Игорь ваш остолбенел. А декан спрашивает, имел ли место этот поступок на самом деле. Невзирая на весь идиотизм ситуации, Игорь признает, что такая реплика место действительно имела, но носила характер исключительно шутливый, ну и всё такое прочее. Не тут-то было! Декан говорит, что именно против пошлых и унизительных сексуальных шуток и направлена университетская политика, которой он обязался следовать, подписывая контракт. И существенно не то, как сам он или даже его лаборантка эту шутку оценили, а как отреагировал на нее тот, кому она была сказана. А он, как следует из заявления, отреагировал очень серьезно и резко отрицательно, на что по его, декана, мнению, имел полное моральное право. И теперь всему делу будет дан полный ход в комиссии по этике и по сексуальным оскорблениям. Конечно, Игорь имеет право на защиту и ему вообще стоит посоветоваться с адвокатом, но поскольку он сам признает, что его высказывание имело место, то речь будет идти уже не об установлении факта сексуального оскорбления, а о том, какое наказание будет адекватно имевшему место нарушению. И добавляет еще нечто в том духе, что, дескать, дело происходит в университете, где кругом студенты, и поэтому у профессоров особая ответственность, иначе чему они научат бедных невинных крошек...
В общем, сливай воду... Дальше декан говорит, что о времени и месте разбирательства ему сообщат особо, а пока он свободен. Не проронивший ни слова за всё время завотделом выходит из деканского кабинета вместе с ним и сообщает ему, что неприятности грядут крупные. В полном ужасе Игорь начинает что-то бормотать о российско-европейском воспитании, других традициях, более свободном юморе и еще что-то в этом роде. Зав мрачно отмалчивается. Потом Игорь пытается осторожно выяснить, чем всё это ему может грозить. Зав так же мрачно говорит ему, что грозить может чем угодно, вплоть до увольнения, и хорошо еще, если оскорбленный коллега не потребует финансовой компенсации за причиненный моральный ущерб. И в качестве единственного совета рекомендует ему упирать на то, что в Америке он относительно недавно и всё свое время посвящает работе, а потому систему местных моральных ценностей усвоил еще не полностью, но ошибки признает и клянется исправиться. И начать с немедленного написания извинительного письма оскорбленному коллеге, причем копию этого письма носить с собой на все разбирательства. При этом просит на него не ссылаться.
В общем, чтобы долго тебе голову не дурить, скажу, что, невзирая на все письма и извинения, мытарили Игоря месяца четыре во всех возможных инстанциях — от комиссии по защите от сексуальных оскорблений до ректората. В течение примерно месяца висел на ниточке. А ведь всё это время надо было работать и новые фанты на финансирование искать. Да еще все сотрудники косились, хотя кое-кто из коллег ему втихомолку сочувствие и выражал. Слава Богу, закончилось всё в конце концов благополучно — учитывая, что коллега, который на него настучал, вроде бы выразил готовность его извинить, решили удовлетвориться признанием того, что проникнуться местными традициями он еще просто не имел достаточно времени и что хотя это его не извиняет, но в какой-то степени его поведение объясняет и позволяет не видеть в его поступке злого умысла и пренебрежения к моральным нормам. Поэтому от него требуют неукоснительного выполнения правил университетского общежития и при повторении чего-то подобного хоть в малейшей степени накажут на полную катушку, что не сможет не сказаться на всей его будущей академической карьере здесь, в Америке. С тем и расстались. И после всего этого ему надо и с этим профессором-жалобщиком нормально общаться, чтобы не подумали чего плохого, и перед своей лабораторной молодежью авторитет сохранять. Так что его еще месяца два трясло. Теперь по слову в час цедит, если не прямо о науке, да и те в голове не по одному разу прокручивает на предмет, всё ли в них чисто и не усмотрит ли кто очередного сексуального оскорбления. И это при том, что никаких финансовых претензий не было, да, в общем-то, и оскорбление было, так сказать, косвенным...
Алик помолчал и потом продолжил:
— А у тебя, старик, всё выглядит куда хуже. Во-первых, как ни крути, а ты эту девицу действительно доставал. Во-вторых, она психиатра своего задействовала, а это здесь сильное впечатление производит — получается, что ты ее и на самом деле до нервного срыва довел. А в-третьих, она с университета деньги требует, и в таких случаях их давать обычно приходится — ты хоть газеты-то читаешь? — а университетское начальство тех, кто его в непредвиденные расходы вводит, не очень-то жалует. Так что, как ни крути, а у тебя одна политика остается — напирать на серьезность чувств и всё на те же культурные различия. Начнут говорить, что давно пора уже было местными правилами проникнуться, утверждай, что день и ночь так на работе горел во славу самой передовой в мире американской науки, что просто ни о чем больше не думал и ничего другого не замечал. А может, тебе и правда адвоката нанять? Он наверняка еще какие-то ходы придумает, хотя, конечно, и обдерет тебя не слабо.
