Я слышал только урывки этого разговора. Я сел далеко в хвосте самолета, чтобы крыло не мешало снимать белые пушистые облака наверху и горы и равнины снизу. А еще мне просто хотелось побыть одному. В аэропорту в отделе беспошлинной торговли я хотел купить конфет в игрушечной коробке, но денег не хватало, а мама сказала, что это очень дорого и вообще глупости. Я и сам знал, что это глупости, но все равно обиделся. Поэтому теперь я ушел в хвост самолета. Я притворялся смертельно обиженным, поэтому с радостью ушел бы и дальше, но дальше хвоста ничего не было.

Так что я вставил в уши наушники от плеера и врубил музыку на полную громкость. Самолет долго ехал по взлетной полосе, а потом начал медленно подниматься, задрав нос вверх. Меня наклонило назад и вжало в кресло. Я встревожился и на всякий случай потрогал ремни безопасности. Я знал, что этот самолет не упадет, но все равно было немного страшно. Свой первый полет я уже успел позабыть — мне тогда было полтора года, а Дэма вообще на свете не было, так что этот раз вполне можно было назвать первым. Я посмотрел в окно. Крыло покачнулось, как у птицы.

"Так надо?" — подумал я настороженно, но быстро успокоился. Самолет поднялся на высоту пяти тысяч метров и выровнялся. Я заметил облака. Они были совсем не похожи на те, которые видно с земли. Они были объемные, трехмерные, и казалось, что до них можно было дотянуться. А самолет проходил сквозь них как по маслу. Я улыбнулся.

— Красиво, — прошептал я и выглянул из-за кресла, пытаясь найти впереди Дэмиэна.

А потом случилось что-то страшное. Самолет тряхнуло, и я почувствовал, как хрустнула у меня спина, а голову мотнуло в сторону. Это было очень больно, и слезы вырвались сами собой. Потом самолет тряхнуло снова, на этот раз сильнее, и сверху на меня упало что-то очень тяжелое. Перед глазами поплыли темные круги, а потом они слились в полную беспросветную черноту.

Я пришел в себя через двое суток. В это время я был уже в Альтере, в местной больнице. Вокруг все было болезненно белое и оттого страшное. Я вообще ненавижу больницы с их жутким запахом спирта, лекарств, чужого горя и боли. Запах этот резко шибанул в нос, и я поморщился.

Вокруг стояли какие-то странные тележки, на которых не было свободного места — они были сплошь заставлены шприцами, баночками, какими-то проводами и трубочками. Я потрогал накрахмаленную наволочку и скривился. Она была какая-то казенная, и даже запах у нее был чужой, неродной.

"Значит, все-таки упали", — понял я и попытался встать. У меня вырвался стон — все тело жутко болело, особенно плечи и грудь, так что пошевелиться было почти невозможно. Голова была замотана в белый бинт, туго стягивающий лоб и подбородок. И мне вдруг стало так себя жалко, что я неожиданно для себя заплакал.

— Мам, — позвал я. — Мама!

Дверь отворилась. Я слабо улыбнулся, надеясь увидеть маму, но вошла молодая девушка в белом халате с какой-то баночкой в руках.

— Привет, — сказала она. — Ты Итан? Ты, главное, не двигайся, все уже хорошо… Ты не плачь.

Выглядела она растерянно и говорила со мной медленно и неуверенно. Но мне было все равно. Мне нужна была правда.

— А где они? Они тоже тут? Мама, папа и Дэм? Тот самолет разбился?

Я потянулся к девушке и чуть-чуть привстал, но тут же опустился, почувствовав какую-то невероятную слабость. Голова раскалывалась.

— Тебе нельзя вставать… Я не знаю. Какой самолет?

— Который упал… Он упал или нет?

— Я не понимаю, о каком самолете ты говоришь. Тебя одного сюда привезли, — объяснила девушка. — Тебе очень больно говорить? У тебя голова разбита.

Мне было больно не то что говорить — даже думать. Еще тяжелее было сосредоточиться и слушать. Хотелось провалиться в сон и забыть обо всем на свете.

— Совсем не больно… Только слабость. Вы не знаете, где они?

— Сюда, кроме тебя, никто не поступал на этих днях.

— Значит, их увезли в другую больницу?

— Возможно… Может, ты поспишь?

— Вы мне не говорите, да? Скажите…

— Тебе точно не больно? Может, дать тебе обезболивающее?

