Сразу за забором шли две тропинки. Одна, нависая над оврагом, уходила вдоль дач направо, вторая спускалась вниз, на мостик, к которому сбегались дорожки от десятка дач. Перебравшись через овраг, Ершов зашагал по протоптанной в траве пыльной тропе. Она виляла, словно пьяная, но Сергей знал характер луга: срежешь чуть в сторону, думая укоротить путь, ан нет, уткнешься в яму, низину, топь. Вскоре он нашел, что искал. Со стороны, метров с трех, никто и не подумал бы о том, что где-то совсем рядом притаилось болотце, наоборот, почва здесь поднималась вверх, а на самой вершине предполагаемого холма тянулись к небу два старых дуба, но, приблизившись к ним вплотную, вы вдруг замечали покрытую ряской и водяными лилиями промоину метра три в диаметре. Долго стоял Ершов в задумчивости.

После завтрака Сергей еще раз расспросил Валентину Михайловну о подробностях:

— А вы не знаете, каким оружием убили Яковлева?

Валентина Михайловна вздохнула:

— Разве они о чем-то говорят, они только сами спрашивают.

— Следователи?

— Ну да. Но когда у нас был обыск, забрали обе пилы, и еще говорят, что у бедного покойного на шее страшная рана. Должно быть, его пилой зарубили, но это я могу только предполагать. Вот завтра на допрос вызывают, может, что-то выведаю. Я ведь и адвоката уже наняла, но и он мне ничего не говорит, хоть бы отец вернулся, а пока лишь на тебя надежда.

— А у вас в поселке раньше убийств не случалось?

Валентина Михайловна на мгновенье задумалась:

— Два, да нет, уже три года назад Гришу Ермолаева убили.

— Гришу? — удивился Ершов, знавший парня в детстве.

— Да. И убийц не поймали.

— Это тоже на лугу случилось?

— Нет. Возле самого шоссе. Он с девушкой по лесу гулял, а на него свора хулиганья налетела. Девушку изнасиловали, она хоть жива осталась, а его изуверы так изуродовали, что смотреть было страшно, не тело, а сплошной синяк. Вася Ермолаев — отец Гриши — тогда чуть с ума не сошел, поседел за пол года.

— А девушка?

— Петя рассказывал, — Валентина Михайловна всхлипнула, — бедняжка потом от нас совсем уехала. Она была полуеврейка. После этого случая ей сразу же визу дали.

— Валентина Михайловна, хочу посоветоваться. Как вы думаете, ничего, если я для начала навещу Дашу Пирогову и Ермолаева?

— Что ты? Возьми электрическую пробку, я ее у Васи брала. Он у нас человек незаменимый, до органов на заводе парторгом работал, и починить все может, и любая мелочь у него в запасе есть. Так ты зайди к нему и отдай от меня пробку. А Дашеньку не бойся, они… Что за напасть-то на нас… — Вербина вздохнула. — Они… Понимаешь, Сережа, мне казалось, что Петя на ней жениться собрался. Даша тоже сейчас страдает, конечно, не так, я — мать, но…

Дарья Пирогова сразу узнала Ершова, он остался для нее таким, каким она его и помнила. А вот ее преображение из семилетнего ребенка в женщину поразило Сергея: Даша оказалась высокой кареглазой барышней с легким, гибким телом.

Ее лицо было спокойно. Но Ершов чувствовал, как часто бьется сердце девушки.

— Милая Дашенька. — Ершов состроил на лице гримасу искушенного, бывалого мужика, которому и черт не страшен, ибо его — воробья стреляного — на мякине не проведешь. — Чтобы спасти Петра, придется поймать настоящего убийцу. Ты должна помочь мне.

— Если б я знала как… — Дарья залилась слезами. — Я знаю, что Петя не виноват. Да, он подрался на улице с Яшкой, — так мы Яковлева звали, — но Петя сразу ко мне вернулся. Сергей, поймите, если бы убил Петр, я бы это почувствовала. Мы потом еще три недели каждый день были вместе, разве можно такое скрыть. У Пети каждая мелочь на лице написана. А он остался таким же чистым, веселым, нежным, как всегда.

— Подожди, Даша, — Ершов задумался. — Так ты говоришь, Петя дрался с Яковлевым?

