К лагерю подошли, когда уже стемнело — мои «суперчасы» показывали семь минут двенадцатого. Выбрали направление отхода, договорились о чрезвычайной точке встречи, примерно в пятистах метрах вглубь леса возле большого пня. После чего я был оставлен с пулеметом в наблюдении, а мужики ушли на разведку «стариковской» тройкой: Фермер, Бродяга и Люк. Шуры номер два и три долго уговаривали командира остаться, но тот был непреклонен: пойду, мол, и все. Перед выходом Бродяга оставил мне свой матерый ПНВ и нормальный, полевой, бинокль.

Редкие облака практически не скрывали полной луны, что меня с одной стороны обрадовало — и без прибора ночного видения все было видно достаточно неплохо. С другой стороны это же обстоятельство огорчало — мужиков немцам тоже будет видно хорошо. Впрочем, они — профессионалы с огромным стажем и почти звериным чутьем, выработанным за годы службы. За них я был спокоен. Практически все мысли мои сейчас занимал Антон.

«Как он? Где? Тот ли это «фильтр»? Не ошибся ли «язык», указавший нам на этот лагерь?» — чехарда мыслей, однако, не отвлекала от наблюдения.

С моей позиции, расположенной метрах в ста, было прекрасно виден проволочный забор лагеря и небольшую низину за ним. Из-за хорошей подсветки я даже различал движения часовых на вышках, а вот пленные, спящие вповалку под длинным навесом да, и просто под открытым небом, видны были плохо. Пожалуй, разглядеть среди них нашего друга не смог и фэнтезийный эльф. Час или около того вокруг все было тихо. Вдруг послышались громкие голоса, смех, а затем несколько грубых окриков по-немецки. Прильнув к окулярам, я увидел картину, показавшуюся поначалу странной. Пятеро солдат под предводительством унтер-офицера (галун на погонах ярко блестел в лунном свете) вывели из лагеря в низину троих пленных и, дав им лопаты, заставили копать. Приглядевшись, я убедился, что Арта среди них нет. Казалось, это должно было меня успокоить, но развернувшаяся передо мной сценка настолько была похожа на виденные в детстве фильмы «про войну и злых фашистов», что заставила меня стиснуть зубы. Буквально через минуту до меня дошел смысл этих нехитрых приготовлений. Пока пленные копали, немцы перешучивались, смеялись и прикладывались к какой-то фляжке. Видимо, со спиртным, так как голоса их становились всё громче, язык грубее, а шутки похабнее.

Когда одному из солдат показалось, что русские слишком медленно копают, он подскочил к одному из пленных и ударил того прикладом по голове. Остальные немцы, изрядно уже захмелевшие, увидели в этом новую забаву и присоединились к товарищу. Унтер при этом спокойно наблюдал за происходящим, а двое русских продолжали копать.

Хорошенько избив красноармейца, солдаты снова сунули ему в руки лопату. Однако, тот, по вполне понятным причинам, стал работать еще медленнее. Тогда немцы выволокли его за волосы из ямы, и снова начали бить. По всей видимости, унтер-офицеру это зрелище надоело. Скомандовав солдатам прекратить, он приказал поставить красноармейца перед ним. Те рывком подняли пленного, а унтер вытащил пистолет и прострелил нашему правую ногу. Я вздрогнул, красноармеец закричал, солдаты заржали. Немец снова поднял пистолет и прострелил бедняге руку! Какую, я не видел… Ещё выстрел! Крик! Выстрел! Крик!

«Сука хренова! Сволочь! Что же ты делаешь, европеец долбаный?!»

Стиснув рукоятку пулемета, я вышел в эфир:

— Фермер, здесь Тотен, наблюдаю шесть целей. Они расстреливают красноармейцев. Прошу разрешения на открытие огня.

В ответ я услышал злобное шипение командира:

— Тотен, твою мать! Лежать тихо и не высовываться, даже если там их на кусочки резать начнут. Если откроешь огонь, я сам тебя закопаю! Как понял?!

