“Дорогая Деби, — писал он, мучительно напрягая пальцы, отвыкшие со всеми этими постоянными компьютерами от длительного пользования ручкой, пусть даже такой легкой в писании, как купленный с первой профессорской зарплаты стодолларовый “Монблан”, — я не очень представляю, что получится из этого моего письма, но чувствую необходимость объясниться. Я не знаю, как много Вам известно обо мне просто как о человеке, но всегда лучше, если рассказываешь сам. Мне тридцать шесть лет, и жизнь моя сложилась так, что у меня никогда не было жены или даже просто близкой женщины. Не то что что-то не в порядке со мной, а просто лаборатория не оставляла мне слишком много свободного времени, так что шансы мои встретить кого-то, кто мог прийтись мне по сердцу, были не слишком велики. А среди коллег в России я своей пары тоже не нашел. Потом случилось так, что я приехал работать в Америку и, естественно, и сам переезд, и адаптация к новому месту и новой жизни тоже не оставляли мне слишком много времени для чего-то личного. Во всяком случае, пока я не встретил Вас. Я даже не знаю, как это сказать, но как только я первый раз увидел Вас у рабочего стола, когда меня знакомили с будущей лабораторией, я сразу понял, что если мой переход сюда еще и под вопросом, то в том, что я в любом случае попытаюсь обратить па себя Ваше внимание, никакого вопроса нет. Но переход состоялся, и я стал видеть Вас каждый день. И Ваш ум и обаяние захватывали меня всё сильнее. Я понял, что пора что-то делать. Да, чтобы в этом не было никакой неясности, сразу скажу, что я никогда не думал о Вас в плане, так сказать, легкомысленном. Нет, как говорят у вас, Вы та самая девушка, которую я хотел бы познакомить со своей мамой. То есть я думал о Вас как о человеке, с которым я хотел бы связать свою жизнь.

Я не очень хорошо представляю себе, как принято ухаживать за девушками в Америке, но я подумал, что если я приглашу Вас куда-нибудь провести со мной вечер, то у Вас появится шанс получше узнать меня не только как коллегу, но и просто как человека. Как Вы, может быть, помните, я сделал несколько попыток — три, если точно, — но Вы не согласились ни разу. Я понял, что Вы не хотели бы делать наше знакомство чем-то большим, чем просто рабочие отношения. Конечно, Ваше мнение должно быть решающим, но я просто хочу сказать Вам следующее: Деби, я действительно люблю Вас и не стесняюсь этого. То, что я Вам не интересен, огорчает меня так сильно, что мне даже трудно это передать. Но, как известно, надежда умирает последней.

Я не буду больше досаждать Вам своим вниманием, но прошу Вас об одном — попытайтесь приглядеться ко мне повнимательнее. Это, разумеется, ни к чему не обязывает, но вдруг Вы все-таки решите, что хоть какого-то внимания я заслуживаю. Тогда мы сможем пусть иногда встречаться в нерабочей обстановке, и кто знает — может быть, я сумею заинтересовать Вас. Во всяком случае, я буду делать для этого всё возможное. И как знать, к чему это может привести. Так что смотрите, оценивайте, и если даже шутки ради Вы решите потратить на меня один вечер, то дайте мне это знать любым удобным Вам способом, и я буду считать это своим счастьем, а не своей победой. Прошу Вас, дайте мне шанс.

Мое отношение к Вам неизменно, но, как Вы сами наверняка понимаете, уже достаточно хорошо зная меня по лаборатории, как бы Вы ни сочли нужным отнестись ко мне, это может затронуть только мое сердце, но никак не может сказаться на том, что Вы были, есть и будете одним из самых сильных и ценимых мной сотрудников моей лаборатории, и, независимо ни от чего, я уверен, что наша совместная работа будет столь же продуктивна, как и раньше. Я никак не собираюсь демонстрировать свое внимание к Вам. Я просто хочу, чтобы Вы о нем знали.

Я мог бы больше написать Вам о себе, но потом решил, что если я останусь Вам безразличен, то вряд ли Вам это будет интересно, а если судьба сделает мне сюрприз и подарит Ваше внимание, то Вы и так обо всем постепенно узнаете, тем более, что никаких секретов или историй в моей жизни не было и нет.

