Взметнувшаяся из-под копыт пыль успела улечься на дорогу, а Йоссель всё стоял, потрясённый новым предательством.

И теперь сидел нахохлившейся птицей, бездумно следя за последними лучами солнца и чувствуя, как ворочается внутри тяжёлый комок ненависти. Невидимая в полумраке усмешка Лавена жгла затылок.

Лист с формулой валялся под столом, и штрихи верхней руны расплылись в невнятное пятно.

– Уйду.

Кабаний меч невесомо взлетал и тяжко падал. Солнце норовило блеснуть на утолщенном конце клинка, и не поспевало за рукой мастера, когда самый воздух взвизгивал, рассеченный острым железом.

Приём повторялся снова и снова припевом бесконечной песни. Мастер Зунель – кряжистый, заросший буйным волосом кабанище – сейчас казался Йосселю грациозней ярмарочного канатоходца, красивее птицы Аюн. Каждое движение, плавное, завораживающее, хотелось немедленно повторить. Спросить? Прогонит, как есть прогонит, и обругает ещё.

Сделалось душно, горячо затолкалось в виски.

Клинок застыл.

Йоссель облизал губы и, заклинанием твердя: "ну подумаешь, обругает, подумаешь, прогонит", потащился через площадку. Тупой ученический меч норовил выскользнуть из вспотевшей ладони.

– Мастер Зунель, а можно мне… повторить ваш приём?

Солнце взблескивало на ярком клинке, и мелко-мелко трепыхалось в груди.

– Это отчего ж нельзя-то? – недоуменно пробасил мастер. – Валяй, друже, коль не боишься ногу оттяпать…

– Ну… у нас…

Мастер присмотрелся к пылающему йосселеву лицу.

– Э, да ты никак из подмажонышей?

Горячим Йосселю залило уже не только щёки – заполыхали уши, и даже макушке стало жарко.

– Подмажоныши-лягушоныши, квакнули бы, да толстый жаб не велит, – пробормотал Зунель. – Верно, правду говорят, что много вы умеете, да ничего не можете.

Тупой клинок чертил в пыли загогулину, похожую на руну устойчивости.

– А скажи-ка мне, правду брешут, что старшие маги вам свечения по капле одалживают, а сами пользуются сколько влезет?

– Сияния, – буркнул Йоссель. – Сияния нам одалживают.

– Ну, пусть так, – отчего-то вздохнул мастер Зунель. – Как звать-то тебя?

– Йоссель.

– Йоссель… сурово. Селька, значит, – мастер поднял меч. – Ну-ка, Селька, встань, как положено. Да не так! Как ты меч держишь, недомажик криволапый!

Йоссель перехватил рукоять, чувствуя, что губы непроизвольно расползаются в улыбке.

Он ещё научится. Всему, только срок дай. Он каждый день тренироваться будет… с утра и дотемна…. и придумает, как с единого удара вырлу развалить, и до логовища их доберётся, и целым воинством командовать будет! Он ещё всем покажет! Он ещё…

– Куда повёл! Куда заваливаешь! Выше держи, дурачина.

Ныло недолеченное плечо – как всегда перед дождём. Каждый взмах меча давался с усилием, точно вместо воздуха Йосселя окружала вязкая жижа.

Двигаться, уворачиваться, танцевать, уводя зелёную мразь в сторону, угадывать движения, не глядя ей в глаза, чтобы, уловив единственный миг, ударить.

Сбоку раздался короткий всхлип, и Йосселя кольнуло в сердце: ещё один не успел. Удастся ли отходить? Лекари всё чаще разводят руками.

И полыхало зелёным у стен башни; там, где одна за другой лезли из небылья вырлы.

Йоссель хорошо помнил ледяной ужас, что накатил на него в первом настоящем бою. Страшные сказки врали: не было у вырл ни загнутых когтей, ни острых клыков, ни звериных морд. Студенистые чудовища, возникающие из неясных теней и прямо на глазах наливающиеся силой, они были слишком похожи на людей – узкоплечих, с зеленоватой кожей и тоскливыми глазами.

Безмолвных. С изящными длиннопалыми руками, несущими смерть.

Вырле стоило лишь дотянуться, дотронуться – и словно вся ненависть мира обрушивалась на жертву, сковывая волю, останавливая сердце. Люди седели на глазах и в несколько дней сгорали, неподвижные, напряжённые, с невидящими глазами. Кто знает, что за страшные видения проносились в эти часы перед их внутренним взором.

