Слили и расплатились чем-то. Лупов влез на тёплый мотор машины, достал запасённую сигарету «Black and White», своих «Памиров» и «Донских» мы не видели уже второй месяц, выпотрошил её на руку, раскрошил третью часть какой-то палочки в табак, и забил всё это обратно. С фильтром он тоже что-то сделал, Дубин не понял.

Вообще, разговаривать не хотелось. То, что Серёга творит какую-то хрень, он понял уже давно. Но, он, хоть и не дембель ещё, а только на него надежда у Дубина осталась. Уже бы сдох, если б Лупов не спасал своего молодого наводчика от других старослужащих.

Серёга медленно выкурил забитую смесь, посмотрел на Дубина просветлевшим взглядом, и сказал:

— ПОЕХАЛИ!

И махнул рукой.

Обратно БМД неслась словно птица. Феликс. Дубин так и остался сидеть на башне, укутавшись в тулуп. Холод уже не брал — взошедшее солнце в безоблачном небе…

Пригревало психологически.

Что-то рвануло сзади, и, вдобавок просвистело мимо.

Граната!!!

Слетая в башню, Дубин еще успел подумать: и мина!!!!!

Развернув башню влево, он стал поливать облысевшую зимой зелёнку из пулемёта. Но, поздно, засада уж взаду. Хотел ещё из пушки вякнуть для куража, но палец на кнопке выстрела остановило недавнее воспоминание с последнего заезда. Там Полтинник уводил колонну, а пешие группы в кишлаке за речкой Логар, напротив того же Мухамед-Ага, пешие группы и наши, и Царандоя и даже одна, Полтинника, нарвались на бой. И их, броню восьмой роты, кинули спасать пешеходов. В десант упали два-три царандоевца, один наш и двое из Полтинника, тронулись — всех вроде подобрали мы и другие машины. Отползаем. Дубин льёт из пулемёта, мост — не мост — две направляющие, а Дубин и не видит какой хлипкий мост, видит в прицеле духа с гранатомётом в окне второго этажа ближнего дувала, и выстрел! В себя!!! Сам тут же гранату в ответ и послал. Мимо. А машина то въехала уже на мост, и боковым выстрелом чуть не скинул Дубин её в пропасть.

Заорал тогда Лупов в шлем:

— Ты, ё… мать твою, урод чё на… нас всех! Совсем ох….!!! Падла! Приедем домой вые..!!!

Так и не стрельнул из пушки на этот раз.

Дубин мыл пол. В кубрике положено мыть пол раз в день. Вот дух Дубин, будучи ещё и дневальным, и мыл. Приближаясь к печке, он уткнулся головой в сапоги Кости. Костя и Серега, откосившие от нарядов, в которых стояла рота, возлежали на кроватях и курили что-то восточно-вонючее.

— Во, — сказал Серега, а ну пи…й сюда, — На, попробуй.

Первый косяк пошёл.

Дубин прикололся. Тряпка ходила туда-сюда, туда-сюда. В этих. Руках. И так, главное, медленно. Туда-сюда, туда-сюда. Эта. Тряпка. Раз — два. Три. Нет: раз — два. Раз — два. Раз — два.

Костя: «Гляди, он забалдел. Дубин, смирно!» Восклицательный знак — слишком грубо, так, типа, смирно.

Дубин встал на ноги и изобразил «смирно». Неважно изобразил.

— Так. Демьян. Бросил мыть пол, пошёл на КПП. Там такой сержант Тименбаев. Помнишь?

Дубин резво кивнул башкой и растянулся мордой в ухмылке.

— Вот, зови его сюда, скажи, что у нас есть. Всё, вперед.

Так, так, так. Ноги пошли, так, так, так, пошли ноги.

Репродуктор над казармой седьмой роты тоже говорил: Миллион, миллион, миллион, миллион, миллион алых роз. Из окна, из окна, из окна из окна, провал свалки напротив входа тоже пах.

Дубин бежал на КПП и гыгыкал, аки мерин.

Миллион, миллион, миллион, миллион, миллион алых роз. Это Алла Пугачева.

Миллион, миллион, миллион, миллион, миллион алых роз.

Миллион, миллион, миллион, миллион, миллион алых роз.

— Эй, сержант!

Тименбаев оглянулся, привстал со стула и быстро приблизился в полутумане:

— А, ну в глаза смотреть! Да ты обкуренный, да он обкуренный, глядите! — Наряд добро закивал в ответ.

