— А я в талисман верю. И он отведёт от нас всякие беды.

— Пока что этого не вижу… Вот теперь ты похожа на пацана, — проведя ладонью по спине, а затем спереди, сказал Андрей, довольный своей работой.

В темноте и неизвестности время тянулось томительно медленно… Хотелось есть, а ещё больше — пить. Дневная духота стала несколько спадать, но воздух в вагоне становился всё более спёртым, поскольку кое-кто «сходил» в угол. Разговоры стихли, все стали укладываться на ночь. В отличие от ребят, улёгшихся покотом, девочки решили коротать ночь сидя, плотно прижавшись друг к дружке, чтоб не мёрзнуть: почти все они были одеты в лёгкие платьица или кофточки. Марта примостилась рядом с «братом». Андрей укрыл её пиджаком, а голову она пристроила ему на грудь.

Но уснуть не успели. Снаружи послышался весёлый, похоже — пьяный, смех, клацнул засов, и дверь со скрежетом отошла. В узком проёме блеснул свет, в вагон поднялись двое. Кое-кто вскочил.

— Лешаит! фсем лешайт! — приказал, задвинув дверь до упора, офицер.

Неожиданные посетители, раздвигая ногами лежащих, направились в угол к девчонкам. Те сидели, опустив книзу лица, так как свет от электрического фонарика слепил глаза. Один из охранявших, беря за волосы, поворачивал их к свету, разглядывал каждую, пока не осмотрел всех семерых. Кончился осмотр тем, что отобрали троих: Лену. Нелю и малявку с вьющимися кудряшками. Их подняли и стали подталкивадь к выходу:

— Пошоль, пошоль!

Чувствуя недоброе, старшие упирались, плача навзрыд. Меньшая визжала, как резаная, вырывалась из рук охранника, пока тот не передал её поджидавшему внизу напарнику.

Когда снова клацнул снаружи запор и стих плач уводимых, в притихшем вагоне послышались голоса:

— А нашо их забралы?

— Ты чо, идоси не знаешь?

— Невже ж совисти хватэ? Светки ж ще и трынадцяты нема.

— От же гады! Хрицы прокляти!

Андрей расслышал, что Марта всхлипывает. Обнял, принялся успокаивать:

— Не плачь, слышишь?. Что ж теперь… теперь уже ничем не поможешь. Ты из-за девочек?

— И за них, и за себя страшно. Они ведь долго искали меня. По полоскам на рукавах платья. Я чуть не умерла от ужаса: ну как найдут здесь… — И она опять залилась слезами.

— Не переживай так, — заходился он уговаривать. — Видишь, всё обошлось. Первый раз сработал талисман. Да ежли б и нашли… офицер увидел бы, какая ты страхолюдная и заехал бы в морду этому чёрту. За то, что хотел подшутить над своим начальством.

— Ты так думаешь? — перестала она всхлипывать.

— Уверен. Ты сейчас похожа не на конфетку, а на эту, как её, на кикимору болотную. Да и платье-то оказалось бы без приметных полосок.

— Ночью-то, может, и пронесёт, но днём…

— Да, надо что-то предпринимать… Поговорю с братвой, придумаем, как обезопаситься. Безвыходных положений не бывает.

Уговоры несколько успокоили её и приободрили. Вскоре она задремала, но и во сне изредка судорожно всхлипывала.

Андрей уснуть больше не смог. Размышлял, что бы такое придумать для спасения не только своей ненаглядной, но и оставшихся четырёх малолеток.

К утру все продрогли и потому проснулись раньше, чем в вагоне начало сереть. Послышались приглушенные разговоры. Находившиеся поблизости Сергей Попченко со станичниками о чем-то совещались. Андрей шепнул Марте, что хочет принять участие.

— Об чём разговор, пацаны? — подключился и он.

— Думаем как бы сбежать, — сказал Серёга. — Хочем надрезать доски в полу, чтобы в подходящий момент проломить дыру и смыться.

— Одни или с девчатами?

— Надо бы всем. Но — как получится.

— «Как получится» — не пойдёт, — возразил он. — Неужли душа не болит за землячек? Ведь эти гады тремя не ограничутся. А до Германии ещё далеко.

— А ты вроде обнадёживал, что нас освободят партизаны, — поймал его на слове пацан по кличке Сухарь.

— На партизан надейся, но и сам не плошай, — переделал он известную поговорку на свой лад. — Это когда ещё будет!

— В следующую ночь мы их просто не впустим. Застопорим двери с помощью, например, ремня.

