Теперь о том, в какое место должно разить врага. В оружейной Замка Дикого Леса висело большое изображение рыцаря в доспехах, на коем кружками обозначены были уязвимые точки. Точки эти менялись в зависимости от вида доспехов, так что прежде чем наскакивать на противника, надлежало его изучить и избрать одну из них. Хорошие оружейники, — лучшие жили в Уоррингтоне, да и посейчас живут близ него, — особливо старались, чтобы перед и места соединения изготавливаемых ими доспехов были покатыми, тогда острие копья с них соскальзывало. Любопытно, что щиты готических доспехов тяготели скорее к вогнутости. Предпочтительнее было, чтобы острие копья не покидало щита, потому что иначе оно могло, соскользнув вверх или вниз, попасть в какое-либо уязвимое место на латах. Вообще же наилучшим для удара местом считался самый гребень турнирного шлема, — то есть, если его обладатель был достаточно тщеславен, чтобы увенчать себя большим металлическим гребнем, в чьих складках и украшениях острие копья находило себе готовое пристанище. Тщеславных обладателей таких гребней, украшенных медведями, драконами, а то еще кораблями да замками, имелось предостаточно, но сэр Ланселот всегда ограничивался гладким шлемом, — разве что прицеплял к нему пучок перьев, не способный задержать копье, или (был один такой случай) тонкий дамский рукав.

Слишком долго было бы входить во все интересные подробности истинного турнирного искусства, которые полагалось заучивать мальчикам, ибо в те дни имело смысл быть основательным и всесторонним знатоком своего ремесла. Надлежало знать, какая древесина лучше пригодна для изготовления копий и почему, надлежало знать даже, как ее обрабатывать, чтобы копья не трескались и не коробились. Существовала тьма спорных вопросов по части вооружения и доспехов и следовало разбираться во всех.

У самых стен замка сэра Эктора лежало поле для конных турниров, хотя турниров здесь не проводили с тех самых пор, как родился Кэй. То был зеленый луг с коротко подстриженной травой, окруженный широкими муравчатыми валами, удобными для разбивки шатров. Вдоль одной его стороны стояла на сваях старая деревянная трибуна, предназначенная для дам. Ныне поле использовалось лишь для занятий по турнирному делу, поэтому на одном его конце установили мишень для упражнений с копьем, а на другом — кольцо. Деревянная мишень изображала сарацина на колу. Сарацин имел ярко-синюю физиономию, красную бороду и злющие зенки. В левой руке он держал щит, а в правой плоский деревянный меч. Если ты попадал ему копьем в середину лба, все было отлично, но если копье ударяло в щит или еще куда-либо справа или слева от средней линии, он очень шустро проворачивался и, как правило, успевал огреть тебя мечом, пока ты, пригнувшись, проскакивал мимо. Кое-где краска на нем облупилась, а над правым глазом торчали размозженные щепки. Кольцо же представляло собой обычное железное кольцо, свисавшее на веревке с некоего подобия виселицы. Если тебе удавалось поддеть его острием, веревка рвалась, и ты мог гордо проехаться с кольцом на копье.

В тот день немного похолодало, ибо почти уже завиделась осень. Мальчики вышли на турнирное поле вместе с каптенармусом и Мерлином. Каптенармус, или сержант-оружейник, был негнущимся, бледным, поскакивающим на ходу господином с навощенными усами. Он всегда расхаживал, выпятив грудь, словно зобастый голубь, и при всякой возможности выкрикивал: «По счету „Раз»…». Живот он старательно втягивал, ценою немалых усилий, и часто спотыкался, поскольку грудь не позволяла ему увидеть, что там у него под ногами. Еще он постоянно поигрывал мышцами, к немалому раздражению Мерлина.

Варт лежал рядом с Мерлином в тени трибуны и скреб кожу, раздраженную краснотелками, которых всегда так много в пору жатвы. Зазубренные серпы лишь недавно завершили свои труды, и пшеница стояла в копнах о восьми снопах каждая посреди высокой тогдашней стерни. Кожа у Варта все еще зудела. К тому же у него были ободраны плечи и горело ухо — следствие неудачных выпадов по мишени, ибо учебные упражнения выполнялись, разумеется, без доспехов. Варт радовался тому, что теперь настала очередь Кэю все это сносить, и, полусонный, лежал в тени, подремывая, почесываясь, подрагивая, как собака, и лишь отчасти забавляясь происходящим на поле.

