Да, про рассказ. Почему я его не написал? Вот потому и не написал, что не верил себе, когда говорил Андрею: нас двое. А раз сам себе не веришь — что ж это за рассказ? И потом — какой из меня к чёрту писатель? Вышел из меня со временем дерьмовый инженер. А писателя не вышло.
Буфет на вокзале. Андрей и Слава распивают за стойкой портвейн. Кругом люди закусывают. Андрей упёрся лицом в ладони.
— Тебе не хватит? — спросил Слава.
— Наливай ещё.
— А может, хватит?
— Наливай, тебе говорю.
Андрей уже совсем пьян. Слава налил ему полстакана.
Андрей вырвал у него бутылку и налил до краёв.
Комната Андрея. Отец Андрея и Слава раздевают его. Он лежит поперёк кровати, мотая головой и мыча.
— Поэты, поэты. — бормочет Слава, стягивая с Андрея ботинок.
— Алкоголики долбаные… Горе с вами простым советским людям.
Пластинка кончилась. И игла, шурша, ходит по пустому месту. Женя с брызгами воды на пьяном лице снял иглу. Постоял, опершись, и пошел в другую комнату. Все уже разошлись. Был страшный беспорядок. За столом в другой комнате спал всё тот же. Женя выключил там свет, постоял на пороге и вышел в коридор. Он выключил свет на кухне, в совмещённом санузле, а также в коридоре. Постоял немного и вернулся в комнату. Там он тоже выключил свет, сел на кровать, стянул ботинки, и, как был, одетый, завалился спать.
Фотография юноши, насквозь просвеченная утренним солнцем. Юноша в армейской форме.
«…и ещё извини, Андрей, что долго не писал. Сам понимаешь — служба. Гоняют с утра до вечера. Недавно урвал по случаю три наряда вне очереди. Сержант, скотина, ко мне придирается. Недавно: вы, говорит, в университете учились? Да, говорю, учился. А он: ну вот и идите чистить сортир. Не любят здесь грамотных.
Люминивая кружка! Уже умею немного управлять танком, но вообще-то я подающий. Снаряды, в смысле, подаю.
Ну что ещё? Как там все наши? Часто ли видишь Славку? Как у тебя со Светкой? Бухать не бросил? Пропьёшь ты, я чувствую, всю свою зарплату лет на 20 вперёд. Ну ладно, пиши, не тяни, ради Бога, с советом. Писем тут ждёшь немногим меньше, чем дембеля.
Да, насчёт твоих стихов. Не понял я тех, что ты прислал. Старался — но не понял…»
Раннее утро.
Две авоськи с пустыми бутылками.
Битник Женя и стереотипные с мятыми кислыми лицами сдают посуду. Стереотипные оба в дымчатых очках.
Сдав, считают деньги. Выгребают мелочь из карманов, ссыпают Жене на ладонь.
Живём, чуваки, — говорит Женя, посчитав, — по пять кружек выходит!
Университет.
Стенка, которой кончается коридор, выложена толстыми кирпичиками вогнутого стекла.
Андрей прикурил.
Потом пошёл по пустому университетскому коридору мимо многих дверей со стёклами, за которыми шли лекции.
На секунду задержался он возле расписания занятий.
Потом пошёл дальше.
Поднялся по широкой пустой лестнице этажом выше и опять пошёл по пустому коридору, махая папкой. У одной двери он остановился и незаметно заглянул в аудиторию. Там шла лекция по зарубежной литературе. Толстый преподаватель с расстановкой говорил о теме разбитого поколения в творчестве де Мюссе.
Первой Андрея заметила Света. Она по привычке хотела было улыбнуться ему, но тень вчерашнего тотчас же согнала улыбку с её лица. Потом его заметил битник Женя, и как бы незаметно помахал рукой. Преподаватель заметил этот жест и повернул осанистую голову к двери, оборвав себя на полуслове. Но Андрей уже отошёл, и преподаватель, подумав немного (вспоминал, где остановился — вспомнил), продолжал лекцию.
— Герои де Мюссе, — сообщил он, — ни во что не верят, о чём он прямо говорит в романе.
