— Я вас не понимаю…

— Отлично понимаете! — У меня заканчивалось терпение. — Даже если я найду вам вашу дочь, вы все равно не сможете ее забрать! Так что вам нужно?

— Просто хочу убедиться, что она жива и здорова.

Он меня достал.

— Так! Чего вы добиваетесь?

Я по-прежнему ничего не понимал. Этот тип отказался от ребенка. Девочка больше не его дочь. Она принадлежит уличной банде.

— Разве вы не смотрите граффити?

— Очень редко.

Обычно я смотрю только четырехчасовые новости. Вот и весь мой вклад в Информпоток. Мне не хотелось признаваться клиенту в том, что за последние лет шесть я настолько пристрастился к дискеткам, что почти все время проводил в дурмане и выпал из привычки следить за граффити.

— Все равно я не до конца им верю, — сказал я. Репортеры, которые запускают в Информпоток капсулы с неподцензурными репортажами, гонятся за дешевой сенсацией.

— Уверяю вас, граффити можно верить. Они, как правило, более достоверны, чем официальный Информпоток.

— Ну, раз вы так говорите…

Я не собирался с ним спорить. Некоторые безгранично верят репортерам-подпольщикам, которые целыми днями забрасывают Информпоток нецензурованными капсулами, будто бы сообщая о «новостях, которые не выдерживают дневного света».

— Значит, вы не слышали о двух беспризорниках, которых нашли два дня назад у подножия небоскреба «Северный Бедекер»? Они разбились вдребезги.

Я покачал головой. Ничего я не слышал. Впрочем, скорее всего, в Информпотоке о разбившихся беспризорниках даже не упомянули. Двое разбившихся малолеток с неустановленными генотипами — несомненные беспризорники. Официально беспризорников не существует, следовательно, об их смерти не сообщается в Информпотоке.

Все знают, что проблема беспризорников очень заботит власти мегаполиса, но ни власти, ни средства массовой информации никогда не сообщают об их существовании. Признать наличие банд малолеток, беспризорников — значит признать наличие проблемы; чего доброго, кто-нибудь найдет способ эту проблему решить. Никто не хотел этим заниматься.

Вот почему беспризорники находились в своего рода чистилище: с одной стороны, они — дети настоящих, таких как мистер Хамбот или я. С другой стороны, у них нет никакого официального статуса. Для властей их как бы и нет. Даже у клонов положение лучше.

— Значит, вы хотите, чтобы я проверил, не является ли ваша дочь одной из погибших?

Подобная проверка не отняла бы у меня много времени. Мне достаточно только…

— Я уже все проверил сам. Это не она разбилась. Я хочу, чтобы вы нашли ее среди живых и привели ко мне.

— Чего ради?

— Просто хочу убедиться, что она жива и здорова.

Мистер Хамбот поднялся в моем мнении еще на один пункт. За кричащим нарядом скрывался парень, которому удалось сохранить в душе человеческие чувства. Он проявляет заботу о ребенке, которого вынужден был выкинуть на улицу. Значит, под слоем грима прячется настоящий человек.

Мне не нравилась перспектива искать ребенка на улице. Родители украдкой подбрасывают беспризорникам младенцев; в первые месяцы жизни все малыши одинаковые. Малышка, которую я буду искать, даже не подозревает, что ее настоящая фамилия — Хамбот. Собственно говоря, кроме родителей, никто не подозревает о том, что есть такая девочка.

— Не знаю… — медленно проговорил я.

Он наклонился вперед и облокотился о столешницу.

— У меня есть отпечатки рук, ног и сетчатки глаза. Даже есть ее генотип. Пожалуйста, найдите ее, мистер Дрейер. Пожалуйста!

— Хорошо, только…

— Я заплачу золотом — вперед!

— Что ж, я попробую.

В тот же день после обеда я слетал к подножию комплекса «Бэттэри». Три года назад, если верить Хамботу, он оставил дочь у подножия башни «Окумо-Слейтер», там, где здание выгибается в сторону Губернаторского острова. С собой я прихватил большую сумку с хлебом, молоком, сырными шариками и соевыми стейками. Теперь я стоял и ждал.

