И еще были тучи печатных воззваний, разосланных через почту по сотням адресов — и студентам, и учителям, и чиновникам, и полицейским даже. Воззвания к революции подписаны были словами «ваш Нечаев». Установили, что 22-летний Сергей Геннадьевич Нечаев числился вольнослушателем Петербургского университета. Это он вел среди студенчества «беспримерную разрушительную работу», отбросив «всякую застенчивость, всякую скромность и проповедуя яркий революционизм и бесстыдное богохульство с невообразимым цинизмом» — так охарактеризован был Нечаев в докладе, представленном III отделением самому императору Александру Второму.
В Петербурге удалось схватить и водворить в Литовский замок 19-летнюю девушку Веру Засулич, уличенную в том, что весной 1869 года она получила от Нечаева письмо из-за рубежа. Возможно, из Швейцарии. Арестовали в числе прочих еще двух молодых особ — сестру Нечаева и ее подругу — Томилову, активных участниц тайной нечаевской организации. Обе девушки, так же как и нечаевская корреспондентка Засулич, вели себя на допросах дерзко и совсем не тревожились о своем вожаке, видимо, полагая его в полной безопасности. Поступили уже и агентурные данные, что Нечаев скрылся в Германию или Швейцарию, но сведения были ненадежные… Выследить его, установить его точное местонахождение было важной задачей всей заграничной агентуры III отделения. И напротив: революционеры-эмигранты, прежде всего, конечно, русские, от старших до самых молодых, с кем Нечаев устанавливал конспиративные связи, всеми силами путали его следы, отводили бдительность ищеек, помогали ему скрываться, снабжали всем необходимым и берегли от встреч с любыми лицами, внушавшими не только подозрения, но даже малейшие сомнения насчет их связей с российской и чужой полицией… Словом, судьба его, можно сказать, одинаково горячо волновала и революционеров, и сыщиков. Занимала она, хотя покамест еще более или менее попутно, и мысли Николая Васильевича Постникова.
Он, конечно, и не подозревал, что на одной из станций по пути сюда судьба почти вплотную свела его с этим молодым революционным вожаком. Где-то в Базеле или Бадене два встречных поезда разминулись… В одном ехал Постников, мечтая о женевских встречах с теми, кто мог помочь его издательским и иным планам. А во встречном составе сидел пассажир с фальшивым паспортом и плотно стиснутыми кипами свежеотпечатанных листовок, умело упакованных между двойными стенками невзрачных чемоданов. Составлять их текст помогали Огарев и Бакунин. Напечатаны они были в Женеве. Пассажир же был не кто иной, как Сергей Геннадьевич Нечаев, дерзко спешивший в Россию, пока полиция искала его на Западе. Он, быть может, уже приближался к Петербургу как раз в тот утренний час, когда Николай Васильевич Постников завернул мимоходом на женевский почтамт…
Безо всякого труда получил он здесь адрес пана Станислава Тхоржевского, нынешнего владельца бумаг, завещанных пану князем Долгоруковым с ведома своих душеприказчиков, Герцена и Огарева, давнишних покровителей Тхоржевского.
«Только не надобно спешки, — говорил внутренний голос отставному ротмистру. — Идти по этому адресу без рекомендаций бесполезно. Сперва — к немцу-книготорговцу, осмотреться и войти в здешние издательские дела. А уж потом на Рут де Каруж, № 20, к пану…»
Ожидания не обманули г-на Постникова. Уже в витрине книжного магазина г-на Георга Постников, к своей радости, узнал знакомые обложки «Полярной звезды» с силуэтами пяти казненных декабристов, листы «Колокола», «Народного дела», переплет «Былого и дум».
Он вошел в магазин. У прилавка стоял плотный немец с рыжеватой шевелюрой и мясистым лицом.
— Здесь говорят по-немецки или по-французски? — весело осведомился покупатель.
Хозяин любезно предложил выбор на усмотрение г-на клиента. Почувствовав любителя книг, владелец магазина посоветовал покупателю снять пальто и порыться сколько душе угодно в той литературе, какая ему интереснее.
— Я хотел бы издания… радикальные, левого направления! — доверительно произнес покупатель.
