Наконец, мы добрались до Ирландии, и я оказалась вместе с моей любимой мисс Сэндс. Помню испытанное мною облегчение и ощущение, что теперь-то все беды позади. Она по крайней мере поймёт ситуацию и оценит мою деятельность. К полному своему удивлению я обнаружила, что она считает мою великую жертву совершенно никчёмным жестом. Она охарактеризовала меня, наверное правильно, как сбитого с толку ребёнка, нашедшего прибежище в драме. Разумеется, она была сильно разочарована во мне. Я сделала то, чего её девушки никогда не делали. Она рассчитывала на мою помощь в будущем и даже предприняла шаги, чтобы сделать меня, несмотря на мою юность, одним из членов правления своей организации. Она чувствовала, я справлюсь, потому что, как она заявила, ей нравилось моё чувство юмора, она подметила во мне врождённую целостность и то, что она назвала “духовной уравновешенностью”; кроме того, она знала, что я глубоко правдива. Она как-то сказала, когда мы шли по деревенской улочке в Ирландии, что моя правдивость создаёт мне большие затруднения и что лучше бы мне усвоить: не всегда нужно отважно резать правду. Молчание иногда может быть полезнее.
Таким образом, с моей точки зрения, я нанесла ущерб всей 95] работе в целом и самой мисс Сэндс. К тому времени я уже перестала плакать и радовалась, находясь вместе с ней. Помню гостиную в пансионе в небольшом приморском городке недалеко от Дублина, где она встретилась с Тео Шофилд и со мной. Она выслушала рассказ Тео, а Тео любила меня. Она послушала мой рассказ — рассказ сбитой с толку святой мученицы, — именно такой я себе тогда представлялась. Вечером она отправила меня спать, добавив, что увидится со мной утром. После завтрака она сказала мне, что если я хочу выйти замуж, она не видит оснований этого не делать, при условии, что всё должно улаживаться осмотрительно. Ситуация требовала того, что в древнендийском писании Бхагават-Гите называется “мастерством в действии”. Она отнеслась ко мне с любовью, обласкала меня и просила не волноваться. В любом случае я была слишком утомлена, чтобы вдуматься в сказанное, и, безусловно, крайне измотана, чтобы собраться с мыслями относительно мастерства в действии. Я была ошеломлена, осознав, что моя восхитительная, героическая, духовная жертва ради работы рассматривается как бесполезная. Я чувствовала себя разочарованной и находилась в полной прострации. За день я взвинтила себя до ужасного состояния и чувствовала себя дурой, идиоткой. Наконец я оставила этих любимых пожилых леди обсуждать меня с моими планами и вышла пройтись и подышать холодным ночным воздухом. Я была так сыта всем по горло, так упала духом, чувствовала себя такой несчастной, что помню только, как полисмен поднял меня с земли. Он поставил меня на ноги, встряхнул (люди почему-то всегда встряхивают меня) и, подозрительно и пристально глядя на меня, сказал: “Не бродите и не падайте в обморок в таких местах. Уже девять часов вечера, и вам повезло, что я вас увидел. А теперь ступайте домой”. Я дотащилась обратно, продрогшая и промокшая до нитки от дождя и брызг с моря, которые падали на пирс, на котором я лежала. Рыдая, я рассказала об этом Элизе и Тео, после чего была заботливо уложена в постель. Думаю, с тех пор я обрела определённое чувство пропорции и понимание того, насколько трагически 96] воспринимаются жизненные ситуации молодыми и как естественны чрезмерные реакции в юности.
На следующий день я отправилась в Эдинбург к своей любимой тёте, Маргарет Максвелл. Там проблемы мои ещё больше осложнились, и не только из-за её участия, но и благодаря прибытию очень обходительного и любезного мужчины, следовавшего за мной всю дорогу из Индии, чтобы просить меня выйти за него замуж. Увенчала все тяготы ещё одна. Наутро я получила письмо от одного армейского офицера; он сообщал, что находится в Лондоне, и спрашивал, как бы я отнеслась к предложению немедленно сочетаться с ним браком. Вот в какую ситуацию я попала — с участливой тётей, двумя крайне озабоченными сотрудницами и тремя мужчинами, просящими моей руки. Я имела возможность поговорить с тётей об Уолтере Эвансе, и я это сделала, откровенно описав всё, как есть. О двух других я не осмелилась упомянуть, потому что при её консерватизме она посчитала бы, что со мной что-то неладное, если я обнадёжила трёх мужчин сразу — чего я не делала. Надо отдать мне должное, я никогда не занималась флиртом.