Как мрачно здесь, на уровне моря! Если судить по календарю, сейчас лето, но здесь, на нижних уровнях, не бывает ни лета, ни зимы. Даже неба отсюда не видно. Небоскребы стоят вплотную друг к другу; их выступающие верхние части почти закрывают вид на небо. Летом тени от небоскребов скрывают солнце, а жар, испускаемый внутренностями жилых и офисных комплексов, сводит на нет зимний холод. Здесь не бывает ни дня, ни ночи, только вечные промозглые сумерки.

Задрав голову, я посмотрел на сверкающий южный фасад «Лизон-Билдинг». Отсюда он казался чем-то вроде висячих садов Семирамиды. За каждым окном, которое открывалось наружу, — и, наверное, за многими окнами, задраенными наглухо, — был прикреплен тяжелый, перегруженный ящик, из которого свисала зелень. Оконное садоводство стало в мегаполисе последним писком моды. Некоторые здания стали выглядеть странно: из-за голографической оболочки торчали пучки зелени. Недавно я и сам приобщился — начал кое-что выращивать за окном своей квартиры. Почему бы и нет? Если вспомнить, сколько стоят свежие овощи, вполне разумно выращивать свои. А те, чьи окна выходят на север, или те, кто живут на нижних уровнях, в постоянной тени, выращивают грибы.

А еще ниже, здесь, в вечной темноте, подрастают беспризорники.

Я представил, что испытывают родители, вынужденные выкинуть на улицу собственного ребенка. Мне кажется, я бы не смог так поступить. Да, я лишился Линни, но то было совсем другое дело. Ее увезла от меня ее собственная мать. Просто в одно совсем не прекрасное утро я проснулся, а ее нет. Но про Линни я хотя бы знаю, что она жива и здорова. Все лучше, чем подкинуть ее уличной банде. И гораздо лучше, чем позволить Комиссии по контролю над рождаемостью прикончить ее за то, что она родилась сверх квоты.

Никакой отсрочки для ребенка, который появился сверх квоты, тоже не предусмотрено. Государство применяет в расширительном смысле старые законы о праве на аборт и в обязательном порядке требует ликвидации незаконного плода. В тех случаях, когда мать донашивает ребенка до конца, его уничтожают сразу после родов. Нельзя даже предложить свою жизнь в обмен на жизнь ребенка. Никаких исключений! Тут наши власти соблюдают крайнюю строгость. Единственный способ добиться для себя исключения — протолкнуть решение через совет директоров. Но если станет известно хотя бы об одном исключении, наступит хаос. Население возьмется за оружие, и вся Федерация рухнет.

Возможно, такие строгости и были оправданы пару поколений назад, когда Земля находилась на грани голода и все такое. Но сейчас ситуация изменилась к лучшему. Численность населения сократилась до более приемлемой цифры; в Антарктиде и в пустынях начали разводить фотосинтетический скот. Кроме того, из других галактик нам поставляют хлеб. Словом, проблемы с продовольствием больше нет. Возможно, пора отменить квоты. Но мне кажется, наши власти просто боятся. Стоит хотя бы чуть-чуть отпустить вожжи, и на Земле произойдет взрыв рождаемости — самый значительный за всю историю человечества.

Несмотря на то что все началось задолго до моего рождения, данные меры всегда казались мне излишне крутыми. Большинство людей считает, что цель оправдывает средства. Если бы власти не приняли драконовских мер, мы бы все голодали. То, что после самозамены человек обязан подвергнуться стерилизации, еще не самое плохое; однако уничтожение детей, рожденных сверх нормы, никогда и никому не нравилось. Одно хорошо: после принятия Акта о самозамещении родители начали по-настоящему ценить своих детей.

Я сам обожал Линни, пока она была здесь. И мне было очень больно, когда ее мать увезла ее.

— Сан, дашь чего?

Я опустил взгляд и увидел трехлетнюю крошку, которая ответила мне лучезарной улыбкой и протянула ручку. Чумазая, с румяными щечками и очаровательной улыбкой. Одета в розовый комбинезончик. Волосы светлым облачком окружали голову. При виде такого личика хочется тут же вывернуть карманы, сиять с себя все украшения, туфли и отдать ей все, что у тебя есть.