Вступившись за девушку, герой триллера едва не погибает. Следствие заходит в тупик, но когда Федяй вместе с друзьями пытается самостоятельно найти злодея, оказывается, что противостоит им магаданская мафия. И не только. Получается, что в борьбе за справедливость герой сам нарушает нравственные заповеди и едва не становится таким же, как и его враги… Месть не приносит ему радости, но надежда на лучшее остается.

Автор

Нестерпимый до этого свет бестеневых ламп задрожал и стал удаляться. Стены и потолок, напротив, сблизились и всей своей многотонной тяжестью навалились на меня, медленно ломая и сплющивая кости и мышцы, дикой болью гася разум.

Я умирал.

Еще огонек тлел в сознании, вяло, будто раздумывая, стукало сердце, проталкивая по сосудам остатки крови, но уже лед и холод поднимались по рукам и ногам и тяжкая смертная тоска перед неизбежным охватывала меня.

Уходила кровь — уходила душа.

Но я еще что-то слышал и чувствовал.

— Нет смысла поднимать, — произнес молодой крепкий басок. Наверное, дежурный врач, а поднимать, стало быть, в операционную: она была — я это знал — на втором этаже. — Пульс не прощупывается, давление меньше сорока. Большая кровопотеря…

Я не верил дежурному, потому что он говорил не то, что думал. А думал врач, что для всех них будет лучше, если потерпевший умрет в приемном покое, не приходя в сознание, чем на операционном столе. Слишком малы, мизерны были мои шансы!

Но я то так, черт подери, не думал! Я хотел жить! Последним усилием воли я отталкивался от темноты, забытья, смерти. Я заставлял сердце биться, помогал ему прокачивать эти упрямые артерии и вены, и я заставил свой язык, легкие, гортань и, что там еще в этом участвует, прохрипеть:

— Харитона! Вызовите Харитона!

Это был как пароль. Харитоном звали в больнице главного хирурга только его хорошо знакомые. Мои слова слышали санитарка и сестра. Теперь дежурный не рискнет записать "не приходя в сознание".

Санитарка оживилась, наклонилась над каталкой и я услышал ее голос и почувствовал ее несвежее, смешанное с алкоголем дыхание

— Больной, что твоим передать?

— Похмелись, — прошептал я и угадал, что дежурный улыбнулся. Во всяком случае, след улыбки еще слышался в его распоряжениях…

— Два кубика кордиамина. Внутривенно, а как еще? Поднимайте давление и на стол!

Теперь, когда я добился маленькой победы в этом безнадежном почти сражении за свою жизнь, можно было бы и отдаться спасительному забытью. Но я боялся, что у них опять что-то застопорится. Застряла же "скорая помощь", не доехав до больницы всего квартал, и, как на беду, не оказалось в машине системы переливания.

И я держал себя до того момента, когда маска легла на лицо и участливый женский голос не произнес:

— Держись за мою руку и все будет хорошо! Мы выплывем!

И из последних сил вцепившись в ее ладонь, я поплыл…

Могучая река легко несла меня вниз. Как обрубленные, высились крутые берега. Где-то впереди шумела на порогах вода. Крутые волны захлестывали с головой, я захлебывался, терял дыхание…

— Держись, — слышал я в этот миг и женская ладонь крепче охватывала мою.

А река все несла, а берега ее сужались и вырастали, и вскоре я уже мог разглядеть насколько они разны. Если правый был из какого-то светлого, теплого на восприятие камня и за ним угадывались летний луг и птицы, и цветы, и вольная воля, то от левого дышало мраком и холодом, и странные символы, зверские дебильные физиономии и рожи, что только в кошмаре или с кошмарного похмелья могут привидеться, смутно мелькали на его плоскости. Беда еще заключалась в том, что в то время, как инстинктивно я рвался к правому берегу, отбойная волна сносила меня в противоположную сторону.

Женская рука удерживала меня на стрежне, но был момент, когда я приблизился к левому берегу настолько, что смог разглядеть его и ужаснуться увиденному со всей силой чувств, что во мне еще сохранились. Дьявольская рожа в черной звериной щетине с нечеловеческим обрезом скул и горящими глазами мелькнула вдруг и… странно, кого-то она мне напомнила.

