Вот только по вечерам Манюськина сильно раздражало автомобильное гудение. Окна их номера выходили на автостоянку, и Манюськин не раз вспоминал Танюху и даже решил ей какую-нибудь каверзу учинить. Однажды особенно надрывалась одна машинка. Манюськин не выдержал и говорит:

— Не мешало бы проучить этого бестолкового владельца! А то весь изгазовался!

Саньке два раза повторять не надо, только намекни. Как хрястнет из окна яйцом по легковушке! А это Глобов. Узнал, что Манюськины поехали отдыхать, и тоже решили с супругой двинуть. А водитель он неопытный, вот и изгазовался весь! И вдруг на тебе! Хрясть! И потекло по лобовому стеклу что-то желтое.

«Ну и порядочки здесь! — думают Глобовы. — Жаль, не заметили, с какого этажа хулиганят!» Вышли из «тачки» и смотрят внимательно по этажам. А тут как раз шведы высунулись, решили проветриться и улыбаются приветливо. «Неужели иностранная публика?!» — изумились Глобовы, но выяснять отношения не стали, побоялись дипломатических осложнений.

Потом уже Глобовы тоже сняли номер-люкс и вместе с Манюськиными стали осматривать достопримечательности. Правда, вскорости всем домой захотелось, Манюськина по дочке соскучилась и даже свекровь стала вспоминать без прежнего душевного неудобства.

Манюськин всегда-то был без тормозов. А в молодости особенно. В общем, взял он мотоцикл. Хозяин его в магазин ненадолго отлучился. Решил Манюськин свою будущую супругу прокатить с ветерком. Конечно, они тогда и не предполагали ничего о будущей совместной жизни. Каждый был сам по себе. И все бы обошлось по-хорошему. Покатал бы Манюськин свою будущую Манюськину, а может и не будущую, если бы тогда все по-другому обернулось, да и поставил мотоциклетку обратно к магазину. Но не повезло, а может, повезло. Кто его знает…

В общем, врезался Манюськин в дерево со всего разгона. Но не зря говорили, что Манюськин в рубашке родился. Ему и будущей Манюськиной хоть бы что! А мотоциклетка вдребезги!

Времена тогда были крутые. Суд. Загремел Манюськин по полной. Ну, а перед отбытием пожалела его Манюськина. И уже когда он отбывал, родился у нее Санька. Точная копия Манюськина, так что ни у кого никаких сомнений не оставалось. А то бы замучили разговорами, сплетнями да пересудами.

Освободили Манюськина за примерное поведение досрочно, за два дня до звонка. Но прописать обратно, не прописали. Теперь-то об этом можно вслух говорить, ничего особенного, не секрет. Много было в то время беззакония и самоуправства. А на местах особенно. Стали они мыкаться по углам. К чести Манюськина, будь сказано, сыночка признал сразу. Правда, походил прежде по соседям, интересовался, не был ли у нее кто за время его отсутствия. Соседи бы и рады сбрехнуть, да язык не повернулся оговорить человека. Да и за Манюськину боялись, знали, что он без тормозов. В общем, скитались они, скитались. Пока кто-то в очереди не надоумил, что можно приспособиться, и временно, конечно, устроиться в чьих-нибудь ушах. Но тут уж особого ума не надо, чтобы понять, в каких лучше. Конечно, в просторных и чтоб принадлежали они какому-нибудь большому начальнику.

Определились Манюськины поначалу у Степан Иваныча. И приступил Манюськин к индивидуальной трудовой деятельности. Конечно, тогда он и понятия не имел о таком названии. В этом смысле он намного опередил перестройку. Занялся он миниатюрным кузнечным делом. На жизнь хватало. Плюс лечение в Четвертом управлении. Но это так, к слову. Это, конечно, Степан Иваныч лечился. Но Манюськины всегда отмечали этот плюс в разговорах со своими друзьями Глобовыми. И те им очень завидовали. Сами Манюськины, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, ничем, прости господи, не болели.

Вот такая, можно сказать, запоздалая предыстория. А то у многих возник вопрос, как Манюськины очутились в каких-то ушах. Даже некоторые сильно квалифицированные люди задавались этим вопросом. Теперь все это не секрет, теперь об этом можно в открытую, потому что на дворе сейчас гласность.

