Скули был в затруднении от познаний Хакона и решил испытать Гутторма:

– Позволь спросить тебя, Гутторм, знаешь ли ты, кто располагается ступенью ниже сюссельманов?

Гутторм захлопал глазами и кивнул:

– Да.

Но ответить он не успел, потому что ретивый Хакон опять вмешался и на память отбарабанил:

– Затем идет дружина, и она самая многочисленная. Ею управляет конюший, то бишь королевский шталмейстер, он ведает перевозками и командует боевой королевской конницей. Это Дагфинн Бонд. За ним идет знаменосец, которому доверено королевское знамя; это господин Онунд. А затем – прочие военачальники и воины. Воины имеются повсюду в стране, но иные находятся при короле постоянно. Кто из вас знает, сколько у королей ныне дружинников?

– Несколько сотен, – ответил Скули, и тотчас последовало уточнение:

– Шестьдесят один – это личная охрана, они всегда трапезничают с королем; еще пятьдесят восемь тоже несут охрану, но в королевских трапезах участвуют лишь время от времени, и, наконец, сто двадцать три рядовых дружинника. Всего двести сорок два.

Хакон полностью взял на себя роль наставника. Скули брат короля, намереваясь снова перехватить бразды правления, отыскал в своих записях другое место и прочитал вслух:

– Когда король объезжает свою державу, его сопровождают ровно сто двадцать дружинников – «большая сотня». Ведь чтобы разместить всех как подобает, надобно точно знать, сколько людей прибудет с королем.

– Случалось, – добавил Хакон, – король брал с собою и триста дружинников. Тогда все знали, что он намерен обсудить какое-то важное дело.

Минуту-другую Скули в безмолвном удивлении смотрел на даровитого мальчика, а потом, наконец, сказал:

– Ты многому научился, Хакон, к тому же самостоятельно, хотя ты еще очень юн. И это свидетельствует о недюжинных задатках. Но может статься, тебе неведомо, почему для нас, людей королевского рода, столь важно до тонкости знать, как все устроено. Каждый из тех, о ком мы сейчас говорили, занимает свое место, свою ступеньку, и все они присягнули на верность королю. Вот потому-то для нас важно, чтобы все эти ступени, все эти звенья оставались прочны и крепко связаны друг с другом, чтобы не заводилась гниль и они не рассыпались. Это как сад с великим множеством буйных растений. Однажды мы будем работать в этом саду, помогая королю управлять. Нам должно слушать, изучать, обнаруживать и неверных слуг, и благонадежных сподручников, полоть, пересаживать, карать лишением «кормлений», награждать верных людей привилегиями, должностями, титулами. Дворянство для нас – полезный инструмент. Нередко деньги для человека значат меньше, чем баронский или рыцарский титул, – люди тщеславны. Для нас троих дворянство не просто предпосылка мирного и спокойного правления, мы должны уметь властвовать им, дабы постоянно обеспечивать себе необходимую поддержку. Наша задача – быть рачительными, искусными садовниками в королевском саду.

Скули брат короля ставил перед собой цель разъяснить мальчикам, какое будущее их ждет, и чувствовал, что успешно этой цели достиг. Они понимали теперь, почему престолонаследнику должно быть рожденным в законном браке и что их жизненная миссия – поддерживать короля изнутри той важнейшей иерархической системы, на которой зиждется королевская власть. Но Хакон Хаконарсон воистину поверг его в изумление. Маленький мальчик держался как взрослый, от Гутторма и других ребят этаких речей никто слыхом не слыхал, а этот высказал мысли, над которыми ему, Скули, стоит подумать. Снова и снова в его ушах звучало: благо страны требует, чтобы королем стал самый для этого подходящий. Благо страны. Разве же он сам не больше подходит на роль короля, чем никудышный сынок Хакона Бешеного? Минуту-другую он пристально смотрел на Хакона, словно узнавая в невинном личике ребенка черты короля Сверрира. Что, если Сверрир родился вновь и сидит сейчас перед ним? Нет, это невозможно.

