Они приняли его с самого начала. Он познакомился с Дороти, самой старшей, когда ей было около девяти лет. Поднимаясь вверх по Бичвуд Драйв, чтобы нанести мне визит, он услышал пронзительный визг на дереве чуть впереди. Подбежав к дереву, он увидел девочку, висящую, уцепившись ногами за ветку. Он поднял на неё глаза и просто сказал: “Падай”, и она упала к нему на руки и, как он часто символически выражался, там навсегда и осталась. Милдред была тяжело больна, когда он впервые увидел её. У неё была корь в скрытой форме и температура сто шесть градусов. Она по своей сути ярко выраженный интроверт, и можно было не сомневаться в том, что у неё “скрытая” корь. Мы пытались найти специалиста, а тем временем моя подруга, г-жа Копли Энос, и я целыми днями обёртывали её мокрыми простынями, чтобы сбить температуру. Пришёл Фостер и принялся помогать. Милдред он понравился с первого взгляда, и с тех пор они были очень близки. Его 161] знакомство с Эллисон выразилось в установлении дружбы с толстой замарашкой, лепившей пирожки из грязи на заднем дворе.
Таким образом, наша с Фостером жизнь протекала в совместной общественной работе; мы составляли планы и проекты на будущее. Ситуация в Т.О. складывалась всё хуже и хуже; уже готовился съезд, состоявшийся в 1920 году, на котором и произошел разрыв. Если говорить о своём внутреннем опыте, то я разочаровалась в Т.О. так же, как и в ортодоксальном христианстве, хотя ситуация была и не такой острой, так как великие основные истины уже обрели для меня смысл и я была не одна, — мы с Фостером планировали пожениться.
Теперь я подхожу к тому событию моей жизни, в необходимости рассказывать о котором я не уверена. Оно касается работы, которую я выполняла на протяжении последних двадцати семи лет. Эта работа получила всемирное признание и вызвала интерес во всём мире. Не обошлось без насмешек и недоверия (хотя их было поразительно мало), и я вполне это понимаю, поскольку и у меня вначале были большие сомнения в себе. Я спрашиваю себя: почему я вообще затронула этот вопрос, а не следую своему до сих пор незыблемому правилу, предоставлять моей работе и книгам говорить самим за себя и быть своей наилучшей защитой? Думаю, этому есть два объяснения.
Прежде всего я хочу указать на тесную связь, которую внутренняя Иерархия Учителей устанавливает с людьми, и хочу облегчить другим выполнение работы такого же типа — при условии, что это действительно будет работа такого же типа. Ведь есть очень много разновидностей так называемых психических писаний. Люди не склонны отличать то, что является выдачей желаемого за действительное; проявлением очень милого, приятного, исходящего из лучших побуждений христианского подсознания; автоматическим 162] письмом, улавливающим мыслительные потоки (чем постоянно занимается каждый); откровенным обманом, — от тех писаний, которые являются результатом сильной субъективной телепатической сопряжённости и откликом на впечатления, исходящие из некоторых высоких Духовных Источников. В Библии снова и снова повторяются слова “И сказал Господь”; после них мы читаем то, что записали пророки и провидцы. Многие подобные записи прекрасны и имеют духовное значение. А многие несут отпечаток бренного, человеческого, отражают представление людей о Боге, Его завистливости, Его мстительности и изрядной кровожадности. Нам говорят, что великие музыканты слышат свои симфонии и хоралы внутренним слухом и затем переносят их на нотную бумагу. Откуда наши величайшие поэты и художники черпали на протяжении веков своё вдохновение? Из какого-то внутреннего источника красоты.
Весь этот предмет был запутан многочисленными метафизическими и спиритуалистическими писаниями — столь низкого интеллектуального уровня, столь заурядными и посредственными по своему содержанию, что образованные люди смеются над ними и не удосуживаются их читать. Я же хочу показать, что бывают иного рода впечатления и вдохновения, могущие претворяться в писания, которые намного превышают средние и сообщают учения, необходимые для будущих поколений. Я говорю это со всем смирением, потому что я всего лишь ручка или карандаш, стенограф или передатчик учения от Того, Кого боготворю, почитаю и Кому счастлива служить.