— А может, вы все-таки скажете?

И она рассказала мне все, что знала об этом проклятом самолете. Он упал в поле, за несколько десятков километров от аэропорта. И все пассажиры — сто человек — разбились и сгорели. Среди них — мои родители и младший брат. Дэмиэн.

— Дэмиэн, — сказал я вслух.

— Чего?

— Ничего… Так. Пойдем. А твой Райан… Он вообще где?

— В другой город поехал. Я не знаю, в какой. В Альтер, наверное… Куда еще. Мне вообще-то все равно. Он все время где-нибудь катается.

— А сколько ему?

— Лет? Тридцать семь скоро, по-моему. Он моложе выглядит.

— Да, вообще как мальчик. Операции делал?

— Да ты что. Ни одной. Он только в тренажерном зале часто качается. А ты знаешь, он военную академию закончил. Если бы не банк, он бы, возможно, пошел бы туда преподавать. А может, контрактником… Он говорил, что хотел бы по-настоящему, с автоматом, да чтоб в окопе. Чтоб страшно было по-настоящему. Только это когда он молодой был.

— Шутишь, что ли?

— Не. Ты думал, он так все время, да? С этим банком тупым? Ты знаешь, он вовсе не такой, как его все зовут. Хотя иногда только… А на самом деле он хороший, правда. Знаешь, какой он был раньше? На тебя немножко похож. Рисовал, книжки читал, плавать любил. Только это давно было, когда я еще не родился… На катерах и теплоходах. Он говорил, что они с моими родителями часто плавали. И ночью даже. Под мостом. Райан говорил, это очень красиво. А я не видел мост ночью, мне Райан не разрешает гулять, когда темно. Смешно, да? Родился здесь, в этом городе, а мост ночью не видел. Итан, а ты ведь видел? Он красивый? Еще красивее, чем днем?

— Красивый, Дэм. Очень красивый. Фонари горят. Как будто звезды, если издалека. Хочешь, посмотрим. Можем даже угнать катер.

— Правда? А как это?

— Молча. Шон даст.

— Клево, — улыбнулся мальчик. Хорошо так улыбнулся, похоже на моего Дэмиэна. Я вздохнул и поправил волосы. Они закрывали мне половину лица и за несколько лет успели меня порядком достать.

— Ну зачем тебе такая стрижка? Это же некрасиво, — повернулся ко мне мальчик. — И мешает. Ведь мешает… Да постригись нормально. Тебя этот шрам не сильно портит. Даже совсем не портит.

— Ты врешь и не краснеешь, — отмахнулся я.

Тогда, в самолете, мне разбило и искорежило голову, и теперь по правой половине лица тянулся длинный шрам — ото лба до самого подбородка, кривой и неровный. Увидев его впервые, я понял, что с поговоркой про шрамы, которые, как известно, украшают мужчин, можно и поспорить. Во всяком случае, меня шрам не украшал, а сильно уродовал, а улыбку делал вообще неестественной, так что по мере возможностей я старался не улыбаться вовсе.

Уже лет восемь я носил такую стрижку. Это было хоть и некрасиво, но зато никто не шарахался в противоположную сторону при встрече.

— А я говорю, тебе надо подстричься. Ты же можешь оставить длинные волосы, но только по-нормальному.

— Нормальная у меня прическа, — буркнул я. — Дэм, знаешь что? Походи хотя бы денек с вот таким вот украшением, а потом говори. Я же лучше знаю. Ты думаешь, мне нравится так ходить? Чуть что — волосы в суп.

— А у меня суп дома! Борщ, — быстро перевел разговор на другую тему мальчишка. — Ты его любишь, да?

— Очень. А кто его готовил?

— Я, — гордо сказал Дэм.

— Ты? — я очень удивился и почувствовал, как стремительно тает желание попробовать этого борща.

— Да. Мне еще Лин помогала. Она приходила вчера. Райан как раз вчера уехал, и она помогла мне борщ приготовить. Вот такая кастрюля! — Дэм развел руки в стороны, стараясь передать размер этой кастрюли, и чуть не оставил меня без глаза.

— Ну если так, то ладно, — кивнул я. — А то я испугался, что ты сам.

— А что, думаешь, не справлюсь?

— Ну… смотря какая будет цель. Если отравить — то еще как. А если накормить — то это спорный вопрос.