Область, очерченная руническим граффити, пиктограммой дерева Брайди, выпала из самого временного континуума человека. Кельтская богиня плодородия и ее мирской супруг существовали теперь в растительном времени. Мелькали дни и ночи, и ход их все ускорялся и ускорялся, пока фоном их любовному ритуалу не стало странное посверкивание сумерек.

А по всюду вокруг них ландшафт преображался. Вокруг трахающихся тел из земли вырывались ростки. Уилл смеялся, – это было как пущенный на большой скорости фильм о природе. Из земли повылезали шиповник и вереск, опутали молодые деревца, который прямо на глазах тянули тонкие и тощие руки к небу. Эта экспоненциальная рефлорация бурно и яростно расходилась из эпицентра – от пизды Брайди. Плотным ковром заклубились фрактально-дробные папоротники, когда любовников начала захватывать природа. Но нет, все было иначе. Они с Брайди и есть природа, и это они возвращают себе землю.

Переплетшиеся шиповник и дикий виноград обвились вокруг Уилла. Его члены покрылись корой и со скрежетом терлись о древесное тело Брайди, в то время земля все извергала растительность. Вокруг них старели и умирали деревья, падали на землю и гнили, становясь плодородным перегноем для тех, что вырастали на глазах, чтобы занять их место.

Уилл и Брайди сплетались как самая густая заросль шиповника, их нервные системы сплелись, смешались воедино. Они испытали растительную любовь во времени растений, и почти невыносимый взрыв растительного удовольствия, что зовется Лето. Споры заполняли воздух, и рунические татуировки наполнились свечением. Сперва слабым, потом все более сильным и ярким. Уилл знал, что они вот-вот кончат и что весь мир вот-вот кончит с ними. Он попытался воскликнуть что-то, но обнаружил, что у него больше нет голоса.

Великой ток энергии вырвался из сердца Земли, пронесся по их телам, чтобы взорваться яркой вспышкой чистейших зеленых света и наслаждения. Уилл испытал растительное наслаждение каждого Лета, какое когда-либо наступало, и его горячая сперма изверглась в пизду Брайди.

Толпа внизу что-то шумно распевала, но Трина не слушала их песен. Со своего наблюдательного поста на крыше она глядела на восток, пытаясь разглядеть, что там происходит. Она беспокоилась за Уилла и, думая о нем, почти что вибрировала. Что-то там происходит, но она не знает что. Ей казалось, что он как будто перестал существовать, что вместо того, чтобы быть мужчиной по имени Уилл, он стал теперь частью самого воздуха вокруг.

Внезапно и безо всякого предупреждения где-то далеко-далеко туман расцветил взрыв зеленого света. Будто ворвался цех морских сигнальных ракет, зеленое свечение отблеском легло на лица Джима и Лиз. Несколько мгновений спустя уши у них заложило от рева ветра. Джим быстро поглядел вверх и на сей раз действительно увидел движение в небесах. За самими облаками: великое извивающееся множество с ревом неслось на восток в единой массе древних неровных крыльев и чешуйчатых шкур.

Когда взрыв осветил небо, Жонглер еще упивался вниманием небольшой толпы. Но когда зеленый отсвет спал с окружающих его лиц, он заметил, что его зрители в ужасе отшатываются от него. На долю секунды он испытал прилив изысканной агонии, когда зеленые ростки вырвались через кожу из его нутра наружу. Кровь и прочая жижа до нитки вымочила толпу, когда самое сердце Жонглера взорвалось огромной массовой растительности.

И вот с шумом упали на землю пылающие палки, и шокированные зрители отпрянули, а потом повернулись и бросились бежать от вздымающейся растительной массы, бывшей когда-то Жонглером. На спутанных ветвях повисли большие зеленые помидоры, и останься кто-нибудь поблизости посмотреть, он увидел бы, как они созревают, потом гниют и трескаются, выплевывают на землю новые семена, которые прорастают будто в смонтированном фильме о природе, вскормленные кровью предателя-жонглера.

