— У Джеффри есть свои причины, — сказал О’Хара. — Ты же не знаешь.

— Он неуравновешенный, — объявила Стелла. — Его из Сандхерста вышибли за то, что в кого-то пальнул.

— Зачем говорить глупости.

Она взвилась, завопила, что Джеффри из привилегированного класса. Им все можно. А мистера Поттера обидели, он жертва.

— Ты не знаешь, что мелешь, — сказал он. — Поттер все последние пятнадцать лет потратил на то, чтоб губить таких, как Джеффри. Хилари было восемнадцать, когда Мередит подцепил его на Би-би-си.

— Его?.. — Она на него смотрела совершенно пустым взглядом.

— Никогда удержаться не мог. Еще много кого было. Почему, как ты думаешь, его выгнали из Виндзора?

— Просто ты ревнуешь.

Он расхохотался.

Она сказала, что уходит и больше не вернется. Никогда. «Спасибо, было очень приятно», — сказала такую нелепость. В глазах стояли слезы.

— Господи, да что же это такое! — крикнул он, выведенный из себя, и, когда за ней стукнула дверь, почувствовал облегчение. Надо было дописать это письмо. Но через десять минут он решил, что нехорошо с нею обошелся, надо было ее догнать. Может, завтра, до утренника, сводить ее в кинохронику, сьесть бутербродик. Она любит туда ходить. Он откроет ей свое сердце, объяснит, что она для него значит. “Только вот беда, не пойдет она, надо как-то ее залучить. Пойти, например, к ней домой, как бы навестить мистера Брэдшо и прямо, в присутствии матери, ее пригласить. Куда она денется. Ей придется пойти, иначе это будет выглядеть странно.

Он ходил взад-вперед по комнате, обдумывая, что он ей скажет, но тут постучался студент-биолог, попросил взаймы шиллинг на газовый счетчик. Он был такой робкий, затрушеный, что пришлось предложить ему чашечку кофе. Потом О’Хара спал плохо, его распирало, его накрывало кошмаром. Он тонул в той лагуне, шел ко дну, и над ним тикало крокодилово брюхо.

В полдень он отправился в «Аберхаус-отель», позвонил. Снизу откуда-то появилась женщина со щеткой и тряпкой. Спросила, что он продает.

— Моя фамилия О’Хара, — сказал он. — Я из театра. Вот, хотел бы справиться о здоровье мистера Брэдшо.

Он был уже на ступеньках, Лили не успела его задержать. И, конфузясь, впустила его.

Вернон сидел в своем кресле у камина, оперев пострадавшую ногу на телефонную книгу. Небритый и вообще в непрезентабельном виде.

— Спасибо, что пришли, — сказал он. — Двигайте стульчик к огню. — И поскорей вставил челюсть.

— Но это у вас не перелом? — спросил О’Хара, оглядывая распухшую голень.

— Просто вывих, — сказал Вернон. — Заживет как на собаке.

Он повернулся — сказать Лили, чтоб чайник поставила, но она убежала на кухню наводить красоту.

О’Хара оглядывал комнату, старался найти отпечаток Стеллы. На каком она стуле сидит, где ее место. Фотографии в рамках на каминной полке были почему-то повернуты к стене. Потом он увидел знакомые туфли, заляпанные грязью, тесно поставленные на газету у камина, и у него покатилось сердце.

— Я сам, понимаете ли, виноват, — рассказывал Вернон. — Не смотрел, куда ногу ставлю. Кого жалко, так это мистера Поттера. Малый этот, который его боднул, Стелла говорит, из богатой семьи.

— Да, кажется, — сказал О’Хара.

— Она считает, что его гнать надо, но мистер Поттер ни в какую. Сегодня утром мне сказал, что мальчишка переутомился.

— Поттер здесь был?

— Да вы только-только с ним разминулись, — сказал Вернон. — Тоже вот, вроде вас, травмой моей интересовался. Такой человек, да? Истинный джентльмен. Проявил исключительное внимание к нам с Лили, успокаивал в отношении Стеллы. Она ведь скрытная, знаете ли. Всегда такая была, мы с Лили всегда беспокоимся, что у нее на уме. Вы как-нибудь так не поймите… девочка она хорошая, с душой, когда ее узнаешь поближе. Вы, конечно, с ней не близко знакомы, только приехали.

— Конечно, — сказал О’Хара. — Я тут недавно. Я ввелся на роль Ричарда Сент-Айвза, вам Стелла, наверно, говорила.

