По обочинам тротуара бледными поганками валялись новые ещё бюстгальтеры, галстуки, битая посуда, беловатые остатки пищи. Старая радиола задрала единственную уцелевшую ножку в небо. Вета вспомнила, давным-давно, когда мама была жива, у них в квартире пылилась точно такая же "Ригонда", а потом отец отнёс её в часть. Дырчатое дно щерилось десятками рваных проводков, искрящихся медью. Безвольным хвостом рядом лежал провод с желтоватой вилкой. Вдруг проигрыватель ожил, осветился изнутри, откашлялся и заявил:

— От советского информбюро… Кха-кха!.. Хррррхм! Работают все радиостанции Советского Союза…

— А как он… — начала было Вета, но её прервал мощный бас:

— Над границей тучи ходят хмуро,

Рай суровый тишиной объят.

На высоких берегах Амура

Часовые Родины стоят…

На Мира люди всё-таки оказались: маршруток раза в два меньше, редкие иномарки, "копейки". Две женщины, стараясь, как можно теснее прижаться друг к другу, торопливо семенили, стараясь нырнуть в ближайший магазин, юная, гламурно-пьяная, блондинка с банкой "Jaguarа" в руке брела на высоченных каблуках и раскачивалась, то и дело грозя рухнуть. Хмурый, плохо одетый дедок, что-то бормочущий и небритый, двое мужчин с бегающими глазами в стандартных китайских куртках беспрестанно косились на небо. Колобкообразная бабулька в кроваво-красном платке пристроилась у входа в училище прикладных искусств, повесив на необъятную грудь картонку с надписью: "Конец света, братья и сестры! Отмолю грехи каждого", и громогласно цитировала:

— Когда Агнец снял последнюю, седьмую печать, "бысть безмолвие на небеси, яко полчаса"! Явилось семь Ангелов, которым дано было семь труб…

Страшный гул заглушил её слова: казалось, весь мир содрогнулся от протяжного низкого рёва невидимого зверя, но больше всего было похоже на невероятно громкий вой трубы или охотничьего рога. Онемев, Вета зажмурилась и инстинктивно вцепилась в плащ Бертрана, Старик пал ниц, воздевая руки к гневящемуся небу, на фоне которого темнел ровный косяк каких-то неправдоподобно больших птиц. Наконец, вой стих. Мартин, поморщившись, прочистил уши: слух возвращался медленно, но верно.

Стайка школьников, возбуждённо галдя, скучковалась у газетного киоска:

— А я чё говорил! Дудит оно, дудит!

— Расходимся, — напряжённо скомандовал Бертран, с трудом оторвав от себя девушку. — При любых изменениях ситуации выходим на связь. Берегите Старика.

— Да хранит вас Великий Змей, — негромко отозвались кардиналы и быстро отправились вниз по проспекту.

Труба оглушительно грянула ещё раз, но немного дальше. Иветта взвизгнула, закрыв уши, и присела на корточки, намереваясь стать, как можно незаметнее. Мужчина поморщился, рывком поднял её и отряхнул голубые джинсы.

— Нужна маскировка… Где у вас тут..? Ага, гм, — загадочно определил он и потянул девушку к небольшой вывеске над подвальным помещением: "Moneytoo".

Магазинчик тоже пустовал. С чёрных футболок, бандан и флагов приветственно скалились черепа, пентаграммы и перекошенные физиономии рок-звёзд, которых до неузнаваемости исказил печатный станок. Под потолком покачивались разноцветные гирлянды китайских колокольчиков. Колонки безрадостно предлагали:

— Давай вечером

С тобой встретимся,

Будем опиум курить, рить, рить, рить.

За прилавком тосковала тощая мрачная девица лет семнадцати — изредка отбрасывая смоляную прядь, она меланхолично пережёвывала жвачку и разглядывала трещины в серо-известковых стенах. Невидимый певец со знанием дела изводил нервы:

— Давай вечером

Умрём весело,

По-китайски говорить, рить, рить, рить.

Бертран бесцеремонно оперся на стойку, окинул усталым взглядом потолок с ржавыми потёками и улыбнулся продавщице.

— Хорошего дня, мадемуазель. Нам позарез нужны два чёрных плаща, банданы, чёрный лак, помада…

— Готичная вечеринка? — хмыкнула девица, приподняв густо накрашенную бровь.

