…Герцен с Огаревым стали издавать с 1857 года «Колокол» — прообраз революционной газеты.

В первом номере «Колокола» А. И. Герцен говорил о его целях: «Везде, во всем, всегда быть со стороны воли — против насилия, со стороны разума — против предрассудков, со стороны науки — против изуверства, со стороны развивающихся народов — против отстающих правительств…»

«Колокол» выходил два раза в месяц, на тонкой бумаге, которую легко было сложить и незаметно спрятать. Его тайно перевозили в Россию в чемоданах с двойным дном, в переплетах книг, в посылках — под видом оберточной бумаги, даже в жерлах пушек военных кораблей, даже в пустом гипсовом бюсте Николая I. Его тайно продавали в столице — на улицах, в книжных магазинах. Каждый номер жадно читался революционно настроенными людьми — студенчеством, учителями. Попадал он и в руки крестьян…

Тысячами тайных нитей «Колокол» был связан с Россией. К Герцену приезжало множество людей, он получал горы писем. Ему тайно пересылали секретные документы царских канцелярий, и он печатал в «Колоколе» то, что хотели скрыть от народа царские чиновники. «Колокол» был первым периодическим русским революционным изданием, выходившим без цензуры, голосом «свободной России», борцом против крепостного права и царского строя. Впервые была создана бесцензурная русская печать. В. И. Ленин писал, что в этом великая заслуга Герцена.

Академик М. В. Нечкина

Глубоко, в самом сердце швейцарских Альп, на водораздельном хребте, близ горной группы Сен-Готарда, рождаются две знаменитые реки Европы — Рона и Рейн. Рона уходит на запад, к Женевскому озеру, Рейн — на север, к озеру Боденскому.

Не каждый турист в силах добраться до обоих истоков Рейна в Лепонтинских и Гларнских Альпах.

Там, где крутой белой стеной валит со снежных вершин в тесное ущелье гигантский Рейнвальдглетчер, взору альпиниста открывается в этой холодной ледяной стене темная проталина — трещина. И оттуда, из этой холодной щели, пробивается к свету узкая, как лезвие, сильная, кристально чистая струя.

Она-то и есть будущий Рейн!

Этот исток с Рейнвальдглетчера именуется Задним Рейном. Ибо есть у него еще и брат-близнец — Передний Рейн. Он рождается по соседству, северо-восточнее Сен-Готарда: три горных ручья питают небольшое озеро Тома, а из него струится Передний Рейн. В этих долинах и ущельях еще римляне начинали сооружать мосты и жилища, а на рубеже XVIII–XIX веков строители прокладывали здесь головокружительный почтовый тракт от Кьявенны до Хура, через перевал у Сплюгена. Окончили его в 1822-м и прозвали «виа-мала» — «дорога бед». Много на ней опасных мостов через туманные пропасти. Их каменные арки похожи на знаменитый Чертов мост в верховьях реки Рейс, взятый штурмом суворовскими чудо-богатырями в 1799-м.

Задний и Передний Рейн, речки-близнецы, набравши силу, встречаются у швейцарского селения Рейхенау и сливаются в одну, внушительную и стремительную реку. Именем этой реки народ величает и лесные урочища в ее бассейне: они все здесь — рейнские.

Несколько остепенясь, река впадает в голубую чашу Боденского озера, но не теряется в нем: пополнив Бодензее чистой водой, Рейн покидает озеро у замка Штейн. И уж перед разлукой со своей горной родиной — Швейцарией Рейн дарит ей на прощанье нечто редкостное — Шафгаузенский водопад.

От одного каменистого берега до другого здесь всего сто семьдесят метров. Быстрая, порожистая река, загнанная в эту долину, совершает прыжок через горный кряж и срывается со скального уступа высотою в добрый восьмиэтажный дом (24 метра). С ревом и грохотом валящаяся река обтекает два уцелевших среди кипящей стремнины утеса.

Среди множества гостей, любующихся водопадом, часто бывают не только праздные зеваки, богатые туристы и усердные художники с мольбертами, альбомами и этюдниками, но и люди деловые, думающие над тем, как обуздать и приручить эту дикую силищу; нередки здесь и путешествующие ученые, и авторы путевых очерков, и поэты-романтики, поклонники могучей природы.