— Принял. Понял. Отбой.

Оставалось молча лежать и смотреть на развитие этой драмы. Красноармеец уже даже не кричал, а только выл протяжно на одной ноте — его пинали ногами по только что простреленным конечностям… Во рту у меня появился солоноватый металлический привкус и я понял, что, сдерживая матюки, до крови прокусил губу. Через пару минут развлечение гитлеровцам наскучило, и они, взяв винтовки, забили несчастного прикладами. Мир, освещённый призрачным сиянием луны внезапно «поплыл» и, чтобы не упасть в обморок, я сунул в рот загубник «кэмела»[50] и принялся жадно пить.

Немцы приказали оставшимся бойцам докопать третью яму, свалить туда покойника и засыпать его землей. Потом расстреляли следующего. Последний закопал его могилу. Его столкнули в «свою» яму и тоже застрелили. Солдаты лениво закидали последнюю могилу землёй, собрали инструмент и ушли.

Примерно через час после развязки вернулись старшие. Командир поначалу, видимо, хотел высказать все, что думает по поводу порядка в эфире и четкого выполнения распоряжений, но, увидев меня, бледного, с дрожащими руками, решил отложить нравоучения. Он положил руку мне на плечо, и сказал:

— Терпи. Потом с суками поквитаемся.

«… Резко ухудшилось положение с топливом — наличные запасы составляют в танковых дивизиях — 1,2 штатной, в моторизованных — 1. Соответственно ведение манёвренных действий затруднено.

Опоздание с подходом частей 8-го АК (8-я и 28-я пд) также вынуждает меня вести фронтальное наступление на позиции Советов, в результате чего потери в танках в условиях ведения боёв в городской застройке превосходят всякие разумные пределы.

Противник оказывает сильное давление в районе Дорогобуж-Ярцево. По данным разведки, против фронта моей группы действует Армия Советов под командование генерала Рокоссовского.

Контрудар в направлении Ярцево-Соловьёво, начатый 28 июля силами 39 мк позволил остановить, но не отбросить большевиков. Переправы в районе Соловьево взять пока не удалось.

Командир 7-ой тд докладывает о нехватке артиллерийских снарядов.

Командующий 3 ТГ генерал-полковник Гот »

Генерал-фельдмаршал отложил в сторону листок с шифрограммой:

— А что у Гейнца?

— По последним данным его парни дерутся за Гомель. Но со снабжением у них тоже не очень, господин фельдмаршал, — ответил начальник штаба.

— И что вы можете на это мне ответить, господа? — вопрос был адресован двум армейским и одному эсэсовскому генералу.

— Господин фельдмаршал, — взял слово эсэсовец, — нами совместно, — кивок в сторону армейцев, — уже разработан план операции, которая покончит с обнаглевшими бандитами. Для меня скорейшее решение этой проблемы — дело чести! Уже две недели как назначен рейхскомиссар Вайсрутении, господин Кубе, и, должен сообщить вам, что примерно через неделю нас должен посетить сам рейхсфюрер!

«Что? Где?» — раздавшиеся неподалёку выстрелы выдернули меня из сна. Раздался ещё один выстрел, и вслед за ним — глухой вскрик раненого. Судя по звуку — стреляли из пистолета.

«Так это они наших расстреливают! — пришло осознание. — Надо поскорее отсюда ноги делать, а то не выдержу ещё — брошусь на охранников, исходя из принципа, что «лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас».

Вскоре крики прекратились, оборванные очередным выстрелом из пистолета. Затем — тишина. Я заметил, что лежавший рядом со мной военврач тоже проснулся:

— Я правильно понимаю, здесь по вечерам расстреливают?

— Нет, здесь не расстреливают. Это охрана развлекается, — тихо ответил он мне.

Нас прервал выстрел из винтовки, гулко прогремевший в ночной тишине.

— Ещё одного, твари… — глухо не проговорил, а простонал Семён.

— Терпи! Будет и на нашей улице праздник! — яростно прошипел я в ответ.

Ещё один выстрел. И тишина.