Я провела в Эдинбурге только неделю, затем пришлось выехать в Лондон, так как мне предстояло ещё по заказанному обратному билету вернуться в Бомбей, прежде чем навсегда покинуть Индию. Проблема заключалась в том, к кому обратиться за советом. Но она решалась легко. Я отправилась в Дом дьяконисс в Эдинбурге, чтобы повидать главу Церкви шотландских дьяконисс. Ею была золовка тёти, у которой я остановилась, сестра сэра Уильяма Максвелла из замка Кардонесс. Для меня она всегда была “тётушкой Алисой”, я обожала её за то, что в ней не было никакой узости мысли или тупости. Как сейчас вижу её, высокую и стройную, в коричневой униформе дьякониссы, встающую, чтобы поздороваться со мной в своей милой гостиной. Её одежда была сшита из тяжёлого коричневого шёлка, и она обычно носила кружевные воротнички и манжеты, изготовленные мной для неё. Я великолепно вышивала кружева. Я 97] научилась делать ирландские кружева ещё девочкой и делала их замечательно. Несколько лет я шила для неё воротнички и манжеты в благодарность за то, что она всегда понимает меня. Она никогда не была замужем, но знала жизнь и любила людей. Я рассказала ей об Уолтере Эвансе, о майоре из Лондона и о глупом богатом идиоте, который преследовал меня до самого дома и даже сейчас стоял снаружи. Помню, она подошла к окну, бросила на него взгляд через кружевную занавеску и засмеялась. Мы проговорили два часа, и она сказала мне, чтобы я предоставила это дело ей, она подумает и помолится о том, что мне делать. Она заверила, что сделает всё возможное, чтобы уладить мою проблему, поскольку я слишком больна, чтобы принять решение или проявить здравый смысл. Благодаря её умелому обхождению я вздохнула с облегчением и вернулась к тёте, чувствуя себя лучше. Через несколько дней я выехала в Лондон и отправилась на корабле в Индию в сопровождении Гертруды Дэвис-Колли, — она решила побыть со мной и позаботиться обо мне, поскольку я была слишком слаба.
Итак, я вернулась к работе и выполняла её, не имея ни малейшего представления, как сложится моя дальнейшая жизнь; я настроилась жить текущим днём, не заглядывая вперёд, в будущее. Я вверилась Господу и своим друзьям и просто ждала.
Тем временем “тётушка Алиса” вступила в контакт с Уолтером Эвансом. Его служба в армии близилась к концу, и было условлено, что он покинет Индию. Она оплатила ему все расходы на то, чтобы он уехал в Соединённые Штаты, получил там богословское образование и стал священником Епископальной Церкви — американского эквивалента Англиканской Церкви. Она сделала это для того, чтобы он получил социальное положение и мне было легче выйти за него замуж. Всё делалось совершенно открыто, она информировала меня о каждом своем шаге, а также извещала обо всём 98] мисс Сэндс. Относительно меня и моей работы в армии всё воспринималось совершенно спокойно, и когда в конце концов я покинула Индию, чтобы вступить в брак, было объявлено: я уезжаю, чтобы выйти замуж за священника.
Вернувшись в Умбаллу, я всю зиму была занята работой, а летом поехала в Чакрату, чтобы заведовать там Солдатским домом. Здоровье моё неуклонно ухудшалось, головные боли учащались. Работа была очень тяжёлой, и я с благодарностью вспоминаю любезность и доброту двух мужчин, на редкость много сделавших для меня, и часто спрашиваю себя, была бы я сегодня в живых, если бы не они. Одним был полковник Лесли, дочери его были моими подругами и ровесницами. Я часто бывала у них в доме, и он очень заботился обо мне. Другим был полковник Сван, главный военный врач округа и мой лечащий врач. Он делал для меня всё, что мог, иногда часами сидел рядом, присматривая за мной, но мне становилось всё хуже. Тогда они взяли дело в свои руки и телеграфировали моим родственникам и мисс Сэндс, что отправляют меня обратно в Англию на ближайшем корабле.