Всем им швейцарский север обещает немало интересного и помимо Рейнского водопада. Романтичен и красив средневековый город Шафгаузен с его остроконечными кровлями, своеобразным здешним диалектом жителей, мшистыми стенами крепости Мунот и очень почтенным собором XII века. Простоять более семи столетий на пути стольких рыцарей, воинственных орд и наполеоновских армий удавалось, увы, не каждой древней постройке! Солдаты Наполеона сожгли здесь, например, уникальный висячий деревянный мост XVII века…

На башне-часозвоне шафгаузенского собора висит звучный колокол, сработанный большим средневековым мастером-литейщиком. Горожане гордятся им, и любой поможет прочитать и перевести древнюю латинскую надпись на позеленевшей колокольной меди, среди затейливой вязи узоров:

Vivos voco. Mortuos plango. Fulgura frango. — ЗОВУ ЖИВЫХ. ОПЛАКИВАЮ МЕРТВЫХ. УКРОЩАЮ МОЛНИИ.

Это звучит как клятва или девиз большой жизни. Поистине «медь торжественной латыни»!..

Но слова эти кажутся давно слышанными, знакомыми, потому что во все века и всем народам разнесла их звучная медь мировой поэзии: поэт Шиллер, в самом расцвете сил, увлеченный красотою Рейнского водопада и романтикой города, избрал девиз шафгаузенского колокола эпиграфом к своей «Песне о колоколе» — самому вдохновенному гимну во славу творческого мастерства. Было это в 1799-м…

А полустолетием позже — в 1857-м — первая формула латинского девиза: «Вивос воко!» — «Зову живых!» — снова прозвучала колокольным набатом над всем миром насилия и лжи: русский мыслитель и борец за вольное слово Александр Герцен взял эпиграф шиллеровской поэмы и надпись со старинного колокола девизом для своего боевого, революционного «Колокола» — самого звонкого в России!

Еще одиннадцать лет спустя, в конце июля 1868 года, обновившаяся семья Александра Ивановича Герцена любовалась Шафгаузенским водопадом с открытой террасы гостиницы Швейцергоф, построенной на скалах чуть не в самой стремнине.

Восхищенные зрелищем, оглушенные ревом потока, мокрые от брызг, они все, восьмером, осторожно спустились по крутой лестнице к небольшой заводи, размытой напором волн за многие века. Здесь их поджидал лодочник, чтобы перевезти на другой берег, к экипажам.

Снизу водопад казался еще грознее и величественнее. Разноцветные радуги вспыхивали то тут, то там, особенно когда ветерком относило тучу брызг подальше. Герцен вел за ручку свою младшенькую, Лизу. Старший сын, Александр, медик-физиолог, помогал дамам усаживаться в лодку. Красивая старшая Наталья, прозванная в семье Татой, пропустила вперед мачеху, Наталью Алексеевну Тучкову-Огареву. За нею уселась воспитательница и друг семьи госпожа Мальвида Мейзенбуг. После смерти первой жены Герцена она делила с Александром Ивановичем заботы об осиротевших детях — Саше, Тате, Оле. Последней забралась в лодку Ольга, 18-летняя барышня, лицом и манерами менее напоминавшая покойную мать, чем Тата. Шалунью и капризницу Лизу, дочку от Натальи Алексеевны, второй жены, Герцен усадил рядом с собою. Лодка осела низко, было жутковато на быстрой, порожистой реке, но всерьез волновались только старшие женщины: г-жа Мейзенбуг, дама строгого, аристократического воспитания, не повела и бровью, но все же чуть-чуть изменилась в лице и побледнела. Наталья Алексеевна, менее сдержанная и не привыкшая подавлять свои эмоции, вся напряглась, делала судорожные движения и готова была вот-вот закричать… Герцен заметил ее тревогу и умело отвлек внимание жены от воды. Невозмутимый швейцарец на веслах между тем старался объяснить Лизе, что где-то в Америке есть водопад много выше и шире, а река там еще поуже, и какой-то отчаянный смельчак затеял спуститься по тому водопаду внутри деревянной бочки, но погиб…