Вот и всё, Деби. Я надеюсь, что Вы наберетесь терпения дочитать это письмо до конца и хотя бы иногда будете думать обо мне без раздражения. В любом случае, я никак не хотел своим признанием как-то нарушить Вашу нормальную жизнь. В конце концов, я верю, что любовь не может быть для женщины оскорбительна.

Искренне, Андрей”

Он перечитал написанное. Всё было правильно. Конечно, кое-что можно было высказать поскладнее, но править то, что получилось как бы само собой, ему казалось не совсем честным — как будто он станет редактировать свои чувства, чтобы они звучали поизящнее. Так что искренность победила литературу, и три исписанные его четким и аккуратным почерком листочка улеглись в конверт, который он на следующее утро положил в ее ячейку в общем почтовом ящике лаборатории. Оставалось ждать ответа.

Дальнейшие события развивались образом совершенно невероятным и непредсказуемым. Для начала она просто исчезла из лаборатории примерно через час после того, как на его глазах — он старался почаще проходить мимо висевшего у самого входа в лабораторию почтового ящика — она вынула всю причитающуюся ей почту, включая его письмо, из своей ячейки и, по всем его расчетам, должна была письмо прочитать и как-то подготовиться к разговору с ним. На заданный им совершенно безразличным тоном одному из сотрудников вопрос, где, собственно, Деби, он получил в ответ только недоуменное пожатие плеч. До конца дня она не появилась. Не было ее и на следующий день, и опять никто не знал, где она и что с ней случилось. Ситуация была необычной, поскольку по всем писаным и неписаным правилам о своем отсутствии начальство предупреждать было положено. Он ощущал какое-то смутное беспокойство, хотя даже самому себе не смог бы объяснить, с чем это беспокойство связано. Так, некая общая наэлектризованность. Конечно, можно было бы позвонить ей домой, но это не то чтобы не было принято, а просто на его памяти до этого никогда не доходило. Но поскольку он в глубине души не мог исключить, что и ее отсутствие, и его беспокойство могут быть каким-то образом связаны с его вчерашним письмом, то он предположил, что в таких исключительных обстоятельствах его звонок вполне может быть оправдан, и твердо решил позвонить ей на следующий день, если она опять не появится, благо что домашние телефоны всех сотрудников были написаны на листке, приколотом к стене над секретарским телефоном, — мало ли что...

Ночь он провел совершенно беспокойную, и так и сяк пытаясь попять, что с ней могло произойти и может ли это действительно быть связано с его письменными объяснениями в любви. В конце концов, ведь может же быть, что она просто смущена и растеряна и думает, что и как ему ответить. В этом случае ее исчезновение может быть знаком как хорошим, так и плохим — в зависимости от того, обдумывает ли она форму отказа или согласия на развитие их отношений. Хорошо бы, конечно, согласия, но всё равно всю правду он узнает назавтра от нее самой. Под самое утро, уговорив себя надеяться на лучшее и представляя, как это лучшее может произойти, он ненадолго задремал, но всё равно проснулся безо всякого будильника ровно в восемь и, не позавтракав, заспешил в лабораторию.

Там он засел в своем кабинете, оставив дверь в коридор слегка приоткрытой, чтобы Деби, на появление которой он сильно надеялся, не проскользнула незамеченной. В случае ее отсутствия он решил ждать до одиннадцати и потом начать звонить ей домой. Так он и сидел, не сводя глаз с ведущего в коридор просвета и не в силах заняться чем-нибудь толковым. Деби не появлялась. Без четверти одиннадцать его руки уже начали тянуться к телефонной трубке, и он почти убедил себя, что пятнадцать минут — не расчет и звонок в десять сорок пять ничем не хуже звонка в одиннадцать ровно. Вот тут-то и раздался звонок у него в кабинете. В том нервическом состоянии, в котором он находился, разговаривать ему ни с кем не хотелось, но врожденная дисциплинированность вкупе с совершенно уж невероятной надеждой, что это звонит она, все-таки заставили его снять трубку, в которой он с удивлением услышал голос декана. Тот сухо попросил его срочно зайти к нему по делу, не терпящему даже минутного отлагательства.