Когда туманная дымка понемногу рассеялась и откатилась назад на восток, Трина, Лиз и Джим счастливо обнялись, радуясь тому, что вновь чувствуют на лицах тепло солнечных лучей. Поглядев вниз, они увидели, что все на улице выглядят как будто оглушенными. Что-то произошло. Было такое ощущение, как будто фундаментально изменилась сама ткань бытия. Сам воздух казался живым, заряженным чем-то новым.

Полицейские и строители сидели на тротуарах и мостовых, опустив головы на руки, и как будто плакали. Внезапно Трина почувствовала, что с Уиллом все в порядке. Ее переполнило непреодолимое ощущение того, что все теперь в порядке. На глаза у нее выступили слезы, когда она перевела взгляд на море деревьев на востоке, зеленое море колыхалось до самого Ист-энда. У нее едва хватило времени, чтобы осознать, что никакого древесного моря на Востоке быть не может, когда со всех остальных крыш, где сгрудились экстра-зеленые, взмыла волна криков удивления и радости.

– Глядите! – смогла выкрикнуть она, прежде чем разразиться слезами потрясения и радости.

Джим и Лиз повернулись и тоже заплакали, увидев лес, широкой полосой тянувшийся к Ист-энду, так далеко, куда только достигал глаз. Это было как сон, как будто кто-то поднял серую штору и открыл извечный лес мечты, который всегда был здесь. Пели птицы, и мягкий ветерок перебирал листья. Трина вдруг поняла, насколько же она любит этот звук. Этот нежный звук, звук Лета, звук, который, ложась бальзамом, умиротворял саму ее душу.

Томми нетвердо поднялся на ноги, грозя кулаком вертолетам, шумно кружившим над деревьями. Со скамейки на пешеходной дорожке вдоль берега канала им с ребятами все было видно. Но события сегодняшнего утра не стали обычной бессвязной смесью сожаления, галлюцинации, паранойи и забвения, какую приносила с собой диета, состоящая из исключительно «Ультра Крепкого Большого». События сегодняшнего утра были, в целом, гораздо более странными.

По утру в тумане копошились драконы. А потом что-то взорвалось на пустыре позади их скамейки. На мгновение все как будто позеленело. И что самое странное, когда туман рассеялся, и Томми встал, чтобы потянуться на солнышке, он едва из штанов не выпрыгнул от удивления, увидев, как за ними на мягком Летнем ветерке колышутся деревья. То, что только что было парой квадратных миль голой земли, теперь стало чертовым лесом, мать его за ногу.

Чтобы поправиться, он пару раз глотнул из банки «Ультра Крепкого Большого» и снова глянул… но лес оставался на месте. Не в силах осознать происходящее или передать, мол глазам своим не верю, своим клюющим носом мужикам, Томми выпал в осадок, а потом уснул, где упал, раскинувшись на травке под Летним солнышком.

В нескольких сотнях ярдов стальной забор ухнул и завибрировал под ударом подбитого железом тяжелого «док мартенса». Потом, после нескольких повторных ударов, забор с громких лязгом оторвался от бетонных столбов. Грохот разбудил Томми. Он оглянулся по сторонам в поисках парней, но те уже ушли. Посмотрев на дорожку, он увидел, как через дыру в заборе продирается какой-то мужик. Вот он уже вылез и придержал сетку, чтобы в прореху могла выпрыгнуть черная лохматая собачка. И оба они направились к нему по дорожке.

Высокий и с торчащей во все стороны короткой стрижкой, в грязной и драной военной униформе парень походил на этих, на зеленых – так что нет смысла просить у него мелочь. Но не все еще потеряно.

– У тебя сигаретки случаем не найдется? – осведомился Томми, когда молодой человек почти поравнялся с ним.

Зеленый не ответил, только сунул руку в карман, и сам как будто искренне удивился, вытащив оттуда довольно побитую с виду жестянку табака. Последнюю он передал Томми, который охнул от удивления, заметив, что кожа на руках и ладонях парня сплошь покрыта татуировками. И лицо тоже. Похоже, по всему его тело бежала густой ковер древних с виду завитков, витых узлов и старинных рунных знаков.