— Не говорила она. Мистер Поттер сказал. Стелла нам ничего не рассказывает, да и никому. Так вроде больше на людях, но все в себе, все в себе — под замком. Вот я про театр и мечтал… замок этот легче ей чтоб отомкнуть.

— Но я-то думал, она очень близка со своей матерью, — сказал О’Хара. — Вечно ей звонит, не успеет выйти из дому.

— Это она вам голову дурит, — сказал Вернон. Он как-то даже обиженно смотрел на О’Хару. — Не может она матери звонить.

О’Хара молчал. Странно — ему показалось, что весь дом затих, прислушиваясь.

— Лили, — крикнул Вернон. — Лили, поди-ка сюда. — Он попытался встать, крякнул от боли, снова упал в кресло.

— Да? Что? — спросила Лили.

Она напудрила нос, мазнула по губам помадой. Ее это старило.

— Стелла названивает кому-то, — сказал Вернон. — По нескольку раз на дню.

— Ну, не то что, — сказал О’Хара.

— Ему вот сказала, будто матери своей звонит.

— Не может она ей звонить, — сказала, пряча глаза, Лили.

Она стала прибирать комнату, взяла с газеты туфли, сунула под стол.

— Так кому же она названивает, к чертям собачьим? — заорал Вернон.

Он вспомнил вдруг те разы, когда заставал посреди ночи на лестнице Стеллу, не отрывавшую глаз от телефона, стукнул кулаком по ручке кресла. Спросил О’Хару:

— А еще что она вам про свою мать говорила?

— Только про ту розу на подушке, на Рождество… с жемчугом.

Вернон переглянулся с Лили. Ему, в общем, даже полегчало.

— Я очень буду вам благодарен, мистер О’Хара, — сказал он. — Если вы у нее поразведаете, поосторожней, конечно, к кому эти ее звонки. Я не просто так интересуюсь. Не из праздного любопытства. Я личную ее жизнь уважаю, как и каждого человека.

— Не может она звонить своей матери, — сказала Лили. — Она даже не знает, где она. Мы никто не знаем. Только что в Америке она где-то.

Вернон несколько раз приступался, но не знал, с чего начать. Ему и хотелось открыться О’Харе, чтоб тот понял его и Лили, но как будешь первого встречного посвящать в это дело. Нет, не очень все это кого-то красило, не такая история. При других бы обстоятельствах он лучше бы кой-чего не касался, этой незаконнорожденности хотя бы. Не очень хорошо их характеризовало с Лили, что прогнали тогда Рене.

— Мы из кожи вон лезли, если уж на то пошло, — рассказывал он. — Приняли ее, когда с поджатым хвостом вернулась из Лондона, накормили, обогрели, да что! Вечно причепурится и шляется где-то. Не один раз бывало — и ночевать не являлась.

— Молодая была, — сказала Лили. — Пожить хотелось.

Это она объясняла Вернону, не О’Харе.

— Как ребенок родился, снова вернулась и несколько месяцев была шелковая, это я не отрицаю. Потом начала разную чушь придумывать с домом с этим. Шут ее поймет, во что его хотела преобразить. В итоге — сняла себе комнату за углом, с художниками разными вместе. Непристойщину развели, соседи жаловались постоянно.

— Она работу нашла, телефонисткой на почтамте, — сказала Лили. — Прилично зарабатывала.

— Она и конкурс этот выиграла, — сказал Вернон. — Тысячи были охотниц.

Лили расстелила газету на столе, поставила туфли, стала соскабливать грязь. Сказала:

— Я Рене просила Стеллу нам отдать.

— Какое там, это нет, это она протестует, — сказал Вернон. — Потом слышим: уволилась, взялась за старое, танцы и прочее.

— Но разве же мы думали, что она девчонку бросит одну? — крикнула Лили. — Не могли мы такое подумать.

— Нет, — поддержал Вернон. — Не могли мы такое подумать.

Так что тут было с чего с ума сходить, когда прибежали соседи, сказали Лили, что ребенок заливается, дверь никто не открывает и в доме во всем темно. Пришлось ему вышибать окно внизу, чтоб залезть. Воняло парафином, скипидаром, засохшим калом. Он повертел носом, будто запах тот у него навечно застрял в ноздрях. Она лежала в кроватке, в задней комнате, а по всему полу ночнички. И роза на подушке — только этого не хватало. Вялая, конечно.

О’Хара встал, подошел к камину. Время от времени он вежливо кивал. Теперь стал барабанить пальцами по краю полки. Он как будто скучал.