— Тихо-мирно, — передразнила Стелла и расхохоталась по своему обыкновению.

Грозилась запереться у себя в комнате, если он силком за ней увяжется. Комната у нее, конечно, не запиралась, но видно было, что она от своего не отступится. Заявила даже, что не надо ей никаких успехов, только б не вышагивать им навстречу с дядей Верноном под ручку. «Учти, я не шучу», — сказала ему.

Сильно задетый, хоть она не позволяла ему брать ее за руку с тех самых пор, когда он таскал ее туда-сюда в этот детский садик на Маунт-Плезант, он резко качнулся в своем плетеном кресле у плиты и сказал, что она эгоистка. Он всегда ужасно мерз, даже летом, и так близко усаживался к огню, что одна ножка у кресла обуглилась. Лили говорила, что по щиколоткам у него такие узоры, что можно ходить без носков. Он дождется, предупреждала она, что кресло прикажет долго жить от его раскачки и вывалит его прямо на угли.

— Ты успокойся, — уговаривала она. — Это возраст у нее такой.

— Тут поневоле поверишь в наследственность, — кипятился он. — Вылитая копия паршивки Рене.

Только неправда это. В девчонке ни с кем никакого сходства покуда не наблюдалось.

Усадив Стеллу в такси, он помедлил, прежде чем хлопнуть дверцей. Он был при всем параде, и у нее еще оставалось время одуматься. Но она уставилась прямо перед собой с видом непонятой добродетели.

Все же, когда такси, в гирлянде голубей, рвануло от тротуара, она не удержалась, глянула через заднее стекло и ухватила промельк дяди Вернона. Он стоял, как под грибом, под гигантским зонтом, махал изо всех сил рукой, в знак того, что желает ей удачи, и она послала ему запоздалый, беглый, неувиденный поцелуй, когда такси завернуло за угол и через трамвайную линию заскользило к Кэтрин-стрит. Она настояла на своем, но радости не было. За все приходится платить, думала она.

Дядя Вернон вернулся в дом и принялся ладить большой крюк к кухонной двери. Лили прибежала на грохот и поинтересовалась, зачем это надо. Он еще не снял свой танкистский берет, не сменил брюки.

— Чтоб вещи вешать, женщина, — буркнул он, в сердцах загоняя шуруп и совсем не замечая, как с двери из-за этого сшелушивается краска.

— Что, например? — спросила она.

— Например, кухонные полотенца, — сказал он. — А ты думала? Лучше, считаешь, мне самому повеситься?

Лили сказала, что ему бы не грех проверить свои мозги у доктора.

2

Дорога заняла от силы минут десять: когда Стелла приехала на Хотон-стрит, часы «Устричного бара» показывали четверть четвертого. Она выскочила из такси и в секунду оказалась у служебного входа. Если б она зазевалась, стала раздумывать, благодарить шофера, причесываться, ее, может быть, унесло бы совсем не гуда и все бы пропало.

— Стелла Брэдшо, — сказала она швейцару. — Режиссер меня ожидает. Мой дядя знаком с мисс Липман.

Вышло нескладно. Она всего-навсего хотела сказать, что у нее назначена встреча с Мередитом Поттером. Не успела она еще закрыть рот, как стройный человек в куртке с капюшоном, а за ним плотный в плаще и галошах обогнули загиб лестницы. Так бы они и скользнули за дверь, если б швейцар не окликнул:

— Мистер Поттер, сэр. К вам тут барышня.

— О! — вскрикнул Мередит, и он повернулся на пятках и замер, прижав правый кулак ко лбу. — А мы как раз вознамерились чай пить, — сказал он и нахмурился, будто его заставили ждать часами.

— Я явилась в указанное время, — сказала Стелла. — Мне назначено на три пятнадцать.

Когда она узнала его поближе, она догадалась, что он хотел от нее улизнуть.

— Ну, тогда проходите, — сказал Мередит и прошел по коридору в какую-то мрачную комнату вроде мебельного склада.

Человек в галошах был представлен Стелле как Бонни. Помреж. Непонятно, важная ли птица. Плащ был замызганный. Он бегло, сладко улыбнулся, пожал ей руку и вытер свою защитного цвета платком.