— Сержант Тименбаев, становись! Смирно! Вольно!

Другой косяк, на сопровождении это было, чуть не убил: стал разряжать оружие, а патрон, таки забыл. С тех пор на войне не употреблял практически. А от сержанта Тименбаева Серега отмазал.

Так, таки, так.

Есть ментовский УАЗик. А есть другое убожество — ПАЗик. Автобусик. Зеленый. С красным крестом в белом круге.

Дубин, уже месяц как слинявший из батальона с дистрофией и желтухой, пёрся куда-то, куда послали. Первая болезнь прошла за три дня на сытной больничной пище, вторая так просто не лечилась.

В ногах лежал человек. Какой человек — мёртвое тело. Человек, который лежал, был жёлтым. Был абсолютно жёлтым, коричневым. Человек, который лежал, умер от желтухи. Белирубин победил жизнь крупного парня на восемнадцатом году.

Из третьей инфекции до армейского морга было километров десять, как показалось в закрытом и тёмном кузове тихохода. Дубин и еще один больной исполняли роль грузчиков-гробовщиков. В однообразии жизни эта поездка была развлечением.

Хотя, однообразие недавно было нарушено разгрузкой самолета с медпрепаратами. Один из картонных ящиков оказался с повреждениями и из него удалось спереть целый мешок таблеток. Таблетки назывались «Феназепам», типа снотворное, но со смыслом. Смысл состоял в наркотическом воздействии.

Вечер следующего дня в модуле стал чем-то вроде комбинации ада с анекдотом. Большая половина больных откушала таблеток, причём количество принятого препарата колебалась от 15 до 60 за раз в один рот. И, с людьми случилось: кто-то бродил по коридорам, шатаясь от стены к стене и вытягивая вперед и в стороны руки — как в фильме про живых мертвецов. Повар из столовой час причитал о том, что уже три ночи, а ужин совсем не готов, пока не описался и не отрубился на полу, четверо придурков устроили игру в Рамс, при этом двое курнули косяка, а другие двое объелись колесами. Первые без перерыва ржали и тыкали в окружающее пальцами, вторые сидели мрачные, сосредоточенные и очень серьезные. Карты клали основательно, провожая их остекленевшими глазами. Дежурная сестра сидела возле своего любимого парня, который ударился в мазохизм: постоянно сдирал с себя трусы и норовил помочиться на всё кругом. Сестра, наконец, заплакала, любимый обоссал ей ноги, и удовлетворенно отвернулся в угол, сверкая белой задницей.

Дубин как раз вышел в коридор из палаты, когда в дверях появился начальник медчасти полковник медицинской службы Будиловский. Навстречу ему бросились со скоростью черепашек трое живых мертвецов, что-то шипя и шевеля верхними конечностями. Ноги им слабо подчинялись, помогали стены. Полковник изменившимся лицом быстро прошёл до поста медсестры, никого там не обнаружил, и еще быстрее вышел вон.

Караул из Полтинника построил всех больных прикладами автоматов. Каждого проверяли по глазам. Девять особо мрачных человек забрали на губу. Оттуда они не вернулись. Что с ними стало — неизвестно. Через три дня их видели в техпарке караула за чисткой моторов БМДшек, черных и забитых донельзя.

На следующий день оставшиеся участники кражи собрались на совет в курилке. Всё еще внушительный пакет с колесами решено было предать земле.

ПАЗик подъехал к палаткам морга. Желтого человека перенесли внутрь, на стол. Цинковые гробы вдоль «стен» были одеты в деревянные бушлаты.

Рядом строилось здание каменного морга. Натянутый на фасаде красный транспарант оптимистично трепетал:

Был четверг. С аэродрома взлетел «Чёрный тюльпан» и скрылся из виду.

— Один! Ко мне!

Ни «одного», кроме Дубина, в кубрике не оказалось. Не откликнуться — себе дороже. Отмороженный минометчик Некрасов — хуже… Даже не знаю, что может быть еще хуже.

— О, Митяй, — Пи…й в пекарню, пробило на жрачку.

— Некрас, но, поздно, или рано — они позже завтрашнее готовят, а сегодняшнее съели уже наверняка: уже отбой был, да и ужин в офицерской столовой прошёл давно. А если не будет белого хлеба? У меня есть сгущенка.