"Маска, я тебя знаю".

А берега все сходились и вскоре стенами нависали с обеих сторон, и было ощущение, что вот-вот они сомкнутся и вверху. Впереди в узком, как каньон, русле ослепительно сверкнула грива водопада.

Держись!

И я было рухнул вниз, в бездонную бесконечную даль. И странно, что уже не пугала ни бесконечность, ни бездонность. Каким-то чувством я понимал, что чем дольше будет продолжаться мое падение, мой полет, тем для меня Лучше. Главное — не отпустить руку!

Врач-анестезиолог Вален тина Ивановна, Валечка, а это она была тогда моим ангелом-спасителем, показала потом мне свою узкую ладошку. Даже через неделю заметны были на ней следы синяков от моих пальцев.

И еще был миг, когда с высоты своего птичьего полета увидел я барахтающегося в реке человека и угадал в нем себя, но угадал как-то отстраненно, без всякого сожаления, без желания вернуться и помочь… Вернуться и помочь!

Хорошо, сладко было лететь, но, видно, еще не закончена была моя земная дорога и я вернулся к себе — в страдания, боль, кровь и грязь…

Через двое суток я очнулся в реанимации.

Было тихо, сумрачно, из соседней комнаты доносились голоса и музыка — телевизор работал. Правая рука моя была крепко привязана к кровати — капельница стояла. Тонкий катетер из-под одеяла бежал вниз и, скосив глаза, я увидел переполненную банку и уловил запах мочи.

— Сестра, — пискнул я.

Вряд ли сестры услышали меня, но сосед продублировал, да еще с дополнениями…

— Больной зовет, шалавы!

Сестра пулей влетела в палату и, поскользнувшись на мокром полу, со всего маху плюхнулась у кровати.

Я неудержимо расхохотался и от резкой боли опять потерял сознание.

— Дурак, разве тебе сейчас можно напрягаться! Ты дышать должен как мышь, как любовник в шкафу! Ты знаешь, сколько швов тебе положили. Только по правому бедру рана глубиной в ладонь, а распахана аж на шестнадцать сантиметров, а на ребре, да и на локтевом сгибе левом — тоже вены сшивали. У тебя же сердце останавливалось, еле с того света вытащили.

Лечащего врача звали Владимир Иванович. А оперировал меня Осипов, а консультировал сам Харитон Гаврилович, пришел все-таки. Хотя мог бы и не прийти — не сердце сшивали — задницу!

Да еще левое подреберье, да руку.

Правда тяжел я был, тяжел…

— Как же это произошло, Валентин Михайлович?

Я так и не понял, сам я у себя спросил или это сказал молодой, с короткой стрижкой парень, деловито примостившийся у моей кровати. Из милиции, как я понял…

…Циклон обрушился на город, как снег на голову, в буквальном и переносном смысле. С утра сверкающее зимней холодной синевой небо затянули вытянутые в полете облака, ветер подул сначала порывами, как бы пробуя свою силу, а потом окреп, загудел в проводах и трубах, и посыпался снег. Часу не прошло, как снеговые заносы перегородили улицы, запорошили дворы. Недавно отшумевший праздник был ли тому виной или синоптики проморгали, но коммунальные службы развернулись только к вечеру. Мощные грейдеры и снегоочистители появились на улицах, пробивая дорогу автобусам и редким в этот день легковым автомобилям.

Мне всегда хорошо спится в снегопад или в дождь. Жена говорит, что это оттого, что я гипотоник. Рабочее давление у меня всего сто десять. И если атмосферное давление снижается, то уменьшается разница между атмосферным и моим собственным. И мы. с природой находим гармонию.

Но и безо всяких давлений по старой морской привычке после обеда люблю расслабиться и немного вздремнуть. Кстати, улыбаться над этой привычкой не стоит. Тут что-то есть, идущее, может быть, еще от наших пращуров. Набив брюхо, наши предки заваливались у костра. Ни охотиться, ни вообще двигаться они не могли, да и не желали в таком состоянии. У многих народов эти привычки переросли в традиции. У итальянцев, например, сиеста. Да и кто из нас не помнит популярную поговорку "После вкусного обеда по закону Архимеда…"