— Тогда вот эта полка…
Искандер… Чернышевский… Бакунин… П. Лавров… Огарев… Боже мой, какое множество и разнообразие! И видимо, неплохо раскупается. Ага, вот и мемуары князя Долгорукова, женевское издание 1867 года.
— Это последнее? — осведомился покупатель заинтересованно.
— Да, но только пока. Новейшее издание последует в скором времени. Оно будет содержать крайне интересные секретные бумаги относительно русского правительства. Над подготовкой документов к печати работает ныне пан Тхоржевский, и дело теперь за малым — найти средства для того, чтобы осуществить публикацию бумаг, подготовляемых к печати.
— Помилуйте! Да разве у «Вольной русской типографии» г-на Герцена и г-на Огарева мало средств? Для столь интересного издания, которое обещает быть и доходным? Оно же, несомненно, себя окупит, не правда ли?
Г-н Георг в ответ развел руками и задвигал плечами. Дескать, как взяться за дело! Тон посетителя стал почти интимным:
— Я толкую об этом как лицо заинтересованное. Ибо, уважаемый г-н Георг, я тоже в некотором роде издатель, хоть и скромный и ищу заработка, вернее, надежного помещения моих средств, а вместе, конечно, ищу путей идейно служить передовым силам моей родины — России, страдающей от несвободы слова! Для меня очень ценно мнение столь опытного книготорговца, как вы.
Похвала польстила хозяину, но, будучи человеком коммерческого склада, он не очень ценил пустые словоизлияния, даже самые лестные, равно как и тех покупателей, какие ограничиваются разглядыванием, перекладыванием и комплиментами. Но Постников понимал толк и в делах, и в характерах. Не торгуясь, он выложил франки за Долгорукова, прихватил «Народное дело» и последние «Приложения к „Колоколу“».
— Почему г-н Герцен прекратил это славное издание? Я ведь помню, как в Петербурге кое-кто платил по золотому за номер!
— О, язык «Колокола» только подвязан, я убежден, — уверенно произнес хозяин. — Издатели просто хотят настроить его на иной лад. Ведь времена меняются, программы журналов и газет тоже. Я бы посоветовал вам взять новейшие работы г-на Герцена, его статьи — вам станут вполне ясны его взгляды на новые задачи нашего времени.
— Спасибо! Знаете, после дороги я намерен посвятить несколько дней полному отдыху и… высокогорным красотам Швейцарии. А вечерами с охотой почитаю то, что вы посоветуете. Хотелось бы мне, можно сказать, на пороге трудной издательской стези позаимствовать кое-что из опыта титанов практики, таких, как Герцен или Огарев. Велика моя охота вникнуть в их писания, но еще важнее было бы расспросить лично. Разумеется, в книгах больше идей и теории, но меня интересует и сторона чисто практическая.
Книготорговец слушал сочувственно, а про себя размышлял: следует ли сообщить этому господину адреса «титанов практики» или, помня предостережение Герцена, дать ему время проверить, желательно ли такое новое знакомство? Пожалуй, не стоит слишком торопить события. Однако клиент ему понравился своей деловитостью, тактом и некоторой живостью, сулящей занимательные и полезные беседы. Кроме всего прочего, г-н Герцен покинул Швейцарию. По его словам, она опротивела ему после дела княгини Оболенской. Где сейчас этот вечный странник — в Брюсселе или в Париже, в точности неизвестно. Но Огарев и Тхоржевский, можно сказать, под рукой…
— Когда вернетесь в Женеву после ваших горных прогулок с назидательным чтением на ночь, — заговорил книготорговец приветливо, — буду весьма рад снова увидеть вас в этих стенах. Вы еще мало изучали мой каталог!
— Всегда предпочитал порыться не в каталогах, а прямо в книгах — это любимое мое развлечение! Весьма благодарен за приглашение! А я, в свою очередь, позволю себе пригласить вас отобедать со мною в какой-нибудь из здешних уютных рестораций. Ну хотя бы в «Кафе де мюзее…».
— О, смотрите, пожалуйста, как вы быстро сориентировались в нашем городе! Удачное совпадение — ведь я люблю пообедать именно там. Случается, что и вместе с друзьями, и даже… с бутылочкой!