Андрей пошёл по коридору, который на этом этаже тоже кончался стенкой, выложенной кирпичиками толстого гнутого стекла, спустился этажом ниже, но уже по другой, менее широкой лестнице, и опять пошёл по пустому коридору.
Потом он зашёл в одну из комнат. В её двери не было вмонтировано стекла.
Это та самая комната, где делают стенгазету. Всё та же компания. Валера и Вова играют в коробочку («Садись, Андрюша! Привет… На прошлогодний снег играем.») Сергей спит — возле телефона. Приподнял голову: «Привет, старик…» И опять спит.
— А чего это вы не на лекции, — спрашивает Андрей, сев.
Валера. Да вот — заставили лист переделывать (У меня 6 — и хватит пока). Литературный.
Андрей. Это ещё почему?
Валера. Да говорят — сопливые ещё эти ваши поэты, чтоб такие высказывания себе позволять.
Андрей. А что, я про кота не так сказал?
Валера. Не в коте, голуба, дело. Что ты там про реализм наплёл?
Вова. И про беспредметность символики?
Андрей. Лопух ты, про символичность беспредметности.
Вова. Один хрен, главное, что наплёл. (30 у меня. Прошу, Валера). И потом, не ты же один там вымудрялся… Почему ты, кстати о птицах, не на лекции?
Андрей. Опоздал я… Ну, и не пошёл… Ну его к бесу… опять начнёт выступать, что я сбиваю его с мысли… С мысли я его сбиваю! было бы с чего сбивать. «Герои Мюссе ни во что не верят.»
Игра продолжается в молчании.
Валера.(Андрею). Что, отец, болит голова после вчерашнего?
Андрей. Побаливает… И от бати втык был.
Вова. Эт’ бывает. (Ах, чёрт, чуть 10 не стало)
Валера. Рраз! А у меня партия.
Вова(обиженно). Ну вот, опять выиграл. Ну тебя к чёрту. Не буду я с тобой больше играть, вот с Андреем сыграю.
Андрей. Вот разбуди лучше Серёжу — и с ним сыграй. Видишь, какой он нынче бодрый.
Вова. Да нет, пусть спит. Он, бедняга, всю ночь сегодня играл.
Валера(Вове). Ничего, не везёт в коробочку, повезёт на зачетах, Вова.
Вова. Да, Валера, особенно на истмате.
— Вы бы делом занимались, — говорит Сергей, подняв голову. — Хватит дурака валять.
Звонок.
И сразу коридор наполнился голосами, смехом, топотом.
— Айда в буфет, — говорит Андрей, — угощаю простоквашей.
Женский туалет. Дым столбом. Девочки дружно курят, моет руки Света.
— Света, Света, иди, там тебя Андрей бегает — ищет, — просунулась в дверь её подружка. Света закрывает кран и медленно вытирает руки носовым платком.
Дело к вечеру. Накрапывает дождик. Пустая эстрада в городском саду. Пустые ряды скамеек.
На одной из них — Андрей и Света. По лицам их видно, что они только что помирились, но дождь не смыл ещё тень обиды с её лица и тень досады с его.
— А скоро будет лето, — ни с того, ни с сего говорит он. — И тут будет выступать самодеятельность.
Она кивает.
— К ещё будут читать лекции о международном положении.
Она кивает.
— Понимаешь, маленькая, лето будет!
Она кивает.
— Сдадим экзамены и смоемся куда-нибудь к чёрту на целый месяц.
— Да, — говорит она.
— А завтра вечером придёт Славка, принесёт пластинки. Домский орган. Приходи слушать.
Она кивает и прижимается щекой к его плечу.
Они и не заметили, как стемнело…
Поздняя ночь. Мигает светофор над мокрыми проводами. По пустой улице идёт слепой в круглых черных очках и с каким-то свёртком под мышкой. Он стучит перед собой палкой, и стук этот далеко оглашает ночной город. Этот стук постепенно перерастает в стук часов, и возникает их огромный циферблат.
А потом возникает лицо Андрея в ночных полутенях; он мучительно сжал виски, а стук палки-часов всё не смолкает. Андрей в комнате у себя, за письменным столом. Настольная лампа. Листки, перечёркнутые крест-накрест, скомканные листки.
