Рядом с площадкой блестели рельсы заводской узкоколейки, и договаривались в ту сторону не бить, но в горячке игры договор попрали, и был момент когда, поднимая "мертвый" мяч, Иван Иваныч с криком "Советский штурман рельсов не боится" на рельсы эти грудью и бросился.

Мяч отбили, партию выиграли, и только тогда старпом нашим просьбам внял и задрал тельник. И мы ничего не увидели… так, розовая полоса поперек бочкообразной груди.

— Н-да, — оценили соперники и пять ящиков выставили беспрекословно, а сначала, наверное, зажать хотели. Но и китобои в грязь лицом не ударили, торгашей на борт пригласили да еще и брикет вяленой корюшки выставили к пиву.

Протопал-пропечатал Иван Иваныч проходную порта, а тут в аккурат у третьего причала толпа рыбаков и мяуканье кошачье слышится. Отчаянное, как SOS.

Старпом в толпу внедрился, смотрит — метрах в шести от берега между высоченными бортами двух "бармалеев" кошка плавает, совсем котенок, и по стальной обшивке царапает.

С берега и палуб советы подают, но в воду никто не лезет: холодная в ноябре водичка в Охотском море.

Иван Иваныч тоже в море бросаться не стал, огляделся, увидел в стороне к погрузке приготовленный штабель досок, разворотил его играючи и запустил одну корабликом под днище траулера. А кошка, умница, все поняла и, когда доска с ней поравнялась, цап-царап и оседлала ее.

А дальше прибой вынес к причалу доску с кошкой, и сердобольные рыбообработчицы утащили ее отогревать. Старпом тоже собрался путь свой продолжить, его коробка у седьмого причала обреталась, но тут какой-то мужичонка в форме за рукав его прихватил.

— А доску? — говорит.

Доска тем временем опять в море отплыла, и Иван Иванович плечами пожал, но мужичонка пуще прежнего в рукав вцепился и заблажил:

— Держи вора!

Отмахнулся от него старпом как от мухи, но сил не рассчитал — вохровец кувыркнулся с причальной стенки. Для рыбаков опять развлечение — бедолагу вытаскивать.

Развлечением, однако, не кончилось. Пострадавший рапорт подал по команде, и… завели на Иван Иваныча дело. Трудно сказать, чем руководствовался следователь — очередная кампания или, может, тоже на бутылку с кем поспорил, а скорее всего, не понравился ему лично при первой встрече сам Иван Иваныч.

За точность не ручаюсь, но разговор так примерно происходил…

После всякого рода процедурных вопросов — родился, учился, судился — "следак" пугнуть захотел и прямиком в лоб: вам грозит статья такая-то за попытку хищения и еще такая-то — за нападение при исполнении…

Иван Ивыныч подумал-подумал, а потом сочувственно спрашивает:

— Вам что, делать нечего?

И, на беду свою, угадал!

Ну, вправду, нечем было заниматься в этот день начинающему следователю, студенту-заочнику Юрию Юрьевичу. Серьезных дел ему как-то еще не доверяли, а тут случай подвернулся. И нахала проучить надо — на кого он это хавку раскрывает! Власть распирала Юрия Юрьевича: вчера он был слесаришкой Юркой, за пузырем для старших бегал, а сегодня ого-го!

Не портной был Юрий Юрьевич, а дело на старпома сшил.

Почти полгода работал, китобоец в море дважды выходил без своего старпома — визу не открывали, а весной суд состоялся.

И присудили Иван Иванычу, учитывая его упорное нежелание раскаяться и признать свою вину, два года условно!

Самое страшное, что с китобоя списали, товарищей потерял Иван Иваныч. Скорее всего, они и раньше товарищами только притворялись, а все равно обидно. Но нашлись и хорошие люди — посоветовали, подобрали адвоката опытного. И года не прошло, другой суд, более высокий, вчистую оправдал старпома, во всех правах восстановил и заодно веру было утерянную в нашу социалистическую справедливость вернул.

Веру Иван Иванычу вернули, а на китобоец он не вернулся. Перешел даже на другую базу, на обыкновенный рыбацкий сейнер.

