— Спасибо, старик. Это все, что я хотел узнать. Вот только одно, они там одними машинами торгуют или еще мелочевка какая-нибудь идет, тряпки, лекарства?
— Сэрьезная кантора, толко автамабил. Все чэпуха, я помню, как ты мэня выручал. Хочешь ужин, дэвочку?
— Сегодня я пас, — усмехнулся Ершов.
К удивлению, Ершова у своего дома он заметил легковушку, в которой сидела и тоскливо курила Инна. Углядев Ершова, она расплылась в радостной улыбке, вылезла:
— Ершик, как я тебя люблю. Я их обманула, я смогу пробыть у тебя до утра, но сначала, любимый мой, я хочу познакомить тебя с бабушкой. Ну*, пожалуйста, ну не хмурься. Она одна меня поймет, может быть, папа тоже, но он же всегда занят.
Ерш лишь кряхтел.
— Ну Ершик, ну милый, я тебя прошу…
А сердца мужские не из камня, и вскоре Ершов познакомился с бабушкой. Ее однокомнатная квартира была заставлена старой темной мебелью, вся увешана фотографиями. Ершов чувствовал себя крайне смущенно. Бабушка оказалась плотно сбитой седой старушенцией с широким спокойным лицом. Когда после обмена верительными грамотами и приветствиями все расселись, Инна огорошила присутствующих следующим заявлением:
— Бабушка, это тот человек, которого я люблю и за которого выйду замуж. Правда, он меня брать в жены пока отказывается, но я все равно уйду к нему.
Ершов зарделся, а бабушка ровно спросила:
— А дома?
— Что дома?
— Они знают?
— Пока нет.
— Вот ничего им пока и не говори.
— Но почему?
— Я прошу тебя. Потерпи хотя бы три дня.
Разговор не клеился. Вскоре Ершов вышел, а еще через пару минут его нагнала Инна.
— Ты знаешь, что сильнее всего расстроило бабушку?
— Нет.
— Что ты — не еврей.
— Я москаль. Да ведь и папа у тебя полукровка и муж нечист.
— Мне лично все равно.
— Ну что ж, а теперь я расскажу тебе то, что меня пугает, то, о чем мне не хочется тебе говорить, но то, что ты обязана узнать, раз у нас с тобой такие дела пошли.
И Ершов поведал ей о расследовании и о своей роли в нем.
Мадам Поваренова до тридцати пяти лет вела незаметную жизнь научного сотрудника, но перешла в кооператив «Вечера знакомств» и неожиданно за год, от силы полтора, стала самой информированной и влиятельной в одной определенной сфере услуг города. Однако когда-то, когда была она еще мэнээсочкой, решившейся побаловаться и подработать, она нечаянно забрела в чужой огород и в такую вляпалась передрягу, что если бы не Ершов…
Мадам принимала детектива, словно графиня восемнадцатого века. Год назад Поваренова вшила себе роскошный силиконовый бюст, хирурги растянули морщинки на лице, а паспортистка скинула добрый десяток годков. Мадам лежала на постели в розовом пеньюаре, лишь подчеркивающем загорелые шоколадные прелести, а тетка лет шестидесяти в передничке катала столики с закусками, подавала горячие чаи, наливала замороженное шампанское, а потом была вытурена на кухню с распоряжением «не беспокоить!»
Ершов сидел в кресле, таком низком, что глаза его находились как раз на уровне полуобнаженного бедра, но не рыпался. Лишь когда прислуга удалилась, он заговорил:
— Мадам, я по делу.
— Я все для тебя, Ершуля, сделаю.
— Мадам, мне нужна информация, меня интересует семья мэра.
— Это не моя семья.
— Но что-то есть?
— Мэр, конечно, иногда… Новсетак, баловство, ни разу не повторялся. А остальные и на глаза не появляются, не по моей они линии, удивительная семья, как скала: все дома, дома, — похотливо хмыкнула Поваренова и подмигнула Ершову.
— А что дома?
— Только слухи, и такие гаденькие, что даже тебе не скажу, догадайся сам.
— Догадался уже, — буркнул Ершов. — Проверить хотел, для этого и зашел.
Но больше за последующие часы общения он никакой полезной информации не получил.
Весь остальной день Ершов провел в библиотеке, изучая токсикологию, аптечное дело, а когда поздним вечером возвращался домой, был остановлен двумя громилами.
— Ты Ершов? — спросил один.
Ничего не отвечая, Ершов кинулся между ними. Его схватили, затрещала и разорвалась рубашка.
Что есть мочи Ершов рванул по тротуару, завернул за угол, боковым зрением приметил штабель кирпичей, кинулся к нему и, полуобернувшись, запустил каменюгу в первого догонявшего. Один кирпич, второй, третий, а когда бандюги вынуждены были отступить за угол, снова припустил во весь дух.
