Мне всегда казалось разумным высказывание “Что посеет человек, то и пожнёт”, и я испытала радость, обнаружив, что могу 142] привести в подтверждение этих новых для меня учений слова Св. Павла и Самого Христа. Яркий свет пролился на старую теологию. Я стала понимать: единственное, в чём ошибка, так это в человеческом толковании истины; меня озарило, как это глупо, когда какой-нибудь учёный проповедник или умник утверждает, что Бог имеет в виду то-то и то-то, а мы соглашаемся. Может, он и прав, в таком случае интуиция это подтверждает; но интуиция не работает, пока ум не развит — в этом-то всё и дело. Людская масса не мыслит, и ортодоксальный теолог, что бы он ни говорил, всегда найдёт последователей. С самыми лучшими в мире намерениями он эксплуатирует тех, кто не мыслит. Ещё меня осенило, что нет никакого резона соглашаться с шестисотлетней давности интерпретациями Библии какого-нибудь священника или наставника (по-видимому, пригодными для его времени и века) сейчас, в иное время и в ином веке, в другой цивилизации и при наличии совершенно других проблем. Если истина Бога – это действительно истина, то она расширяющаяся и включающая, а не реакционная и исключающая. Если Бог – это Бог, то Его выражение божественности сообразуется с проступающей божественностью сынов Божьих, а выражение божественности сегодняшнего сына Божьего может быть весьма отличным от такового пять тысячелетий тому назад.
Итак, вы видите, как раскрывался весь мой духовный кругозор. В небесах появился свет, и я больше не была одиноким, покинутым, борющимся учеником, ни в чём не уверенным и не знающим, что делать. До меня постепенно доходило, что я один из членов большого содружества братьев. Мне становилось ясным, что я могу сотрудничать с Планом, если захочу, могу выйти на тех, кто в прежних жизнях работал вместе со мной, увидеть, что из посеянного мною дало добрые всходы, и найти своё место в работе Христа. Я 143] могла попытаться приблизиться к духовной Иерархии, о существовании которой я всегда подсознательно знала и которая, по-видимому, нуждалась в работниках.
Всё это постепенно раскрывалось в моём сознании в 1916 и 1917 гг.. Это были не стройные, сформулированные идеи, а истины, которые я медленно распознавала, к которым постепенно приспосабливалась, и которым должна была найти применение. Я наблюдала собственную жизнь и в этой связи изучала трёх своих девочек, что действовало на меня самым просветляющим образом. Я пришла к выводу, что моя карма в отношении моей младшей дочери Эллисон является в основном физической. Я спасала ей жизнь с самой усердной заботой, год за годом. Восемь лет она по предписанию доктора спала вместе со мной, чтобы напитываться моей жизненностью. День за днём, неусыпно присматривая за ней, не позволяя ей допускать резких нагрузок, взбираться на холмы или подниматься по лестнице, я побеждала болезнь сердца, и сегодня она – самый здоровый член семьи. Сейчас Эллисон не проявляет никаких признаков того, что нуждается во мне. Она удачно вышла замуж, живёт в Индии и имеет двоих детей. Я уверена, что она гордится мною, но наши отношения остались в прошлом. Наша связь со старшей дочерью очень прочная, наверно поэтому между нами нередки столь неугодные Богу раздоры. Налицо сильнейшая внутренняя привязанность, и хотя я её редко сейчас вижу, я уверена в ней, а она во мне. Карма моей второй дочери, Милдред, очень тесно связана с моей. Мы своеобразно привязаны друг к другу, тем не менее я знаю: она чувствует себя совершенно свободной. Несмотря на то, что она дважды была замужем, мы всегда были вместе в самых неординарных обстоятельствах, и я благодарна ей за любовь, а больше всего за дружбу. Как было бы прекрасно, если бы матери и дочери, отцы и сыновья ценили дружбу в своих отношениях больше, чем они это делают. Уверена: если бы я могла проследить наши прошлые отношения в свете Закона Перевоплощения, нынешняя, действительно счастливая ситуация в отношениях между тремя моими девочками и мной, получила бы исчерпывающее объяснение. 144] Не заключайте из этого, что мы всегда ладили. Были бурные сцены и недоразумения. Они не всегда понимали меня, я часто мучилась с ними, хотела изменить положение вещей, надеялась, что они будут вести себя иначе, и так далее, и тому подобное.