Скули брат короля закончил урок, сложил свои свитки и встал, собираясь уходить. Но приостановился подле удивительного мальчика, захотел испытать его, закрепить кое-что из сказанного раньше.

– Твой дед, король Сверрир, знал, что делал. Он отменил передачу по наследству духовных и светских должностей. И отдал эти должности людям, наиболее для них подходящим. Иногда тем, кто и прежде имел большую власть, а чаще – неимущим, которые отныне были всем обязаны королю.

Хакон улыбнулся.

– Дружинники научили меня песенке, которую король Сверрир сложил сам и частенько напевал:

Того, кто силен и богат,

кто в жизни владеет всем,

бессмысленный дар – возносить.

Возвысь же того стократ,

кто бедствует в мире сем,

и вечно твой дар будет жить.[49]

Настал 1212 год.

Король Инги никак не мог избавиться от мысли, что комета, которую он видел, была знамением свыше. Кого ни спрашивал, все в один голос твердили, что кометы каким-то образом связаны с человеком, который затем первым встречается на твоем пути. Снова и снова возвращаясь в памяти к этому событию, король пришел к выводу, что для него таким первым встречным был Гаут Йонссон. Гаут давно вернулся в Бьёргвин, но король Инги знал, что Дагфинн Бонд охотно поспешит в Нидарос, потому что бьёргвинцы желали услышать о здравии короля и о том, не могут ли они что-либо для него сделать. Король Инги послал гонца к Дагфинну, пригласил его к себе и наказал привезти с собою господина Гаута.

Дагфинну Бонду было уже за сорок, и принадлежал он к числу славнейших мужей во всей Норвегии. Гаут Йонссон был молод. Этот их визит в Нидарос положил начало тесной дружбе с Хаконом Хаконарсоном – дружбе, которая продлится всю жизнь.

Когда корабль вошел во фьорд, и впереди открылся Нидарос, Дагфинн Бонд сказал Гауту Йонссону:

– Не дело это – собирать королевскую и церковную власть в одном городе.

Уже спустя несколько дней Гаут понял, что имел в виду господин Дагфинн. Сам по себе город Нидарос был величествен и роскошен. Однако ж трендам – так звали обитателей здешних трандхеймских краев, – которых Гаут всегда считал людьми бодрыми и веселыми, жилось в родном городе не больно-то весело. Атмосфера здесь была какая-то странная – архиепископ плел интриги за стенами своей резиденции, а хворый король сидел на своем корабле в устье Нида и лишь изредка отваживался сойти на берег. Оба окружили себя многочисленной охраной, бдительно следили друг за другом, и у обоих не хватало духу ни громко посмеяться над этой ситуацией, ни совершить что-нибудь из ряда вон выходящее и тем досадить сопернику.

Пожалуй, не так уж и странно, что молодой, энергичный Гаут Йонссон и веселый десятилетний мальчик тотчас нашли общий язык. По причине своего высокого положения лендрман Гаут мог не опасаться укоризны, не то что простой дружинник, и сразу же стал соучастником самых отчаянных проделок. То они снимали ручки со щита какого-нибудь ворчуна дружинника, которому предстояло идти в дозор. То ночью подкрадывались к двум спящим монахам, известным своею злобностью, сшивали им подолы ряс и ждали, когда монахи проснутся. Раз они даже настолько осмелели, что спрятали посох архиепископа, аккурат перед тем как идти к торжественной мессе. Поднялся такой переполох, что они вообще не рискнули признаться, что это их рук дело. Правда, жертвы их озорства все же кое о чем подозревали. Мальчику, конечно, было необходимо общение – нельзя же вечно сидеть при матери, – да и посмеяться хотелось, а Гауту Йонссону недоставало живого веселья, к которому он привык в Бьёргвине.

Среди ночи за Гаутом Йонссоном прибыл гонец: король Инги требовал лендрмана к себе. Король опять хворал и лежал в постели, а разговор начал с того, что он, дескать, дал Господу обет отправиться в крестовый поход и должен сдержать свое слово. Только вот со здоровьем худо, недуги никак не отпускают.