Хотя, тоже умение немалое для нашего усохшего взвода.
Команду восьмой роты возглавил сам её командующий, старший лейтенант Контио. Он отвел своих людей в угол и распределил по северной стене.
Дубин, Мазыкин и Левин заняли нишу во втором ярусе с одной бойницей.
Делать было нечего, наблюдать — наблюдали, оно и интересно — напротив, километрах в пяти, белели стены кишлака. У одной из стен сидели пять стариков, будто срисованные из Белого Солнца Пустыни.
— Здорово, отцы, давно здесь сидим? — первым сострил Мазыкин.
— Ага. И чё они ответили, не помню? — Левин передал косяк Дубину.
— А ничё. — Дубин ответил, и потянул второй раз. — Динамит нашёлся. Сухов динамит нашёл.
Разговор кончился не начавшись. Страшные свисты разорвали тишину и упали белыми взрывами. Между крепостью и кишлаком встала стена. Гаубицы били кучно. Дубин прильнул к бойнице, но, на самом деле, ему хотелось убежать в сорняки и зарыться в землю. И не мог сдвинуться, завороженный. Это было страшно, особенно звук низколетящих снарядов, и затягивало одновременно. Он представил, что было бы, если бы артиллеристы промахнулись в их сторону. Косяк действовал безотказно, но теперь не в кайф, а в шугняк. Страх был даже всепоглощающий, но и завлекал как воронка в себя. Заставлял от себя испытывать удовольствие. Страх. Кайф. Ноги налились свинцом. Взрывы были то дальше, то ближе, то справа, то слева. Страх стал кайфом. Дубин в азарте страха ждал прямого попадания. Уж и надеяться стал: щас нас накроют. КРАСОТА!
Дикий прикол!
Пыль и дым рассеялись. Это было прикрытие засады. Мол, мочим по квадрату — так и нет в нём никого наших. Пыль и дым рассеялись. Заходящее солнце осветило кривыми лучами стены кишлака. У одной из стен всё также сидели пять стариков из Белого Солнца Пустыни. Артналет их не коснулся, как будто и не было его. Судя по всему, они даже не изменили поз, хотя, точно это сказать было нельзя — слишком далеко. Дубин вспомнил, как недавно они по кишлаку шастали — рядом с этим местом. Операция, не операция, говно, идём — чешем, сидят. Пули свистят, они сидят. Все в белом, бороды на ветру. Обошли их, пули — дуры, и нас не берут, а их уж и подавно.
Рядом узрели курятник. Кур душить стали. Дубин схватил в кромешной темноте одну и свернул ей шею! А! Хрена свернул! Жизнь забилась в руках в последнем порыве. И такая сила желания жизни в этой курице!!!
Что ж ты, мудак, не готов! — Дубин одновременно и пожалел тогда курицу и про себя подумал нелестно. Додушив птицу, он вышел из тьмы курятника и напоролся опять на трёх белых старцев. Они глядели сквозь Дубина, а тот почему-то замер на месте. Ротный курощуп, точнее узкий специалист по ощипке птиц забрал тушку из рук Дубина, тот дернулся, и, двинулся вслед за своими.
Старцы не пошевелились, не опустили глаз и не… и не пошевелились. Что было?
Н и ч е г о.
Н и ч е г о. Н и ч е г о. Н и ч е г о.
— Эй, ты спишь, что-ль? Что застыл? — Левин дёрнул за ногу.
— Х… вам, бодрствую, ой, такая была красота!
— Так отвали от обзора. Дай понаблюдать.
Уже ночь. Перевели на первый этаж, караулить. МОНка в трех метрах. Помните убийство оркестра 9-го мая в Дагестане (опять из будущего)? Вот такая дура в трех метрах впереди стоит, прямо у ворот не ко мне лицом. Лицом в ночь. Я её наблюдаю. И, ничего, сижу караулом, затаившись. Мрак полный. Рядом стена, глупый караул. Я не понимаю. Оно само сработает? Ну, мина? Готова? Никто ничего про неё не объяснил. Ладно, ждём, кого мы ждём, бред, надо бы встать размяться — нельзя, МОНка стоить, вот дибильный пост.
— Эй, — кто-то тронул за плечо сзади
— Ну? — шёпотом.
— Ты что, спишь? На посту? В засаде?!
— Мазыкин, отвали, никто не спит. Ты, гад, сзади подкрался. Поссать вышел? Так иди, ссы, урод. Мне снаружи хватит наблюдениёв. Смена? Нет? Вали отсюда. Гад.
Остекленевшие глаза дождались смены. Караван этой ночью не пошёл, как, впрочем, и не ожидался.