Как раз в конце 1917 года Уолтер Эванс выехал во Францию в составе ХАМЛ, и мой друг епископ устроил так, чтобы мне переводили сто долларов ежемесячно из его жалования. Эти деньги посылались мне непосредственно из ХАМЛ, пока Уолтер не прекратил там работать. Эти деньги, вместе с моим собственным небольшим доходом (уже более регулярным), позволили мне оставить работу фасовщицы сардин и наметить другие планы. Моя работа в Теософской Ложе в Пасифик Гроув принесла плоды, я стала приобретать некоторую известность как учащаяся.
Мне предложили – ввиду того, что мои финансы отчасти наладились, – перебраться в Голливуд, где в Кротоне находилась штаб-квартира Теософского Общества. Я решилась на этот переезд, и в конце 1917 года мы туда выехали. Я присмотрела небольшой домик около штаб-квартиры Т.О. и устроилась там вместе с детьми — в коттедже на Бичвуд Драйв.
Голливуд в те дни был относительно неиспорчен. Основную роль играла, конечно, кинопромышленность, но городок оставался вполне простым. Главные улицы были сплошь засажены перечным кустарником, в городке ещё не было спешки, сумасшедшей гонки, хрупкого великолепия и блеска современного, сегодняшнего Голливуда. Он был более привлекательным, славным местом. Я хотела бы засвидетельствовать, какое сильное впечатление — при отъезде из этого городка — осталось у меня от здравомыслия, сердечности, открытости и понимания ведущих киноработников. Я знала многих из них — это замечательный, человечный народ. Конечно, 145] среди деятелей кино есть и негодные люди, но я хотела бы знать: а в каком слое человеческого общества вы не найдёте таких? Дурные люди есть в любой группе, общине, круге и организации. Есть люди выдающиеся, образцовые, а есть абсолютно посредственные и недостаточно развитые, чтобы быть очень хорошими или очень плохими.
Несколько лет тому назад, когда я ехала в такси вниз по Пятой авеню, водитель повернулся ко мне и сказал: “Скажите, мадам, вы когда-нибудь были знакомы с приятным евреем?” Я ответила: безусловно, некоторые из моих самых близких друзей – евреи. Тогда он спросил, знавала ли я плохого еврея, и я ответила, что знаю множество. Тогда он продолжал, знаю ли я приятного нееврея, и я, естественно, ответила: “Конечно. Думаю, я одна из таких”. Затем он спросил, знаю ли я плохих неевреев, и я ответила так же. “Что же тогда получается, мадам? Выходит, все мы — просто люди”. И таким был мой опыт повсюду. Не имеет значения, из какой мы расы или нации — в основе мы все схожи. У нас одни и те же ошибки и недочёты, одни и те же побуждения и устремления, одни и те же цели и желания, и я считаю, что нам необходимо осознать этот факт более отчётливо и практически.
Нам необходимо также освободиться от исторического наследия кристаллизующего национализма. Прошлая история любой нации достойна сожаления, и, между тем, она обусловливает наше мышление. Сильные национальные мыслеформы управляют деятельностью всех наций, и именно от них нам необходимо избавиться. Это легко увидеть, если взглянуть на некоторые ведущие нации с их характерными чертами. Возьмём Соединённые Штаты. На эту страну наложили свой отпечаток, или печать, Отцы-Пилигримы;* но я склонна согласиться с одним своим другом, который заметил, что подлинными основателями Америки были храбрые матери-Пилигримы, умудрившиеся жить с Отцами-Пилигримами, ибо 146] Соединённые Штаты являются женской цивилизацией. Отцы-Пилигримы, должно быть, были крайне узколобыми, упрямыми и высокомерными мужчинами, с которыми очень трудно было иметь дело, потому что они были всегда правы.
Излишние осторожность и сдержанность, а также чувство превосходства — это то, от чего надо избавиться британцам; французам же следует преодолеть убеждённость, что слава Франции, сделавшая её лидером в средние века, должна быть восстановлена ради блага Европы. У каждой нации есть свои вопиющие недостатки, которые другие нации замечают скорее, чем достоинства. Из-за раздражения, вызываемого нашим самодовольным хвастовством, забывают о жизненной силе Америки. Врождённую справедливость британца не учитывают, когда он отказывается объяснить своё поведение. Блеск французского интеллекта меркнет в глазах тех, кто замечает полное отсутствие интернационального сознания во Франции. И США сегодня с их юношеской щедростью, многообещающей уверенностью и задорной способностью улаживать все проблемы, свои собственные и остального мира, преодолевает это наследие, продвигаясь навстречу удивительному, полезному и прекрасному будущему.