Именно в ноябре 1919 года я установила свой первый контакт с Тибетцем. Я отправила детей в школу и, подумав, что могу выкроить несколько минут для себя, вышла на холм рядом с домом. Я присела и задумалась, затем вдруг вздрогнула и прислушалась. Я услышала то, что приняла за чистую музыкальную ноту, которая звучала с неба, вокруг холма и во мне. Потом услышала голос, 163] который произнёс: “Есть некоторые книги, которые желательно написать для широкой публики. Вы можете их написать. Вы сделаете это?” Я без колебаний ответила: “Разумеется, нет. Я не какой-нибудь психик и не хочу быть втянутой во что-то вроде этого”. Я сильно встревожилась, когда услышала, что громко разговариваю. Голос продолжал говорить, что мудрые люди не выносят поспешных суждений, что у меня особый дар к высшей телепатии и что то, что меня просят делать, не имеет ничего общего с низшим психизмом. Я ответила, что меня это не заботит, что я вообще не интересуюсь никакой работой психического характера. Невидимый человек, который так отчётливо и непосредственно разговаривал со мной, сказал, что даёт мне время на размышление, что он не принимает моего отказа и вернётся ровно через три недели, чтобы узнать, что я намереваюсь делать.
Затем я встряхнулась, словно пробуждаясь ото сна, пошла домой и полностью забыла обо всём. Я больше ни разу не вспомнила об этом событии и даже не рассказала о нём Фостеру. В течение этого периода я ни о чём не вспоминала, но по истечении трёх недель со мной снова заговорили вечером, когда я сидела в своей гостиной, уложив детей спать. Снова я отказалась, но говоривший просил меня, по крайней мере, ещё пару недель поразмыслить о том, что я в состоянии сделать. На этот раз мне стало любопытно, хотя я совершенно не была ни в чём убеждена. Я решила попробовать пару недель или месяц, а затем посмотреть, что из этого выйдет. Как раз в течение этих недель я и получила первые главы книги “Посвящение Человеческое и Солнечное”.
Я хотела бы со всей ясностью подчеркнуть, что выполняемая мной работа не имеет никакой связи с автоматическим письмом. Автоматическое письмо очень опасно, за исключением редчайших случаев (а большинство людей, к сожалению, считают свой случай редким исключением). От стремящегося или ученика никогда не требуется быть автоматом. От него никогда не требуют выпустить 164] часть своего оснащения из-под своего сознательного контроля. Делая это, он входит в состояние опасной негативности. Тогда получаемый материал обычно бывает посредственным. В нём не содержится ничего нового, а со временем он часто ухудшается. Нередко негативность субъекта открывает доступ второй силе, которая по какой-то особой причине никогда не дотягивает до уровня первой. И появляется опасность одержимости. Нам приходилось иметь дело со множеством случаев одержимости в результате автоматического письма.
В выполняемой мною работе нет негативности; напротив, я занимаю позицию интенсивного, позитивного внимания. Я сохраняю полный контроль над всеми своими чувствами восприятия, и в том, что я делаю, нет никакого автоматизма. Я просто слушаю и записываю слова, которые слышу, регистрирую мысли, которые одна за другой попадают ко мне в мозг. В том, что я выдаю публике, нет никаких изменений по сравнению с тем, что даётся мне, если не считать того, что я приглаживаю лексику или заменяю какое-нибудь необычное слово более понятным, всегда заботясь о том, чтобы сохранить передаваемый смысл. Я никогда не меняла того, что давал мне Тибетец. Если бы я хоть раз это сделала, Он не стал бы диктовать мне снова. Я хочу, чтобы это было совершенно ясным. Я не всегда понимаю то, что даётся. Я не всегда соглашаюсь. Но я честно всё записываю и затем обнаруживаю, что это имеет смысл и пробуждает интуитивный отклик.
