Виктор: Представленные примеры трагедийного содержания искусства (как его высшей формы) отражают размывание традиционного понимания прекрасного, как объективно и безусловно существующего в мире, способствуют такому размыванию и, более того, эстетизации темных сторон действительности. (О чем подробнее еще также будем говорить позднее). В этом плане ХХ век, как эпоха величайших социальных потрясений и кризисов, дает множество примеров напряженных трагедийных ситуаций. Конфликт в трагедии (личность и обстоятельства) непримирим, ибо порождается глубинными противоречиями, – его трагическая развязка должна быть закономерна и необходима. В целом трагедия как жанр исчезает, но как элемент (трагедийный элемент) она проникает во все роды и виды искусства. И все это не противоречит дионисийской эстетике жизни. При этом, если французский экзистенциализм возвел в ранг философской истины мироощущение современным человеком своей потерянности в этом мире (где царствует необходимость), неустойчивости и бессмысленности человеческого существования, если в эстетике декадентства (конец 19 в.), в авангардизме 20 века (например, творчество Сальвадора Дали) безобразное провозглашается уже в качестве единственного эстетического эквивалента абсурдности бытия, то, не желая согласиться с этим, как выход, философы ищут пути к осознанию иного, «подлинного существования», в том числе и путем «великого отказа и очищения». Эстетика Сартра является в этом плане наиболее четко разработанной.

Сартр: Человек – это проект, который выбирается и реализуется им самим, самостоятельно и субъективно. Только в итоге собственной деятельности он определяется как конкретная, та или иная, личность. Человек является тем, что он сам делает из себя и ничем сверх того, – человек находится в жизни в том положении, что и художник в процессе творчества (приступая к созданию картины, художник часто не знает заранее, какой она будет). Главный мой тезис: творчество – это чистая свобода, которая черпает себя в недрах сознания человека, а по сути, в «ничто» (ничто как «нечто», как бесконечный хаос). Художественное творчество есть идеал деятельности (именно в нем, в процессе этой деятельности человек-художник ощущает наслаждение и именно это ощущение самовыражения, как свободного творчества, он переживает как нечто прекрасное).

Виктор: Существование человека трактуется, похоже, как бы предшествующим проявлению его сущности. Это важная мысль, размывающая представления об объективно существующем «прекрасном». И даже, вроде бы, о Боге! Но Сартр не дает ответа на вопрос, почему все-таки человек в своем творчестве выбирает движение к прекрасному или пошлому, доброму или злому? Чистая случайность? Или можно предположить, по сути дела развивая, как мы увидим далее, идеи Ф. Шеллинга, что человек изначально, с момента творения, добр или зол в той или иной степени, и в своей жизни он реализует этот изначальный проект. Но это означает, что опять побеждает необходимость, опять мы вводим представление о Боге, в противовес стремлению человека к свободе, – возможно, в деятельности человека все же реализуется некая карма. И тем не менее человек не сдается. Может быть действуют импульсы более глубокие, – от хаоса, от первовещества? Эта вечная борьба (что-то напоминающее стремление мотылька, летящего в огонь) и есть, возможно, залог совершенствования самой кармы и достижения в конечном счете состояния нирваны, в соответствии с представлениями древнеиндийской философии. Может быть, именно в этом корни оптимизма трагедии, чувства прекрасного и наслаждения, возникающего при этом, когда эти чувства рождают некое предощущение смысла жизни? Лессинг, в частности, развивает концепцию обязательной оптимистичности трагедии в искусстве.

Лессинг: Ужасы и жизненные бедствия следует изображать, ничуть не смягчая их, – но и одновременно показывать, что это есть лишь преходящий момент мира, в котором всегда существует высшая гармония и справедливость. Осмысляя гибель индивидуальности, как непоправимое крушение целого личностного мира, трагедия вместе с тем утверждает прочность, бесконечность всего мироздания. Трагедия – это философское искусство, искусство на стыке с философией, ставящее и решающее высшие метафизические проблемы. Трагедия – скорбная песнь о невосполнимой вроде бы утрате и одновременно – радостный гимн бессмертию и стойкости человека.

Виктор: Может быть, даже гимн именно жизни, витальности, как таковой? Истоки такого оптимизма трагического мировосприятия можно усмотреть в мифологии Греции (Дионис), Египта (Озирис), Финикии (Адонис), Малой Азии (Аттис), Вавилонии (Мардук), – об умирающих и воскресающих богах (в эмоциональной сфере – переход соответственно печали в радость). Эту же идею отображает и древнеиндийская религия, через понятия сансары, реинкарнации, метемпсихоза, сохраненные и в буддизме. В целом, трактовку греческой трагедии следует, похоже, принять, как жизнеутверждающую и оптимистическую песнь «сатира-козла». В любом случае, в трагедии отображаются не какие-то частные, отдельные, в чем-то случайные несчастья человека, а фундаментальная сложность бытия человечества, сказывающаяся на судьбе отдельной личности, которая при этом может это остро переживать и, одновременно, стойко противодействовать в борьбе с обстоятельствами. Иной раз, в связи с этим, говорят о несовершенстве бытия. Конечно, совершенство или несовершенство бытия – это большой философский вопрос, – и, возможно, вообще некорректно его ставить, – в онтологическом плане. Трагическая личность, стремясь к высшей гармонии, силой сопротивляясь насилию, рождает новое сопротивление, новую дисгармонию, что делает трагедию в принципе неустранимой из жизни. С этой точки зрения, «трагическое в искусстве можно уподобить прививке от смертельной болезни, – оно умудряет душу и облегчает встречу с трагическим в жизни» (Фазиль Искандер). В трагедии – смерть, угроза физической смерти тела, – момент истины, когда отчетливей выступают правда и ложь, добро и зло человеческого существования. При этом у человека иной раз появляется все же ощущение некоего смысла этой жизни (пусть и с трагической окраской), но понимания этого смысла, похоже, у него, пожалуй, не будет никогда.