Андрей молчал, чувствуя, как голова его буквально каменеет от абсолютной безысходности. И дело даже не в том, что ему грозит со стороны университетской администрации, а в том, как она могла всё это учинить. Ведь видела же, не могла не видеть, что он и в самом деле... Как же тогда?..
— Эй, старый, ты еще здесь? — донесся из трубки обеспокоенный голос Алика. Андрей очнулся.
— Здесь. Куда мне деваться?
Алик, похоже, понял, что своим рассказом он лучше ему не сделал и ничуть его не успокоил. Скорее, наоборот. Стоило как-то смягчить удар.
— Ничего, не унывай! — загудел Алик в трубку. — И на них можно управу найти. Я тоже, как таких историй наслушался да насмотрелся, так даже рот открыть на работе бояться стал — вдруг по совковой памяти какая-нибудь шуточка типа наших обычных вылетит. Потом костей не соберешь. Но тоже раз все-таки не уберегся. Ты ведь у меня в лаборатории никогда не был? Всё по знаменитостям? Ну, да ладно. В общем у нас так устроено — что у всех кабинеты в одном конце здания, а лаборатории — в другом. Так что если вдруг захочется стариной тряхнуть и руками что-то поделать или просто проверить, как там сотрудники управляются, то надо от кабинета в лабораторию через длинный коридор идти, который прямо через середину бухгалтерского отдела проходит. А там, естественно, баб любых видов, цветов и возрастов до этого самого. Да, а по обоим концам коридора — стеклянные двери, так что когда к двери подходишь, то видно, кто тебе навстречу идет. Ну вот, я как-то раз подхожу и подсознанием замечаю, что мне навстречу к той же стеклянной двери, но с другой стороны чапает какая-то баба. Чего-то уж очень сильно я про свои дела задумался, и нет того, чтобы прямо на нее переть пока не отскочит — равенство полов так равенство. Словом, что-то у меня от напряженной умственной деятельности в мозгу соскочило, и я так автоматически, по-домашнему, дверку-то перед ней открыл, да еще и жду, мудильгаж, пока она пройдет. Вежливость показываю. Она, конечно, прошла, но остановилась напротив меня и прямо зашипела — чего это я, дескать, перед ней дверь открываю, показываю, что ли, свою мужскую силу, а ей указываю на ее женское место? Шипит, понимаешь, эта сучара и меня глазами буравит. У меня аж холод по спине — всё, думаю, сейчас пойдет стучать начальству или прямо в университетскую полицию, что ее только что грубо оскорбили подчеркиванием ее сучьей женской природы, а идентифицировать этого проклятого сексиста и мужского шовиниста, то есть меня, никаких проблем — удостоверение с фотографией и именем у меня прямо на груди висит, и она его уже срисовала. Но как всегда в критические минуты, у меня соображение и находчивость резко возрастает — ты ведь помнишь, что еще в институте я блицы всегда лучше играл, чем полномерные шахматы: давление времени мобилизовывало. Вот и тут — прямо какое-то наитие. Она, кстати, примерно лет сорока пяти была и собой вполне ничего, да и вообще еще под молодую косила. А я глаза самым невинным образом выкатываю и с полной вежливостью ей выдаю: “Извините, — говорю, — пожалуйста. Я никак не хотел подчеркнуть наших половых различий, а просто пожилым людям всегда дверь придерживаю, независимо от их пола. Вот и вам хотел помочь”. Думал, она меня удавит — но зато взятки гладки. Пожилым помогать можно, а что я ошибся в определении возраста, так чего не бывает. В общем, зашипела она, как спускающий шарик, и попилила себе в сортир. Я-то сначала просто думал, что удачно отделался, а потом в более общем плане на ситуацию поглядел и понял, что если умно себя вести, то и вообще на этот идиотизм можно управу найти, да еще и тех, кто его разводит, уесть как следует. Так что хоть я всех твоих деталей не знаю, но ты покумекай — ты же гений! — может, и сообразишь, как получше защиту построить. В принципе, вывернуться всегда можно. Так что, давай, думай. Но учти, раз уж ты такой не от мира сего, что пока все тут то ли действительно временно с ума посходили — в конце концов, история каких только массовых психозов не видала, то ли прикидываются за компанию, чтобы белой вороной не оказаться,— массовый конформизм, в конце концов, тоже не сегодня появился, но к этим делам отношение стало безумно серьезное. Конечно, оно уляжется со временем, но тебе-то сейчас надо дела в порядок приводить. Поэтому будь осторожен, как опытный сапер на минном поле. Даже если написано, что мин нет, ты всё равно их высматривай. Влететь в неприятность можно с кем угодно. Хочешь я тебя на прощание еще одним примером побалую? Так сказать, информацию к размышлению на предмет того, что даже в чистейших, на наш взгляд, ситуациях и то можно какой угодно реакции ожидать. А?..
