— Знание останется…

— …недоступное никому! А вместо него будут миражи, которые можно творить до скончания времен, — в глазах Ану вдруг появился странный блеск. — Только представь, Гор: тысячелетия все новых и новых миражей, которые бесчисленные поколения этих жалких полуразумных будут принимать за истинное знание о мире, в котором они влачат свое примитивное существование. Для них ведь навсегда останется главным не знание, а вера в него! И если они будут верить в то, что действительно познают мир, они не погибнут…

Ану продолжал еще что-то страстно говорить, доказывать, но Гор уже не слышал его. Старший хранитель смотрел на своего бывшего ученика, раскрасневшегося от собственных речей и верившего сейчас в то, что говорил, и в душе его осталась только жалость — все прочие чувства покинули обреченное тело. Ану был его лучшим и любимым учеником, и потому жалость оказалась особенно острой и безысходной. Увы, Гор знал, что так будет и с ним, и что подобное еще не раз случится в будущем. Знал, но втайне надеялся, что этого удастся избежать.

Не вышло. Что ж, значит пришло время пожинать плоды творения и завершить круг жизни здесь, среди молодых песчаных барханов. Так пусть же здесь останутся и те, кто пришел к ним не за знанием, а за верой!

Гор вскинул руки ладонями вверх, и одновременно то же сделали остальные хранители. Ану тоже понял, что сейчас произойдет, но предпринять ничего не успел, как и пришельцы.

«Ом-м-м!» — прокатилось громовое над барханами. И дрогнули песчаные исполины, и вихрь сделал первый круг по их спинам, заставляя вздымать тяжелую рыжую шерсть.

«Ом-м-м!» — грянуло во второй раз. И завыл, набирая силу, горячий ветер-самум, и двинулись по кругу под его напором рыжие барханы.

Двадцать семь хранителей стояли недвижно в центре этого колеса смерти и отрешенно наблюдали, как рассыпался круг щитов, как бросились в разные стороны пришельцы в слепой надежде спастись от разбушевавшейся стихии, как один за другим они увязали в плывущем песке, и рыжие волны накрывали их с головой.

Сопровождавших Ану двоих пришельцев также не минула эта жуткая участь, но сам отступник устоял, соединив руки над головой в «кольцо жизни», и…

«Ом-м-м!» — ударило пространство в третий раз. И тогда тела хранителей начали вспыхивать ослепительно белым светом, одно за другим, исчезая без следа. И Ану тоже не смог избежать этого. Последним вспыхнул старший хранитель Гор, и через несколько минут буря улеглась, словно и не было ни ее, ни пришельцев. Никого…

1937 год от Рождества Христова

Египет, оазис Ситхим

Насквозь пропыленный BMW, натужно взревывая, одолел крутую спину бархана и выскочил на его твердую, укатанную ветрами макушку. Сидящие в машине пожилой мужчина в цивильном и молодой офицер в полевой южной форме вермахта, в общем-то знали куда едут и что там могут увидеть, но не удержались и издали одновременный возглас восхищения открывшейся панорамой.

С вершины бархана предстала совершенно фантастическая картина. Гигантская, больше пяти километров в поперечнике, неглубокая чаша долины среди рыжевато-бурых барханов, казалось, была искусственно нарисована неведомым художником, не пожалевшим красок и воображения. Почти посередине, на самом дне чаши, переливалось ртутно-голубым блеском абсолютно круглое озеро в широкой оправе из буйной, всех оттенков зеленого и желтого, растительности, от веерных, будто парящих в перегретом воздухе, пальм до темных раскидистых лап олеандров вдоль нескольких тонких, почти призрачных ручьев, впадавших в озеро. А у дальнего от наблюдателей края водоема, будто неведомо как очутившийся здесь, за пятьсот километров от моря, корабль, вздымался среди изумрудно-малахитовых волн растительности на добрых полсотни метров величественный бело-красный дворец в форме сильно вытянутого к озеру ромба. Белыми были многочисленные, совершенно одинаковые шестигранные колонны, в один ряд опоясывающие всё здание и составляющие как будто борта сказочного корабля. А красными были его палуба — крыша — и четыре навершия по углам в виде равносторонних пирамид. В центре же ромба, словно пронзая крышу-палубу, блестела на солнце антрацитом тонкая трехгранная стела, напоминающая обломанную посередине мачту.

