Музыканты играли, плакала скрипка, ревела труба, свистела флейта, грохотал барабан – бам-бам, бам-бам, а сердце мое – тик-так, тик-так!..
Глава последняя
«Эпилог» романа
Среди лиц, которые вертелись и мелькали перед глазами, я заметил одно, казавшееся таким же чужим в этом доме, как и я сам. Это был длинноволосый молодой человек в очках; он был увлечен одним лишь делом: за всем следить и все подмечать. И, повидимому, делал это с удовольствием.
Когда его взгляд остановился на мне, я почувствовал, что он видит меня насквозь, видит мое сердце, видит мою тайну, мою священную тайну, – и я опустил глаза. Но все же я остро чувствовал на себе его пристальный взгляд; я чувствовал, что он, не переставая, смотрит на меня, и невольно, подняв глаза, я уловил его взгляд, которым он пронизывал мне сердце, точно магнитом притягивал.
Не знаю, как это случилось, но мы очутились рядом, я и молодой человек в очках, и заговорили, конечно, о свадьбе: о невесте, о женихе.
Родители подвели жениха под руки к невесте. Она сидела на стуле посредине комнаты, с распущенными волосами, прикрыв лицо ладонями, – видимо, плакала. Музыканты играли, скрипка рыдала, труба ревела, флейта свистела, барабан грохотал – бам-бам-бам, а сердце – тик-так, тик-так!
«Вот еще минута, еще минута – и все кончено», – подумал я.
– Корова! – неожиданно шепнул мне на ухо молодой человек в очках.
– Где корова? – спросил я, оглядываясь по сторонам.
– Вот она, – отвечает он мне, кивая очками на невесту.
Заметив на моем лице выражение крайнего удивления, он прошептал мне:
– Корова, самая настоящая корова! Не знает ни аза, и злюка к тому же! И выходит за такого хорошего парня. Вы, кажется, его учитель!
Не знаю, он ли отозвал меня в сторону, или я его, или же мы вместе отошли, так или иначе, но через две минуты мы уже сидели рядом, как старые знакомые; молодой человек в очках – учитель невесты – рассказывал мне о ней такие вещи, о которых мне лучше бы вовсе не знать.
– Помилуйте, а ее письма? – воскликнул я. – Письма ее?!
Услышав эти слова, молодой человек в очках схватился за бока и расхохотался.
– Ее письма? Ха-ха-ха! Ее письма! Ой, не могу!.. Разве это ее письма?!
– А чьи же еще?!
– Ее? Ха-ха-ха! Ее письма! Мои они! Ха-ха-ха!.. Мои письма! Мои! Мои! Мои!!
Я подумал, что молодой человек рехнулся или ему в голову бросилось. Он схватил меня за руки, закружился по комнате и, похлопывая меня по спине, не переставал хохотать:
– Ее письма, ха-ха-ха! Ее письма!
Вам когда-нибудь снился радужный сон: красивый замок, добрые ангелы, прекрасные вина, свежие, только что сорванные с деревьев фрукты, благоухание, рай – и «она», принцесса с золотистыми волосами… И вы летите, возносясь все выше и выше, прямо к небесам… Внезапно видение исчезает. Из лесу доносится свист, хлопанье крыльев, странный, дикий хохот – ха-ха-ха; он раскатывается по всему лесу и на опушке обрывается приглушенным зевком: а-а-а!! Перед вашими глазами зияет пропасть: вот-вот туда низринетесь… Вздрогнув, вы просыпаетесь с головной болью и долго не можете прийти в себя.
Такой сон привиделся мне в ту минуту, когда молодой человек стоял передо мной и, не переставая смеяться над моими письмами, перечислял мне достоинства моей возлюбленной… Он смеялся, а сердце мое обливалось кровью…
В зале играли музыканты. Скрипка плакала, труба ревела, флейта свистела, контрабас гудел, барабан грохотал: бам-бам-бам-бам! А в душе – мрак, пустота.
1903