Наутро всех снова расставили по стенам. С солдатами дежурил дежурный офицер, остальные скрывались в прохладе — под крышей одноэтажного дувала. Из строений внутри был только он и небольшая хозяйственная пристройка.
— Ну и чё ты — спал? Я же видел. — Мазыкин вернулся в прошедшую ночь. Они в том же составе заняли свою нишу.
— Слушай, что ты докопался? Не спал я нихрена! Тоже мне, начальник караула. Ты поссать вышел, так, или посты проверять?
— Спал! Я видел.
— Да сам ты урод! Иди, ротному доложи еще, кто спал, кто травку курил, а зампотылу где мы картошку обычно жарим. Может в коммунисты раньше примут.
Мазыкин, уже месяц назад, по рекомендации замполита роты Давыдова, подал заявление о приеме в кандидаты в члены КПСС. И странным образом стал меняться — становился всё более и более противным. Видать почувствовал на себе ответственность члена авангарда общества.
А зампотылу батальона майор Гомон, видать от безделья, в последнее время объявил войну неуставному приготовлению пищи. Неустанно обходил различные укромные места и арестовывал молодых, занятых там жаркой картошки или варкой куриц.
Третьего дня, стоя в наряде по роте на тумбочке, Дубин сам наблюдал картину, от которой чуть не упал со ступенек казармы: мимо быстрым шагом, почти бегом, прошёл доходяга из девятой роты, в промасленном, черном бушлате, видать и в жару, бедный мёрз, в раздолбанных полуботинках и в рваных штанах. В руках он нёс еще дымившийся казан, а конвоировал его тот самый зампотылу, майор Гомон. Весь такой чистый и лощёный. Только небритый почему-то. При этом он не просто шёл сзади, а воткнул бедолаге в спину указательный палец правой руки — кисть изображала пистолет, что ли. Эта сцена в целом, обречённое выражение лица молодого, и суровая решительность на лице майора смотрелись таким контрастом, что…
Ну, Дубин со ступенек не упал, но долго не мог остановить конвульсий смеха, скрывшись в темноте коридора.
Наконец подал голос Левин:
— Давайте жрать, хватит базарить.
— Ладно, чей сухпай будем ликвидировать, — Мазыкин и сам решил не развивать свой нелепый наезд, — Что-то горяченького хочется!
— А вон солома. Можно и подогреть тушёнку, — Дубин соскрёб ногой с пола целый пучок.
— Кто тут есть? — из-за выступа в стене вынырнул дежурный офицер, — Ага, вас тут трое, ну, и двоих достаточно, ты, — он ткнул пальцем в Дубина, — идёшь сейчас на пост вон в ту противоположную башню.
— Товарищ лейтенант, мы тут поесть собрались.
— Ничего, не оголодаешь, тебе свой сухпай даден, выполнять.
— Так и командир роты меня главным назначил на этом посту!
— Кто, Контио? Да, я договорюсь. Исполнять приказание, товарищ рядовой! — лейтенант шутовски приложил руку к панаме.
— Есть! — что делать, шутовски ответил Дубин.
— Развели шутов. Не армия, а цирк, — Дубин собирал манатки.
Внутренность башни представляла собой квадрат, примерно, два на два метра с бойницами во всех четырёх стенах. Дубин принялся наблюдать за дорогой, по которой периодически проезжали бурубухайки и легковушки. Ничего интересного, никаких событий, да, и днём караван пойдёт здесь вряд ли — между Сциллой батальона на юге и Харибдой царандойского полка, который располагался севернее, вместе с резиденцией губернатора провинции в Мухамед-Ага. Хотя, Харибда, как раз и внушала постоянно подозрения разведке.
Дубин с тоской отвернулся на противоположную стену, где Левин и Мазыкин уже соорудили небольшой костер и грели себе обед.
Что-то не то. Дым. Слабая струйка дыма поднималась над стеной. Блин, уродство. Так нас и обнаружить недолго. Вот насоветовал. А сами они что ль, не видят?
Костерок тут же загасили, но дым пыхнул еще больший напоследок. Ладно, будем считать, никто ничего не видел, Дубин тоже достал галету — хоть что-то пожевать.
Дорога уже пятнадцать минут была пуста. Редкие афганские автомобили вовсе иссякли. Тоже их жара мучает, — подумал Дубин, — да и ладно, нет никого, и спокойней.
Неторопливо подъехала пятнистая БРДМ, остановилась на дороге напротив крепости с засадой, развернула башню и стала деловито долбить стены из своей КПВТ.