Сидевшие в машине мужчины в течение нескольких минут молча созерцали открывшубся красоту, потом, словно очнувшись, пожилой сказал:

— Гх-м, что ж, разрешите представить вам, мой юный друг, — повернулся он к офицеру, — знаменитый по легендам и мифам Древнего Царства храмовый комплекс Ситхим, или — иначе — Храм Судьбы, как теперь называют его местные жители.

— Грандиозно, герр Шнайдер! — воскликнул тот. — Это лучший подарок ко дню рождения нашего фюрера! Храм Судьбы — как символично!.. А почему «судьбы»?

— По преданию, здесь хранятся ответы на все возможные вопросы прошлого, настоящего и будущего…

— А сокровища вы, надеюсь, нашли, профессор? Или там, гробницу какого-нибудь фараона?

— В том-то и секрет, мой юный друг, — развел руками Шнайдер, — что этот храм, в отличие от остальных известных, не является ни надстройкой над захоронением египетской знати, ни хранилищем сокровищ, ни даже культовым сооружением, поскольку в нем нет ни единого изображения или статуи кого-нибудь из богов Древнего Царства.

— Тогда что же это?! — изумленно уставился на профессора офицер. — Для чего же он построен?

— Опять же по преданию, этот храм изначально строился как хранилище некого Знания. Именно с большой буквы! — саркастически пояснил Шнайдер. — Якобы на его ста сорока четырех колоннах записано абсолютное знание о Вселенной от ее сотворения и до гибели в далеком будущем, ибо всё имеет конец — даже вечность.

— А на самом деле? — прищурился офицер, доставая серебряный портсигар и закуривая длинную золотистую сигарету.

— Поехали, сами увидите, — ушел от ответа профессор и хлопнул по плечу молчаливого водителя. — Вперед, Мольтке, нам надо попасть туда до темноты.

В лучах закатного солнца колонны, опоясывающие громаду храма, казались не белыми, а молочно-жемчужными, и будто сами начинали светиться изнутри. Все грани их были одинаковыми и идеально гладкими.

— Вы говорите, профессор, что этому сооружению не менее трех тысяч лет? — молодой человек провел ладонью по чистой, сухой, чуть теплой поверхности.

— Думаю, несколько больше, — хмыкнул Шнайдер, — от пяти до пятнадцати тысяч.

Он тоже коснулся пальцами колонны и тут же отдернул руку.

— Здесь не существует времени, мой юный друг. Все выглядит так, будто вчера построено и отшлифовано, а этого не может быть по определению! Нет такого способа сохранения построек. И никогда не было!

— Но вот же он — стоит!.. — молодой человек был в явном замешательстве.

— Да, стоит, — голос профессора вдруг стал глухим и напряженным. — Анализы показывают, что это — обычный кварцит, родной брат полевого шпата, опала и хрусталя. А сам храм сложен из полированного красного гранита, редкой светлой разновидности. Что же касается стелы в центре зала, выходящей через крышу, то она вообще из вулканического стекла — причем монолитная!

— Но такого просто не может быть! — не сдержался потрясенный офицер. — Как же они смогли…

— Вот именно, Генрих, — Шнайдер впервые позволил себе назвать гостя по имени, — Как?! И второй вопрос, логически вытекающий из первого: зачем? — он нервно охлопал себя по карманам, вытащил мятую пачку сигарет, зажигалку и суетливо закурил. — Обратите внимание: ни на колоннах, ни на стенах храма нет никаких надписей или рисунков. И только на стеле есть одно место… — он решительно махнул свободной рукой. — Идемте!

Вдвоем они прошли по узкой галерее, ведущей от входа в глубь сооружения, и молодой человек поразился толщине стен храма:

— Это же больше десяти метров?!

— Ну, скажем, это — не монолит, — пояснил профессор. — Здесь чертова уйма дополнительных помещений и коридоров — целый лабиринт, только не горизонтальный, а вертикальный. А в каждой из четырех стен, где-то ближе к середине, располагается двадцать восемь совершенно одинаковых кубических, я бы сказал, келий.