Во вторник с утра Ершов позвонил Иерихону:
— Что с кониумом?
— Глухо пока. Если бы другой яд… Ас кониумом труба. Но есть интересные политические данные, подъезжай.
— Как только смогу, подскочу. Сейчас главное — найти яд. Я все уже понял, вот только откуда кониум? Чертов кониум.
Только Ершов положил трубку, а зуммер уже гудел, говорила Инна:
— Ерш, я все рассказала папе, я должна была ему все рассказать. Сейчас мы с ним к тебе приедем.
— На служебной машине?
— На моей.
— Давайте.
Положив трубку, Ершов вздохнул.
— Час от часу не легче.
Мэр вошел в квартиру Ершова раздраженным уверенным человеком среднего возраста, но, выслушав рассказ хозяина, поник и словно постарел на добрый десяток лет. Задумавшись, он спросил:
— Но сами вы верите в это?
— Гале на той неделе угрожали, меня пытались вчера избить, так что дело не в моих фантазиях: кто-то очень расследования боится. Скажу честно, сначала я подумал на вас, теперь уверен, вы — чисты.
— А это не по твоему заданию обжора Иерихон подбирал досье на отца?
— По моему, а вам когда доложили?
— Да сразу, между делом сказали.
— Когда?
— Дочка, вспомни, я же вам тогда рассказал, что один тип отцом заинтересовался. Когда же это было?
— Я как раз за текстами к тебе, Ерш, приезжала.
— Все сходится, — прошептал Ершов. — Так вот, господин мэр, больше я ничего не скажу, так как доказательств у меня пока нет. Но я в доску разобьюсь, а дня за два-три их достану.
Мэр достал платок и вытер лоб.
— Я хочу знать правду. Если отца убили, я хочу расплаты, я хочу мести. Чем я могу помочь, я многое могу, я мэр.
Ершов виновато помычал, прижал сведенные в ладонях руки к груди и сказал:
— Простите, я не верю ни милиции, ни вашему аппарату.
— Зря, начальник ГУВД Пашка Логинов честный мужик.
— Он, может, да… Но единственная реальная помощь на сегодня заключается в том, дабы сделать так, чтобы никто не догадался, в чем дело. А если кто и будет мной интересоваться в мэрии ли, в совете/да хоть дома, говорите, что наняли меня перевести вашу статью, скажите, например, на испанский.
— Скажу, но как только найдешь доказательства, сразу дай знать.
— Договорились.
— Ты, похоже, мужик.
Инна, которая до этого сидела молча, вдруг сказала:
— Папа, я его люблю.
Мэр вздохнул, пожал плечами:
— Ну что ж, пошли, дочь?
— Извините, — остановил их Ершов. — А Галина к вам приехала?
— Нет, а почему она?.. А, да! — Инна хлопнула себя по лбу. — Нет, она не приезжала.
Несколько часов Ершов с посеревшим, осунувшимся лицом носился по городу, искал Галину. Дверь ее была заперта, ни соседи, ни родственники ничего не знали, на службу она в понедельник не вышла, ни «скорая», ни милиция, ни морги ничего о ней не сообщали.
Лишь вечером, подняв на ноги всех знакомых, Ершов по большому блату тайно узнал, что в понедельник Галину арестовала автоинспекция. Злой, как черт, ничего не соображая, не замечая окружающего, Ершов примчался к дежурному по городу. Его приняли, но говорить не дали, а уточнили, кто он такой, какое имеет отношение к задержанной, узнав же, что он знакомый, незамысловато послали на…
Ершов чуть не взбеленился, гнев сотрясал его, но вдруг что-то словно остановило его, заставило оглядеться. Вокруг тянулись серые грязные стены, окна в решетках, пол был не мыт, заплеван, на дверях стоял сержант с огромным кадыком и часто, непрерывно глотал. За спиной Ершова прохаживался небритый старшина с испитым лицом, тусклыми палаческими глазами и кистями борца-профессионала. Но главное, что отметил Ершов про себя, это гадливую улыбку сидящего против него майора, гримасу, маскирующую спрятанную в башке подлянку. И Ершов понял, его просто провоцируют на скандал, на драку. Ущипнув себя за внутреннюю часть предплечья, Ершов извинился, соврал, что якобы его друг-адвокат ждет его внизу, в машине, и быстро смылся, внешне не среагировав на выпущенные ему вслед паскудные провокационные реплики. Оказавшись на свежем воздухе, он, непонятно почему, задрожал и бегом кинулся про. чь от тусклого милицейского здания.