Рыбацкая жизнь к воспоминаниям не располагает. Сходили мы к Австралии, а потом в Чукотское море и в Ледовитый океан — надо было чукчам праздник кита обеспечить. Хотя, между нами, обеспечивали мы не чукчей, а зверофермы и колотили в год не меньше сотни кашалотов вопреки всем международным конвенциям и соглашениям. Но наше дело маленькое: прикажут — делаем. Забыли, словом, о старпоме.

И вот после удачной экспедиции в Чукотское море бежали мы домой в Находку.

И уже после Лаперуза маркони дверь рубки открыл и зовет:

— "Туркмения" просит помощи!

Крутнул верньер, и четко послышалось:

— Пожар на борту. Всем судам в квадрате… просим оказать помощь! На борту дети!

Мы далеко, к нам не относится и остается, затаив дыхание, слушать, как развиваются события.

— "Вашгорск" принял! Уточните координаты! Похоже, я рядом!

— Что "Вашгорск", — пробурчал наш капитан, — сейне- ришко. А там человек триста!

Выясняется, что сейнер находится в двух часах хода от горящего теплохода. Капитан "Туркмении" решает:

— Высаживаю детей и часть экипажа на плавсредства. Огонь распространяется на верхнюю палубу!

Уже известно, что там (теплоход терпит бедствие в шестидесяти милях от мыса Поворотный) волнение три балла. Не страшно, но дети…

Еще полчаса — все в шлюпках и ботах. Огонь охватил надстройку!

Еще час — подошел сейнер. Да, теперь поднять всех на борт тоже не простая задача.

В эфире тесно. Откликнулись плавбазы "Прибалтика", "Советская Бурятия", "Рыбак Камчатки"…

Капитан "Прибалтики" предлагает пересадить детей к нему! Капитан "Вашгорска" в резкой форме:

— Вы что, того… ночью — детей! Иду на Находку!

— Это что же он, в трюм их?.. Но прав, прав, — вздыхает наш дед.

Подошли спасатели, начали тушить.

Потом мы уже узнали, что "Туркмения" осталась на плаву, а "Вашгорск" благополучно доставил детей в Находку — 292 школьника!

— Э-э, — кричит нам радист. Капитан-то на "Вашгорске" Иван Иваныч!

— Ну! — изумляется дед, — то-то я чую голос похожий.

Потом мы слышали, что за эту операцию Иван Иваныча наградили орденом. И еще доходили слухи, что на борту сейнера не терпит капитан никакой живности. Особенно кошек.

Ну что ж, на море что ни судно, то свои правила, и у каждого свои странности. Но если когда кричит кошка ли, другая ли живая душа — надо помочь. Что бы там не думал по этому поводу Юрий Юрьевич.

Хотя сейчас он уже в чине старшего советника юстиции и возглавляет городскую прокуратуру.

Молоковозку я засек километра за три. Подпрыгивая на проселочной дороге, она направлялась к шоссе. Как будто яркая оранжевая капля стекала с зеленой плоскости повернутого ко мне поля. Минут через пять, оставив на перекрестке жирную грязь, она повернет к городу.

Три километра… Чем выше скорость, тем дальше должен смотреть водитель. Если бы я проходил перекресток после молоковозки, обязательно бы учел грязь от нее, а расходясь встречными курсами, взял бы ближе к осевой, освобождая себе на всякий случай место для маневра. По утрам из деревень нередко выезжают или под легким хмельком, или после вчерашнего…

— Всегда оставляй себе время для принятия решения и место для маневра, — насмешливо поучал меня хирург в те далекие дни, когда я первый раз попал в его маленькую больницу в Понырях. — Ты вот пошел на обгон телеги как малоподвижного объекта, а не учел того, что лошадь испугается, а конюх незнаком с Правилами дорожного движения… да что там незнаком — ему просто чихать на них.

Хирург был шахматист, но правила его подходили и для дороги. И вообще для жизни.

…Стрелка спидометра плясала на ста двадцати.

Модернизированный, с форсированным двигателем "Иж-Планета-Спорт" легко мог бы дать и больше. Но я не хотел рисковать: на шоссе еще лежала утренняя роса и на скорости заднее колесо ощутимо погуливало. Непередаваемое чувство — будто я оседлал дикого, рвущегося из-под меня коня. Первобытная радость силы и свободы — вот чем был для меня мотоцикл, вот что ледяным душем смывало с меня накипь жизни. Час гонки по скоростному рокадному шоссе, и я возрожден, как писано, "для битв и для молитв".