Кого-то – редко – удавалось выходить. Лекари отводили глаза, бормотали о точках прикосновения и жизненной силе, но ясно было: просто повезло.

Вот и ему в своё время – повезло.

Он не помнил, что чудилось ему в часы горячки. Только плечо теперь ноет перед дождём, и кожа на нём остаётся бледной до зеленоватости. Вырлин знак.

Да ещё волосы теперь белы, как у старика.

Железо легко разрубало зелёные тела, но вырлы не умирали, а лишь уходили в небыльё, растворялись в лёгкую дымку, исчезали из вида, чтобы позже вернуться вновь. Будто чья-то злая воля, некогда сотворившая чудовищ, снова и снова гнала их на приступ.

Десять лет назад никто и подумать не мог, что вырлы дойдут до самой цитадели магов.

Йоссель описал клинком стремительную дугу, и вырла без звука растворилась в воздухе. У подножия стен чудовищ почти не осталось, но Йоссель уловил зеленоватый отблеск в одном из верхних окон.

Узкая лестница – а когда-то казалась такой широкой. Тусклое небо за окнами, густые тени в углах площадок. Распахнуты тяжёлые двери в залу, а за ними сутулый маг тяжело опирается на стол, словно обезножевший.

Сразу три вырлы лезут сквозь щели, прямо на глазах наливаясь мясом; невидимый кокон еще держит их, но еще чуть – и промнется, потухнет.

Маг не заметил воевника, а тот застыл в дверях, словно пригвождённый к месту узнаванием.

Перед ним был мастер Аргелак. Воплощение йосселевой обиды.

И так легко было – просто не успеть.

Это ведь даже не месть – всего лишь медлительность. Усталость. Он ведь так устал. Просто секундное замешательство…

Радужная поверхность кокона притягивала взгляд.

От напряжения у мага судорогой свело пальцы, брызнули из-под ногтей тёмные капли. Йоссель был слишком далеко, но ему показалось, что кипящие брызги окропили ему щёку.

И словно вновь глянули на него прозрачные глаза – двумя осколками неба.

– Этого ты хотел?

Где ты, добрый гонец, уверявший, что справедливостей – много? Йоссель так и не спросил твоего имени.

Он бросился вперёд в тот самый миг, когда рухнула колдовская преграда, удерживающая чудовищ. Клинок пустился в свой молчаливый танец с тремя вырлами разом, а за спиной у Йосселя старый маг без сил распластался на столе.

Последнее существо растворилось в серой дымке, одним ударом разваленное от плеча до поясницы, когда срывающимся голосом Аргелак позвал его:

– Йоссель?

Он обернулся. Сейчас бы презрительную усмешку, снисходительную гримасу… но лицо болезненно кривилось от воспоминаний.

– Йоссель… столько лет.

– Десять, – выдохнул он.

– Десять… Ты был очень способным… учеником. Мы… я… так надеялся на тебя.

Кровь бросилась Йосселю в лицо. Надеялся ты, значит? Способным считал?

– Всё становится только хуже, – словно в бреду бормотал старик. – Столько лет… Казалось, мы вот-вот придумаем… мы сметём их одним усилием, а они уже здесь… и уходят такие сильные маги… лучшие. Вот и ты не выдержал…

Ах, значит, это он не выдержал?

– Всё одни и те же формулы… боятся пробовать. Ленятся… слишком многие, – и совсем немощно, по-стариковски мастер закончил, – Вернулся бы ты…

Йоссель услышал, как губы сами произносят:

– Теперь, значит, и я понадобился?

– Бережёшь обиду, – горько заметил Аргелак. – Сколько лет прошло, а всё бережёшь… да знаешь ли ты! – закричал он страшно и тонко, заставив Йосселя отшатнуться, – Знаешь, что такое вырлы? Знаешь, кто их сотворил? Знаешь? Помнишь Ханору-мастера? Мастер… – губы его скривились, как от боли. – Ханора – тоже всё торопился, всё сразу узнать хотел, всё попробовать – допробовался! Из северных болот к сиянью дотянулся – силён был маг, даром, что едва год проучился! И сам сгинул, и мы…

Мастер сухо, надсадно раскашлялся.

– И мы… и мы… – хрипел он, словно не осталось больше слов.

А Йоссель молчал. Всё оказалось так просто… и так страшно.