Отдельно и мощно громоздится Лондон: устрашающе суровеет Тауэр, высится и доминирует над всей округой великий памятник великому архитектору – собор св. Павла. Неповторимым изяществом веет от набережной Темзы с Вестминстерским аббатством и Парламентом, искрится солнечная зелень ухоженных парков и садов. Сверкающий солнечный полдень.

Участвуют:

Виктор – модератор, Эпикур, Платон, Аристотель, Макиавелли, Декарт, Гоббс, Спиноза, Локк, Лейбниц, Чайна, Кант, Шеллинг, Плотин, Ницше, Маркс, Энгельс, Фрейд, Юнг, Т. де Шарден, Камю.

Виктор: Теперь уже очевидно, что проблема трагизма жизни и поиска ее смысла прямо увязывается с философской проблемой соотнесения «свободы и необходимости». Прежде всего, возникает вопрос, – в какой степени свободен человек, идущий по жизни, делающий эту свою жизнь? Причем, при обсуждении данной темы представляется необходимым разграничить два вопроса: о свободе самого человека (фактической и юридической) и о свободе его воли, т. е. свободе его побуждений, мотивации, деятельностных проявлений. Будем, прежде всего, рассматривать второй аспект проблемы, как философски более значимый. Часто именно «необходимость» воспринимается человеком, как непреодолимое действие законов природы, социума, Господа Бога, в конечном счете, что подавляет его волю и обуславливает трагическое мировосприятие. (Что касается первого аспекта, то в этом случае все представляется гораздо более ясным, ибо речь идет, всего лишь, о физических либо юридических ограничениях и запретах для деятельности или бездеятельности человека, т. е. о моментах социальных и политических, которые общество может в той или иной степени регулировать. Этим и занимаются политики, юристы, социологи и т. п., – в разной степени успешно). При оценке этого второго аспекта существует довольно широкий спектр мнений крупнейших философов разных времен. Как крайние противоположные точки зрения, отметим позиции знаменитого маркиза де Сада, с одной стороны («свобода не терпит границ, – она или является преступлением или не является свободой»), и некоторых религий, с другой стороны, развивающих идеи абсолютной предопределенности и необходимой обусловленности всех жизненных явлений (в средние века, к примеру, христианство утверждает идею Божественного Провидения, которое ведет нас по этой жизни; это же, по сути дела, утверждает и возникшее в тот же период мусульманство: все происходит по воле Аллаха). По сути дела, и наука вносит свой вклад в подобную трактовку, оценивая свободу, как осознаваемое человеком существование непреложных законов природы. У большинства авторов-философов позиция все-таки более гибкая. Кстати, возвращаясь к анализу свободы воли человека, с этих позиций подчеркнем, важность предпосылки признания или отрицания существования Бога. Признание существования Бога-Творца может, на мой взгляд, повести к двоякому выводу: 1. Бог создает сами законы и дает первотолчок, а далее все (сам человек и его познание, в том числе) возникает и развивается в соответствии с их сущностью. При этом следует учитывать, что эти законы необходимости исходят от Бога-Творца и, соответственно, ограничены по количеству и качеству, в том числе и в сфере человеческой деятельности, и в сфере этики. Они действуют только на период творения, и в рамках сотворенного мира. Но это уже допускает построение этики, ограничивающей свободу воли человека посредством моральных законов и заповедей, и физики, открывающей все новые законы природы, также ограничивающие свободу деятельности человека. 2. Можно попытаться обосновать какую-то «чистую» свободу воли человека, как, например, «сына Бога» (допуская при этом чистую свободу воли самого Бога, что, в общем, проблематично, как мы увидим далее), – тогда предсказуемость мира и поведения человека, исчерпывающая познаваемость законов природы оказывается принципиально невозможной. В развитие этой позиции, можно также признать за Богом, как Творцом, право свободного изменения правил, право поиска, – «Бог играет, Бог творит чудеса». Отрицание существования Бога автоматически ведет к утверждению о том, что в мире действует только лишь так называемая природная необходимость, – при этом подразумевается существование неких неизменных законов взаимодействия материальных тел и явлений, что, соответственно, ведет к признанию предсказуемости будущего состояния мира. Но это лишь на первый взгляд. Проблема состоит в том, что и в этом случае следует признать бесконечным процесс познания человеком окружающего его, бесконечного вширь и вглубь, мира, признать бесконечным число и фундаментальность законов этого мира и, таким образом, мы вновь сталкиваемся с невозможностью предсказания будущего состояния мира. Опять появляется проблема и возможность допущения опять-таки существования трансцендентного существа – Бога. С этих позиций можно уже, как было сказано, утверждать существование, в какой-то степени, свободы воли человека.