. Но вот пошёл уже четвёртый год работы, «брошюра» разрослась до многих сотен страниц, а конца все не видно. Это я к тому, что вопрос настолько серьёзен, а ответ на него настолько сложен, что, пытаясь уместить его на нескольких страницах этой статьи, автор серьёзно рискует своей научной репутацией: развернуть полностью аргументацию он все равно не сможет; многие ответы неизбежно окажутся упрощенно-примитивизированными, а следовательно, уязвимыми для критики. Но, как говорится, «конец — делу венец»: для завершённости данного публицистического опуса рискну изложить читателю свои выводы. А поскольку речь идёт о вещах очень сложных, мне придётся сменить язык изложения, сделав его предельно сжатым, сухим и «концептуальным».