— Даже не представляешь, насколько, — подмигнул Бертран. — Одна беда: заждались нас. Названивают, сил нет.

— Ща сделаем, — подмигнула она и нырнула под прилавок. — Размеры плащей?

— Мужской пятидесятый и женский… — кардинал смерил спутницу быстрым взглядом, — сорок второй.

Вета с изумлением смотрела, как на стойке появляется пузырёк лака, цилиндр помады, следом мятый ворох чёрного хлопка, словно сложенные вороньи крылья.

— Накрась ресницы губной помадой,

А губы лаком для волос.

Ты будешь мёртвая принцесса,

А я — твой верный пёс.

— Мерить будете? — осклабилась девица.

Кардинал холодно улыбнулся, сгрёб плащи в пакет с черепами и выложил три зеленых купюры с изображением Ярославля. Звякнул кассовый ящик, деньги исчезли в его недрах, фискальный регистратор запищал, выдавая чек.

— Не прячь музыку, она опиум,

Для никого, только для нас.

Давай вечером, умрём весело,

Поиграем в декаданс.

"Поиграем, — мысленно согласился Бертран, — ещё как поиграем. И на флейте не забудем".

— Египетский крест дочке купить не желаете? — вдруг спросила продавщица.

Вета почувствовала, как заливается краской. Страстно захотелось опрокинуть эту хамку на грязный пол и оттаскать за немытые чёрные космы. Бертран, на лице которого не дрогнул ни один мускул, аккуратно разжал стиснутые кулаки девушки и кивнул:

— Давай два.

На прилавок легли два тяжёлых медных креста на кожаных шнурках — похожие на католические, но с характерной петлёй вверху, вместо поперечины. Кардинал, не раздумывая, одел один на шею озадаченной Вете, другой себе. Снова зашуршали банкноты, загремела внутренностями тяжёлая касса.

— Убей меня, убей себя,

Ты не изменишь ничего.

У этой сказки нет конца,

Ты не изменишь ничего, — пообещал напоследок голос.

Бертрану послышалась неприятная правда в этих словах, он едва заметно поёжился и нетерпеливо толкнул тяжёлую металлическую дверь.

— Куда теперь? — спросила Вета, поправляя новое украшение на малиновом свитере.

— Кафешка, ресторан есть поблизости?

— "Маркиз", но там дорого…

Кардинал коротко кивнул и, сжав узкую ладонь девушки, направился к вычурной вывеске, через дорогу по диагонали. И действительно, беломраморные ступени, кованые перила и дорогая облицовка так и кричали о том, что здесь с клиента снимут последние штаны. Вета никогда не была здесь и с удивлением разглядывала настоящий очаг, свечную люстру, пучки искусственного лука и чеснока вдоль балок, высокие резные стулья, свежие цветы на столах, длинные багровые портьеры с жёлтыми кисточками. Очевидно, изначально планировалась отделка под французский средневековый кабачок, однако, вычурные зеркала во весь рост портили весь интерьер. Из небольших динамиков, замаскированных под плетёные корзины, глухо брякала вездесущая попса.

Бертран небрежно бросил пакет на стол и отодвинул стул:

— Присаживайтесь, мадемуазель.

Иветта неуверенно села, словно опасаясь, что сиденье взорвётся. Она знала, что в рестораны ходят в вечерних платьях и смокингах, их же сейчас выставят по одной простой причине: она в свитере, джинсах и кроссовках, кардинал в пыльном сером плаще. И едва Бертран выложил лак и помаду, к столику поспешил красный от благородного негодования официант:

— Уйдите немедленно из-за стола, он заказан!

— Где табличка, парень? — хладнокровно осведомился кардинал.

— Да какая вам разница! Вы даже не в костюме…

— Послушай, парень, — Бертран встал во весь рост и заглянул в его прыгающие глаза, — если хочешь жить, принесёшь немедля бутылку божоле тысяча восемьсот сорокового. Нарезку из сыра, ветчины… Пару груш. Возьми. Что останется, себе оставишь.

Кардинал решительно дёрнул официанта за руку и вложил в растопыренную пятерню две крупных красноватых купюры с изображением Хабаровска.

Парень развернулся было и даже сделал два шага, но тут же замер и глуповато улыбнулся: