У ворот метёт толстая баба.
А рядом — студенты окапывают деревья возле стадиона. Оттуда доносится гвалт. Мужчина в кепке повернулся и ушёл. Мимо на улице звенят трамваи, мчатся троллейбусы и машины.
Ребята вкалывают.
Битник Женя включает транзистор и вешает на дерево.
Андрей. А где тут можно напиться, отцы?
Сергей. Чёрт его знает.
Света. А я тоже хочу пить.
Женя. На кладбище, по идее, можно.
Андрей. Вроде неудобно.
Сергей. Неудобно знаешь что?
Андрей. Знаю: спать на потолке.
Сергей. Да, и ещё кое-что.
Андрей(Свете) Пойдём, что ли, напьёмся?
Света. Пойдём.
Андрей прислонил лопату к дереву (но та соскользнула) и пошёл. Света пошла с ним. Ребята снова принялись за работу, кроме битника Жени, который стал возиться с транзистором.
Они медленно идут по кладбищу. Никого нет.
Потом они сворачивают с асфальта на тропинку и идут среди могил. Могилы. Разные. Почти все с оградками.
А есть просто холмик, и ни имени, ни числа.
Все звуки отключены.
Потом они пьют воду, став на колени, из-под крана.
Вовсю разлетаются брызги. Но шума воды не слышно.
Потом они сидят на скамейке, прислонясь спиной к ограде. Рядом памятник с фотографией.
Они молчат. Она склонила голову ему на плечо. Он взял её руку в свою. Как-то нелепо выглядят здесь их джинсы и кеды.
Он склоняет голову на длинные её волосы (они искрятся на солнце) и закрывает глаза…
Немного заслонённая её искрящимися волосами, смотрит с памятника строгая фотография ещё не старой женщины.
Долго смотрит…
«Наступит время, когда мёртвые услышат глас Сына Божия, и услышавши оживут» Иоанн 5.25
И вдруг включаются звуки, шум улицы, машин, звонки трамваев, Ведь кладбище расположено в центре города, рядом со стадионом.
Когда они вернулись, битник Женя снова возился с транзистором, Сергей и Валера играли на траве в карты. Вова пытался ходить на лопатах, как на ходулях, кое-кто просто валялся на траве.
Работу они кончили.
Только два дерева не были окопаны — Андрея и Светы.
Песня Beatles «Birthday»
Четыре пары ног: мужские — женские — мужские — женские.
Они сидят на диване: Слава, Таня, Андрей и Света.
Вечеринка у битника Жени.
Пластинка, кружась, отражается в полированной крышке проигрывателя.
В другой комнате стол. Много бутылок разных, рюмки разного калибра. Посредине «закусь» — ваза с конфетами.
Сергей и Валера, пристроившись за журнальным столиком, играют в коробочку.
Вова с сигаретой ходит неприкаянно: — Отцы, скоро бухать будем?
Есть ещё разные люди, сидящие, стоящие, мигрирующие по комнатам, из которых следует выделить двоих друзей битника Жени — тоже битников, они стереотипны: прыщавы, длинноволосы, в белых босановах, потёртых джинсах и чешских вельветовых туфлях.
Они и Женя (они стоят, он сидит на подоконнике) беседуют у раскрытого окна:
— Эрик Клаптон — он, конечно, чувак…
— Но всё же до Джимми Хендрикса ему далеко…
— Я уже не говорю о Джоне Мэйеле…
— Да что твой Джон Мэйел? Лажа…
— Дурак ты. Сам ты лажа. У него обалденный альбом, Мельник за него шесть колов просит…
— Дурак твой Мельник…
Есть ещё там три девицы, явно не свои в студенческой компании.
Они ничьи, Женя пригласил их для танцев. Они сидят в уголке и рассматривают альбом репродукций Пикассо. Очень чувствуется, что они тут не свои.
«Герника».
— Отцы, кто расскажет новый анекдот?
— Я могу. Правда, он абстрактный.
— Опять про крокодилов?
— Нет, про Чапаева.
— Кто взял штопор? По-хорошему признавайтесь, а то всех расстреляю.
— Не труси на пол, пепельница для чего…
— Отцы, скоро бухать будем?
— 48, 50, 52! У меня партия.
— Надо коробок заменить. Коробок плохой.
— Коробок хороший. Подход надо знать.
— Не хочу я «Шипку». У меня у самого «Шипка». Я хочу что-нибудь с фильтром.
— Честно говоря, я часто не понимаю его картин, но чувствую — что-то есть…
— Это главное. А понимать вовсе не обязательно…
— Отцы, скоро будем бухать?
Они говорят, и не знают, что пластинка подходит к концу. Раз — и кончилась. И сразу же все замолчали, застыв, кто как был.
Кухня. Пустые бутылки. Очень много пустых бутылок. И рядом ставят ещё две из-под водки. Явно пьяный битник Женя пытается заварить кофе.
Надрывается музыка — «Back in USSR».
Стереотипных уже тошнит в совмещенном санузле. Один, мыча, мотает головой, стоя на коленях перед унитазом, другой сунул патлатую голову под кран.
В комнате во всю пляски. Кто с кем — не поймёшь. Выше всех подпрыгивает пьяный Андрей, руки бессистемно мотаются. Время от времени кто-нибудь взвизгивает дурным голосом.
В другой комнате дрожат на столе стаканы и несколько оставшихся бутылок.
Пляшут.
Печально смотрят со стены четверо английских парней. Это они сочинили музыку, под которую отплясывают теперь эти пьяные люди за много километров от их дома…
Пляшут.
На балконе целуются взасос Слава и Таня. Пальцы Славы разжимаются и роняют сигарету, которая долго падает в глубину ночного двора.
В комнату вваливается битник Женя, волоча бледных стереотипных.
— Чуваки! — говорит он. — Кофе готов.
— Давай допьём сначала вино, — предлагает Вова. Он тоже уже хорош.
— Пейте кто что хочет, — говорит Женя, и, стащив с кресла одну из приглашённых, присоединяется к танцующим.
Пронзительно трезвое лицо Светы.
Пьяный Андрей сидит на диване, пытаясь прикурить сигарету — ломает спички. Света трогает его за плечо.
— Ты меня любишь? — говорит она.
— Очень люблю, маленькая… Хочешь, мы с тобой поженимся?
— Тогда не пей больше.
— Не буду, — истово кивает Андрей.
Один из стереотипных, оклемавшись, приглашает Свету.
Андрей, наконец, закуривает. Рядом плюхается Вовка.
— Хочешь, сыграем в коробочку?
— Не-а!
— Ну тогда пойдём выпьем?
— А ещё есть что?
— Есть.
— Ну пошли.
Света, танцуя, смотрит вслед Андрею.
Стереотипный плохо владеет координацией своих движений, мешая всем.
В другой комнате уже кто-то спит лицом на столе. Вова наливает две рюмки, что повместительней.
— Ну, поехали.
— Будь здоров.
Закусывают конфетами.
Вова(морщась). Ещё по одной?
Андрей. Можно.
Выпили ещё.
Тут вошла Света.
— Иди, Света, выпей с нами, — позвал Андрей.
Улыбка его вышла напряжённой.
— Ты же обещал… — очень тихо сказала Света. Этого было достаточно, чтобы Андрей завёлся.
— Да ради бога не устраивай мне семейных сцен!
Деликатный Вова, захватив бутылку, и рюмку, удалился. Тогда Андрей сказал уже почти без голоса:
— Ну что с того, что я малость выпью? Что я за мужчина, если не буду пить?
— Перестань молоть…
И тогда он снова возмутился:
— Что значит — перестань молоть? Что ты меня вечно в чём-нибудь упрекаешь?
— Господи, да ни в чём я тебя не упрекаю. Пей, пожалуйста, сколько хочешь.
— Ну я и пью.
— Ну и пей.
— И вообще дай мне жить, как я хочу.
— Я что, мешаю тебе?
— Мешаешь… (осёкся)… иногда…
— Ну вот, наконец-то я это от тебя услышала…
Она хотела сказать ещё что-то, но повернулась, чтоб уйти.
Он неловко взял её за плечи.
— Ну постой… не слушай меня… бухой я… видишь же… не слушай…
— Молчи.
— Я же люблю тебя…
— Молчи, молчи. Ради бога, молчи.
— Ну хочешь, я…
— Да замолчи же, прошу тебя…
— Ну что ты расстраиваешься, маленькая…