Несмотря на множество стульев и диван, стоявший под прямым углом к каминной решетке, сесть было негде. Стулья, друг на дружке, лезли к самому потолку, мужской велосипед, с погнутыми спицами, заляпанными серебрянкой, задрав колеса, валялся поперек дивана. Пахло странно: малярной краской, столярным клеем, сырой одеждой. Стелла приткнулась возле посудной горки, у которой была выгравирована на стекле голая женщина. Очень я ее испугалась, думала Стелла. Грудей я голых не видела.

Помреж уселся на решетку и углубился в созерцанье собственных галош, Мередит зажег сигарету, запустил горелой спичкой в темный угол и закрыл глаза. Стелла поняла, что ее наружность на обоих не произвела положительного впечатления.

— Мисс Липман назначила мне прийти, — сказала Стелла. — Опыта у меня пока нет, но я получила золотую медаль лондонской Театральной академии. И еще я выступала по радио в детской передаче. Я часто ездила на поезде в Манчестер, и американские летчики, когда садились в Бертонвуде, выкручивали в вагонах лампочки. В результате я научилась разговаривать мужским голосом, как южные американцы или как чикагцы. Есть потому что разница. Ирландский акцент у меня тоже хорошо выходит. Если бы у меня был кокос, я бы показала, как скачет лошадь.

— К сожалению, я таковым, по-видимому, не располагаю, — сказал Мередит и стряхнул пепел на пол. Прямо над ним косо висела на гвозде чья-то рогатая голова.

— Вообще-то, — уточнила Стелла, — я только аттестат получила с золотыми буквами. Медали перестали выдавать из-за войны.

— Ах, война-война, — вставил Бонни.

— Преподавательница хотела, чтоб я показала отрывок из «Любовь зла — полюбишь и козла», но я разучила телефонный разговор из «Договора о разводе»[2].

— Не припоминаю такой пьесы, — сказал Мередит.

— Алло, алло, — начала Стелла. Взяла из посудной горки фарфоровую вазу, приложила к уху.

— Когда человек нам нужен, его почему-то всегда не оказывается дома, — заметил Бонни.

— Будьте любезны, сообщите его сиятельству; что мне тотчас с ним надо поговорить, — произнесла Стелла.

Мертвая капустница отлепилась от вазы, брошкой приклеилась к Стеллиному воротничку. Мередит расстегнул крючки, обнаружился галстук бабочкой, розовый шнур, на котором болтался монокль. Стелла ни у кого не видывала такой стекляшки, только у мистера Ливи, хозяина филателии на Хакинс-Хэй.

— Сообщите его сиятельству… — повторила она и осеклась, потому что теперь Мередит вытащил из жилетного кармана часы и показывал Бонни.

— Чай пить пора, — сказал он. — А вы — вот что, пойдемте с нами, — схватил Стеллу за локоть, поволок по коридору обратно, вытолкал под дождь.

По улице втроем, сомкнутым строем, было не пройти. Тротуар узкий, полно народу. Мередит выделывал сложные восьмерки, выдираясь из толпы. Не приученная к тонкому обхождению, Стелла не поняла, что он ее оберегает от края тротуара. Решила, что хочет отделаться. Скоро она отстала и нарочно плелась сзади, одна нога на тротуаре, другая на мостовой. Мередит, с поднятым капюшоном, как монах, вышагивал впереди. Она слушала, как он о чем-то важном секретничал с Бонни, но иногда орал, чтоб перекричать уличный шум. Бонни был из-за чего-то или из-за кого-то расстроен. Он терзался, кажется, или даже отчаивался.

— Лицемерие — вот я чего не переношу.

— Да. это всегда мучительно, — соглашался Мередит.

— Как больно, о Господи, как мне больно.

— У меня ведь тоже было такое в Виндзоре, если помнишь.

— О Господи, как мне больно.

— Бедный ты мой! — выкрикнул Мередит, потому что между ними вклинилась женщина с нагруженной дровами детской коляской.

На разбомбленном участке рядом с рестораном Раиса извивался на грязной земле человек в мешке. Напарник в одной майке и рваных штанах стягивал мешок цепями. Потом распрямился, и по бицепсу вильнул хвостом синий дракон.

— Я просто этого не переживу, — сказал Бонни.

Чай пили на третьем этаже в кафе Фуллера. Когда поднимались по лестнице, Стелла закашлялась, осторожно вытерла губы платком, который дала ей Лили, и внимательно проверила — нет ли пятен крови. Мередит смотрел, она знала. И определенно забеспокоился, потому что поскорей-поскорей пропустил ее в дверь.