— Из-за меня. Трезвым Яшка вполне нормальный парень, немножко свихнутый на роке, тряпках, Америке, но ведь это типично. Однако стоило Яшке капельку выпить, он тут же превращался в царька. В тот день половина ребят уехали, а Яшка, Оля и Нина остались. Все шло нормально, но вдруг Яковлев просто спятил, подскочил ко мне и облапал. Петр вытащил его на улицу, избил. Яшка обиделся, ушел. Кто же знать-то мог, что его убьют? Пети всего трех минут не было. Яшка схватил меня при девочках, но вернулись мы к ним с Петей не сразу. Ах, если бы знать, если б знать… — Дарья понуро опустила голову. — Мы так долго потом целовались в саду.

— Да, — вздохнул Ершов, — а что за бес Яковлева на луг понес?

— Так ребята пошли перед дорогой искупаться, верно, Яшка их догонял.

— А они его убить не могли?

— Не могли. Они все вместе были, на глазах друг у друга.

— Верно, — согласился Ершов. — А откуда Яковлев узнал дорогу к пруду?

— Он говорил, что раньше здесь с родителями в гостях бывал.

— Давно?

— Не знаю. Я с ним в институте познакомилась. Видела и до того на просмотрах, в санаториях.

— А каковы были ваши отношения в институте?

— Просто одногруппники.

— Спасибо, Даша. К кому же конкретно приезжали сюда Яковлевы?

— Повторяю, не знаю. Знать Яшка мог здесь многих, родители же вместе служат, встречаются, а сюда все любили ездить летом. Место прекрасное, никаких случайных пришлых компаний, только свои, а какая природа…

— Понятно. Буду дальше искать. А чем Яковлева убили, не слыхала?

— Об этом весь поселок говорит. Его пилой зарубили, пол шеи выдрали.

— Даша, из той вашей команды кто-нибудь встретиться со мной не сможет?

— Каникулы… В городе только Алеша Оникин да Нина Дюлевич. Я могу позвонить им.

— Сделай милость.

Василий Ермолаев расхаживал по своему участку в заношенных синих трикотажных спортивных штанах с вытянутыми коленями и в старой, измазанной в краске гимнастерке. Лицо его покрывала полуседая клочкастая щетина, а короткие волосенки на макушке были смяты. В руках он крутил лопату. Высокий, угловатый Ермолаев воткнул штык в землю и окинул Ершова хмурым взглядом.

— Чего тебе?

— Извините, Василий Григорьевич, я друг Петра Вербина, некий Ершов. Может, помните?

— Сергей?

— Да.

— Помню, как вы тут с Гришкой моим собак гоняли. Не ты ли мне чуть гараж тогда не сжег?

— Курить учились, — потупился Ершов.

— Мордоворот. А что пришел, опять учиться курить?

— Знаете, у Вербиных беда случилась, так я сейчас у них живу. Валентина Михайловна просила вам пробку передать.

— Заходи. Хорошая она женщина. У нее беспокойство, а она о долге вспомнила. — Ермолаев говорил медленно, брезгливо сморщивая губы. — А что Петьку арестовали — не беда, арестовали — не убили, посидит да выйдет.

— А если засудят и расстреляют?

Ермолаев отмахнулся:

— Это с чего ж?

— Да мало ли таких случаев? — не унимался Ершов.

— Такого быть не должно, — задумчиво протянул Василий Григорьевич. — Он парень неплохой. Здоровался всегда. Правда, работяга неважный. Да и отец у него такой, сейчас же лето, на огороде самые дела, а он в каких-то командировках развлекается. Не понимаю, как так можно?

Мало, мало ©сталось работников, одна гнилая интеллигенция. Я вот еще мальчишкой в ФЗУ поступил, до полковников потом дослужился, пенсионер, но все равно работаю. И Гришка у меня такой рос, все делать умел, и плотничал, и слесарничал, был бы он жив, не тащил бы я все один. А дочь? За кого она вышла замуж? За паразита, ученый он, видите ли, наукой занимается, а как сюда приедет, так только спит. Мать спину от прополки разогнуть не может, а ему хоть бы хны, сидит на веранде, статейки пишет. Не понимаю. Я сколько раз ему объяснял, что дача для того, чтобы на ней работать. Но попробуй втолкуй такому мордовороту. Неправильно вас всех воспитали. Одна гулянка у вас на уме, трудиться вы не умеете, авторитет не уважаете.

Ответ так и вертелся на языке у Ершова, но он понял, что ничего у Ермолаева узнать не сможет, только разругается, и вежливо раскланялся.