Перед выходом закона о выборах Манюськин две ночи не спал, так волновался. И когда, наконец, закон опубликовали, торжественно заявил домочадцам:

— Все! Баста! Пришел и на нашу улицу праздник! Буду баллотироваться!

— Ой, господи! Что ж это делается?! — запричитала Манюськина. — За что нам такая беда?

— Вот это по-нашему, папаня! — радостно заорал Санька, за что и схлопотал сразу леща. — Ну, вот ты опять! — обиделся он. — Демократия! А ты — драться!

— Не реви! Дура! — вдруг неожиданно для окружающих пресекла сноху манюськинская бабка. — У нас все в роду занимались политикой! Пущай датируется!

— Интересно узнать, кто же это из вашей родни занимался политикой? — перестав причитать, не без ехидства поинтересовалась Манюськина.

Но спору разгореться не дал сам Манюськин.

— Цыть! — сказал он. — Буду независимым кандидатом! — и ушел на предвыборное собрание.

Целыми днями пропадал Манюськин, занимался политикой. Иногда ночью вскрикивал:

— Вся власть советам! — и снова моментально засыпал. Тревожные сны мучили Манюськина.

Да и было чего волноваться. Против Манюськина выдвинули, немного нимало, а какого-то генерала. Но Манюськин не стушевался, а начал ходить с козырей.

— Основным пунктом моей предвыборной программы является жилищный вопрос! — заявил он. — Предлагаю всем нуждающимся в жилье разрешить селиться в ушах больших начальников! Причем выбирать каждый может по вкусу и разрешения не спрашивать! Тем самым в кратчайший срок удастся решить жилищную проблему!

Аплодировали ему ужасно.

— Второе! Пора решить вопрос с мылом! — продолжил Манюськин. — Мыла, товарищи, дешевого нет и неясно, когда оно будет! Необходимо, товарищи, закупить у англичан каустическую соду и использовать ее для помывки. Мы на пароходах во время войны таким образом очищали котлы. Отличная штука!

Ну, тут его, конечно, малость занесло. Всем известно, что ни на какой войне он не был. Видимо, услышал от кого-то, ну и взял на вооружение.

Перед выборами Манюськина плакала и уговаривала Манюськина взять самоотвод:

— Вот увидишь! Засадит тебя этот генерал снова в тюрьму! Сидел бы да не высовывался! А он — нет!

Прошел Манюськин с большим перевесом. Но… окружная комиссия выборы признала недействительными, многие наверно уже догадались, в чем дело. Совершенно верно! Ведь Манюськин-то жил в чужих ушах без всякой прописки. Ну, а может ли, спрашивается, депутат жить без прописки? Да еще в ушах? Конечно, нет.

— Крепостники! — гневно заявил на это Манюськин и слег на две недели в сильнейшей лихорадке.

Потом, конечно, организм взял свое. Долго сидел бледный, осунувшийся за время болезни Манюськин около наковаленки. Думал… И придумал!

— Ничего страшного! — заявил он. — Демократии надо учиться! К следующим выборам обзаведусь пропиской, и уж тогда посмотрим, кто кого!

Манюськин прочел на столбе объявление: «Пропала собачка, белая, маленькая, мордочка остренькая, ушки стоят, хвост колечком. Сообщившего место нахождение ждет вознаграждение!» В угоду рифме составитель пошел на некоторые грамматические издержки. Равнодушным послание не оставляло. «Уж, не про моего ли добермана речь? — обеспокоено подумал Манюськин про своего кота. — Я его тоже нашел, можно сказать, на помойке. Правда, считай, уже год как прошел… Ну и что? Ведь и объявление, по всему видно, несвежее… Эх, горе-то, какое!.. Не отдам… и все!» — сгоряча решил Манюськин.

То, что манюськинский кот напоминал собаку, было бесспорно. Куда бы Манюськин не прятал от него еду, кот, тщательно обнюхивая каждый ушной закоулок, всегда ее находил. «Правда, хвост у моего не совсем… как бы это поточнее выразиться… „колечком“… Только когда спит, свернется клубком…» — продолжали мучить сомнения Манюськина. Кот любил точить когти о стены, вызывая жуткий рев и законное негодование Иван Иваныча. Манюськин этой привычке котика не препятствовал, памятуя, как Иван Иваныч пытался с ним бороться, затыкая ухо ватой.