— Ничего себе… А который был час? — пошутила девушка. Я пожал плечами. Таких подробностей я уже, конечно, не помнил. — И я тоже видела тебя один раз. На мосту. Ты сидел на поручне и камешки бросал вниз. А меня ты не заметил.
— Не странно… Я там часто сижу и думаю. Так… про все на свете. А Дэмиэн на меня орет, если, не дай Бог, увидит. Говорит, что я упаду… Серьезный молодой человек. Хожу у него по струнке…. Лин! Пойдем, сделаем, наконец, змея! У меня дома есть бумага и краска. Пора уже ему возвращаться из Африки.
— Точно! Не забыть бы пообтрепать его. А то будет неправдоподобно…
Мы довольно-таки долго возились с бумагой и нитками. Я губкой для посуды раскрасил змея в оранжевый цвет, Лин показала, где рисовать солнце, и мы по памяти нарисовали круглую улыбающуюся физиономию. По-моему, получилось похоже. Вот только оранжевых ниток мы не нашли. У меня была только огромная катушка ниток серого цвета за холодильником. Я их даже не стал оттуда доставать — все равно потеряются, да и цвет не подходит.
Я сунул конверт за шкаф и наткнулся на портрет.
— Хочешь посмотреть, как я тебя нарисовал? Дэм снимал… Ты видела, но по-настоящему не совсем так, как в кадре, — пробормотал я. Лин обернулась.
— Конечно, хочу! Я уже боялась, что ты никогда не покажешь.
Я вздохнул и рванул полотно из-за шкафа. Я сам знал, что портрет хороший — я очень старался нарисовать как есть. Я знал, что Лин уже видела его. И все равно мучительное стеснение меня не покидало. Поэтому я вытащил холст и отвернулся в окно, чтобы Лин не было в поле моего зрения. Я боялся хоть краем глаза посмотреть на нее и так и стоял, как дурак, развернувшись на девяносто градусов. Лин долго молчала, а потом я разобрал сквозь ее смех фразу, которая заставила меня смутиться еще больше.
— Знаешь, Кристиан… За тобой наблюдать — одно удовольствие. У тебя сейчас такое лицо, как будто не было в твоей жизни момента страшнее этого. Ну посмотри на меня…
Я собрал волю в кулак и посмотрел.
— Послушай… Ты художник, настоящий художник! Если я скажу, что самый классный из всех, ты мне все равно не поверишь… Поэтому будем считать, что я этого не говорила, все, все, — торопливо добавила Лин под мой укоризненный взгляд. — Ну выпрями спину, хоть немножко погордись собой. Это очень красиво. Это даже слишком красиво, потому что у тебя на холсте я куда симпатичней…
— Неправда, — отрезал я. — И я не так хотел нарисовать. Тяжело было, ведь я тебя не видел. А хочешь, я тебе Дэма покажу?
Не дожидаясь ответа, я вытянул из-за щели между стеной и шкафом второе полотно, на котором мой младший брат — интеллигентное дитя из гальерской элиты в оранжевой расстегнутой рубашке, широченных джинсах и с репьями в волосах — сидел, скрестив ноги и улыбаясь.
— Здорово! Долго рисовал?
— Четыре дня…
— А почему не повесишь? Было бы просто отлично.
— Дырку надо сверлить, — я кивнул на стену. — Нечем. А хочешь — я твой портрет тебе подарю.
— Хочу. А я чем буду дырку сверлить? — пошутила девушка.
— Не знаю…
Мы обыскали всю квартиру Лин, но оранжевых ниток не нашли и озадаченно посмотрели друг на друга.
— Странное дело, — сказала Лин. — Где-то же они взяли эти нитки. Может быть, у Дэма?
— Может быть, они его рубашку распустили? — фыркнул я. — Да ладно. Пойдем, купим.
Мы пошли и купили катушку пронзительно-рыжих ниток. Я привязал их к змею, потом мы соорудили ему яркий рыжий хвост и заключили, что вышло очень даже неплохо. Похоже.
— А если подождать до дня рождения? — предложил я. — Так будет интересней.
— Давай… Только спрячь его получше. Давай отнесем его в сторожку! Потом даже не придется далеко идти.
— Ух ты… Здесь интересно, — сказала девушка, когда я отпер дверь и пропустил ее вперед.
Нет, не понимаю, что интересного в старой покосившейся сторожке. Красный протертый ковер? Воткнутый в стенку нож? Или три стула, стоящих шеренгой — подобие кровати Дэмиэна? А может быть, забытый учебник алгебры или баскетбольный мяч?
— Да ну, здесь скучно. Я здесь редко сижу. Я больше на камне люблю. Или на катере. Знаешь, как здорово — сидишь, а он качается потихоньку. Особенно ночью, когда темно.
— Я помню. Но здесь мне тоже нравится, — сказала Лин и открыла альбом, который Дэм положил на стол. Я вспомнил, как мы сидели тут вдвоем, и неожиданно очень крепко задумался. Если бы меня спросили — будет ли когда-нибудь в моей жизни что-то подобное — я бы даже не думал. Сказал бы — нет, никогда. Вот Лин стоит у стола и листает мой старый альбом с вырванными листками, стоит у окна и говорит со мной. А может, и не со мной вовсе? Со мной такого не может происходить. Это у какого-то чудака в полосатой тенниске есть клевый друг, брат и любимая девушка. Самая прекрасная девушка на свете.
Наверное, это не я.
— Итан… Я тебя все зову, зову… — услышал я будто издалека и поднял голову. — Кто это?
В самом деле, кто это? Кто этот человек, который так похож на меня, но в то же время просто не может быть мной?
Я мечтательно улыбнулся. Это очень счастливый человек…
— Я тебя узнала. А это кто? — снова услышал я и понял, что все происходящее действительно происходит в данный момент, и происходит именно со мной. Тогда я отвлекся и подошел к Лин.
— Вот это ты, — она показала на мальчика в длиннющей безрукавке, стоящего вполоборота с ведром краски в руках среди стайки ребят, обступивших мужчину в свитере. — Да? А кто взрослый?
— Это же наш Тай, — объяснил я. — А вот Шон. Мы забор красили. В такой красивый голубой цвет. Тай сказал тогда, что прекрасное надо создавать своими руками, а от нашего безделья забор красивее не станет… Да, знаешь… он в самом деле умел сделать мир… ну, как-то лучше, что ли. Интереснее. Я вот даже не знаю — ведь ничего особенного он и не придумывал. За ним просто хотелось идти. Однажды он принес в интернат газеты старые. Стенгазеты, которые они с друзьями в школе делали. Там про все так интересно написано было — и про школу, и про учеников. Он ведь не говорил нам прямо — сделайте газету. Никогда ничего такого не говорил, сами делали. Он умел сделать так, чтобы стало интересно. И малышу, и подростку — одинаково интересно. Мне тогда показалось… ну, когда он умер… что все перевернулось к чертям.
Я сел на стул и качнулся вперед. Сколько хорошего он еще успел бы сделать! Забор — ясное дело, ерунда, но ведь тоже как здорово…
— А Шон знаешь что придумал? — я вернулся к забору. На стуле мне не сиделось: я снова встал и посмотрел на фигурку Тая через плечо Лин. — Он принес откуда-то ведро желтой краски, и мы все туда сунули руки. А потом этими руками по забору прошлись, — я посмотрел на ладони и усмехнулся, вспомнив, как мы тогда отделали несчастный забор.
— Да? А Тай ругался?
— Ругался… А все равно больше голубого не было. Так и остался забор с нашими ладонями. Наверное, до сих пор не закрасили. Да там и его рука есть. Он потом поставил…
— Здорово придумали, — кивнула Лин.
— Это все Шон. Он весь интернат перевернул с ног на голову. Но, наоборот, в его пользу. Он тоже все время что-нибудь такое придумывал. Когда ему было уже лет семнадцать, он на Новый год для малышей елку украсил. Ну, и они ему тоже помогали, конечно. Гирлянду сделали метров в тридцать длиной, такую, из бумажных кружочков. Никто не думал, что вообще что-нибудь будет. Без Тая уже как-то не так стало. А он все равно весело придумал: мы врубили музыку, и весь интернат до утра зажигал. А Шон под гитару песни пел. Сначала детские, новогодние, а потом они закончились, и пошли уже всякие. Даже шансон. Он, кстати, здорово поет, когда-нибудь я попрошу его сыграть и спеть, тебе понравится….
Лин перевернула страницу. Фонтан. А вот на следующей странице Шон. Много я знаю про него веселых и интересных историй… Вот он, мой друг, сидит на траве с мечтательным видом. О чем мечтает? Может, о голубых занавесках? Я хмыкнул.