— Не ночью, так днём зацапают, — возразил Андрей. — Нет, это не выход! Я предлагаю другое: как токо они задвинут дверь и направятся к девчонкам, давайте все, сколько нас есть — а нас на каждого из них по десятку — разом набросимся, свалим, кляп в пасть, коленкой на горло и… ну, там видно будет.

— А третий — вдруг он с автоматом? — Это опять подал реплику Сухарь.

— Навряд. А чтоб не догадался, что происходит внутри вагона, подговорим девчат, чтоб погромче кричали. Когда пистолет офицера окажется в наших руках, приоткроем дверь и кокнем его в упор. Машинисты навряд чтоб…

Совещание прервано было вознёй снаружи. Отъехала почти на всю длину вагонная дверь. Посветлело, внутрь хлынул свежий воздух. В вагон по приставленному трапу поднялся офицер. Потянув носом, брезгливо сморщился.

— Сейдшась ви путет тишайт свеши востух. Фсем вихотит нис — пистра! — распорядился он.

Андрей быстренько стёр с лица Марты излишний марафет («перебор тоже опасен»), перепутанные волосы уместились под кепкой, пиджак тоже отдал ей. Осмотрев, сказал с удовлетворением:

— Ты стала неузнаваема. Даже я сомневаюсь, что вижу тебя, а не какую-нибудь замухрышку.

Спустившихся вниз построили в колонну по два и куда-то повели под бдительным присмотром. Что за станция, узнать не удалось и сегодня, так как она оставалась в стороне. В промежутках между соседними колеями там и тут видны скелеты обгоревших вагонов, чёрные рваные цистерны, сваленные набок.

Привели в некое полупустое помещение, стоящее на отшибе. Здесь их ждала молочная фляга с водой и кружкой, и возле неё сразу образовалась очередь жаждущих напиться. Двое в гражданском приготовили завтрак — хлеб и какое-то варево. Оно оказалось с неприятным запахом, невкусным. Но голод не тётка — ели, хотя и с явным отвращением. Марта отказалась наотрез:

— Не могу эту гадость проглотить, с души воротит…

— Привыкай. Лучшего от них не дождешься.

Но уговорить не получилось, и Андрей съел обе порции, а хлеб, свой и её, сунул в карманы пиджака:

— Проголодаешься сильнее — съешь, он вроде ничего.

В этом помещении продержали почти до обеда. Затем строем погнали ли обратно. Уже издали они заметили надпись на «своём» вагоне: короткое слово «Д Е Т И», выведенное белой краской, занимало треть боковой площади. Впереди него стоял теперь пассажирский вагон, за ним — платформа с балластом, поверх которого лежали несколько рельс и с десяток шпал. Метрах в десяти от неё виднелась дрезина.

И ещё одно новшество: широкий вход в вагон забран решёткой из толстых реек, которая откидывалась книзу, служа в то же время и сходнями. Пол внутри посыпан ракушечником. У входа — фляга с водой и кружкой. В углу, служившему отхожим местом стояла алюминиевая кастрюля с крышкой. А в девчачьем… сидели уведённые ночью.

Вид у девочек был жалок, если не сказать ужасен. У Нелли лицо в синяках, опухшая нижняя губа искусана. У Лены надорвано, к тому же, платье спереди так, что видна грудь, тоже с кровоподтёком, но она наготы даже не замечает. Самая младшая, Света, прислонилась к ней мертвенно-бледным личиком и кажется спящей. От них всё ещё несло винным перегаром…

Решётку подняли, закрепили. Состав, громыхнув буферам, тронулся с места, набирая скорость. Снова из-под колёс понеслось надоедливое «тук-тук — тук-тук». 3а насыпью мелькали телеграфные столбы, проплывали поля, оставались позади речушки и перелески, небольшие населённые пункты. Один красивый пейзаж сменялся другим, вот только сквозь слёзы всё это было плохо различимо…

Как помнит читатель, знакомый с первой частью нашего повествования, состав с награбленным на Кубани добром предназначался для отправки в Германию. Так полагала Ольга Готлобовна, так теперь считали и Андрей с Мартой. Правда, вагонов пока маловато, всего десяток, но их, видимо, добавится в пути. Поставленный впереди их товарного вагона пассажирский заселили двумя десятками вооружённых солдат. Причём, пожилого возраста; возможно, по приезду их тут же демобилизуют как выслуживших положенный срок. Платформа с рельсами и шпалами — на случай, если путя окажутся поврежденными. Дрезинщики будут ехать впереди состава и заблаговременно предупредят машинистов — так рассудили ребята. Теперь, предположили они, ехать будут не только днём, но и по ночам.