Мерлин сидел, поворотясь спиной ко всем атлетическим игрищам, и упражнялся в заклинании, которое он призабыл. Заклинание предназначалось для того, чтобы заставить сержантовы усы распрямиться, но почему-то распрямляло только один ус, да и того сержант не замечал. Всякий раз, как Мерлин произносил заклинание, сержант машинально вновь подкручивал ус, а Мерлин говорил: «Вот черт!» и начинал сначала. Один раз он ошибся, и у сержанта вдруг захлопали уши, отчего тот испуганно посмотрел на небо.

С дальнего края турнирного поля плыл по тихому воздуху голос сержанта.

— Не то, не то, мастер Кэй, совсем не то. Не пойдет. Не пойдет. Копье надо держать между большим и указательным пальцами правой руки, а щит — в линию со швом на штанах…

Варт потер ободранное ухо и вздохнул.

— О чем это ты горюешь?

— Я не горюю, я думаю.

— О чем же ты думаешь?

— Да так, ни о чем в особенности. Я думал, что вот Кэй учится на рыцаря.

— Есть о чем горевать, — с жаром воскликнул Мерлин. — Куча безмозглых единорогов чванятся своей образованностью лишь потому, что умеют спихнуть один другого палкой с коня! Ну, просто сил никаких нет! Да тот же сэр Эктор, я уверен, с куда большей радостью взял бы вам в наставники какого-нибудь дурацкого турнирного тренера, только и умеющего, что болтать кулачищами на манер человекообразной обезьяны, чем прославленного своей неподкупностью мага с международной репутацией и первоклассными почетными степенями всех европейских университетов. Вся беда норманнской аристократии в том, что она попросту помешалась на играх, вот именно, попросту помешалась.

Он гневно умолк и нарочно заставил сержантовы уши хлопнуть дважды, в унисон.

— Да я, в общем, думал-то не об этом, — сказал Варт. — Я думал о том, как здорово было бы стать рыцарем, вроде Кэя.

— Ну, так ты им скоро и станешь, разве нет? — раздраженно спросил старик.

Варт не ответил.

— Разве нет?

Мерлин обернулся и сквозь очки вгляделся в мальчика.

— Ну, а теперь в чем дело? — ядовито осведомился он. Осмотр показал, что его ученик старается не расплакаться, и если обратиться к нему участливым тоном, мальчик не выдержит и разревется.

— Не буду я рыцарем, — холодно ответил Варт. Мерлинов трюк сработал, и плакать Варту уже не хотелось: ему хотелось чем-нибудь тюкнуть Мерлина. — Не буду я рыцарем, потому что я не настоящий сын сэра Эктора. Это Кэя посвятят в рыцари, а я буду его оруженосцем.

Мерлин вновь повернулся к нему спиной, но глаза его за очками сверкали.

— Вот горе-то, — сказал он без сострадания. Варта прорвало, он высказывал вслух все свои потаенные мысли.

— Да, — закричал он, — а если бы у меня были настоящие отец и мать, я бы тогда мог стать странствующим рыцарем.

— И что бы ты тогда делал?

— Я бы тогда завел великолепные доспехи и несколько дюжин копий, и вороного коня высотой в восемнадцать ладоней, и назвался бы Черным Рыцарем. И я бы встал у источника или у брода, или еще где-нибудь и заставлял бы всех честных рыцарей, подъезжающих туда, сражаться со мной во славу наших дам, и всех бы их сбрасывал с коней, так что они падали бы на землю страшным падением, а я бы их потом отпускал. И я бы весь год жил под открытым небом, в шатре, и никогда б ничего не делал, а только сражался на копьях и странствовал в поисках подвигов, и получал бы призы на турнирах, и даже не сказал бы никому моего имени.

— Твоей жене такая жизнь вряд ли понравилась бы.

— Да ну, я и не собираюсь жениться. По-моему, они дуры.

— Хотя возлюбленной дамой пришлось бы обзавестись, — неуверенно добавил будущий рыцарь, — чтобы я мог носить на шлеме знак ее благосклонности и совершать в ее честь подвиги.

Шмель, жужжа, пролетел между ними, под трибуну и снова на солнце.