— Жаль, что это не сработало.

— Не говори так. Теперь ты свободна.

— Но я все ещё мертва.

— Нет. Ксингакс наложил на тебя проклятье, но мы непременно найдем способ от него избавиться.

— И кто же мне поможет? Твои зулкиры с их ненадежной магией? Для них я более полезна, будучи вампиром.

Барерис покачал головой.

— Не понимаю тебя. Ты пришла сюда по своей воле, но все же держишься столь ожесточенно и холодно. Ведешь себя так, словно не хочешь меня видеть.

— Я не думала, что так получится. Сама я этого не видела, но в сообщениях говорилось, что голубое пламя уничтожило большую часть Грифоньего Легиона в воздухе.

— То есть ты надеялась, что я окажусь мертв?

— Да.

— Не верю.

— Я не испытываю к тебе ненависти и больше не проклинаю тебя за то, что тебе не удалось меня спасти. Но я хочу облегчить себе жизнь, и мне было бы легче существовать, если бы перед глазами постоянно не маячило напоминание о том, чего я лишилась.

— Возможно, ты лишилась не столь многого, как сама думаешь.

Таммит рассмеялась.

— Ох, поверь мне, это так. И, даже если бы я ещё была способна испытывать какие–то чувства к тому парнишке, которого обожала в детстве, где же он? Полагаю, его давно нет. Его отравила ненависть и сожаление.

— Я тоже так считал, пока не увидел тебя.

— Тебе станет легче, если ты осознаешь, что, по большей части, ничего не изменилось. Барерис и Таммит мертвы. Мы — всего лишь призраки этих людей.

Он покачал головой.

— Ты не можешь продолжать избегать меня. Ты собираешься уничтожить Ксингакса, и я тоже.

— Охотиться вместе — почему бы и нет? Только прекрати заводить беседы о вещах, которые для нас потеряны навсегда.

— Хорошо. Если ты и правда хочешь именно этого.

— Так и есть. Спокойной ночи, — она развернулась прочь.

— Погоди.

Таммит повернулась к нему.

— Я присматривал за твоим отцом и братом. Посылал им деньги. Но они оба умерли. Твой отец допился до смерти, а Раль заразился сифилисом.

Он понятия не имел, почему сообщил ей об этом в такой грубой форме. Возможно, он пытался пробиться через броню её холодности или хотел причинить ей боль, добиться того, чтобы на её лице появилась хоть какая–то человеческая эмоция, но, если и так, его ожиданиям не суждено было сбыться. Она просто пожала плечами.

10–26 миртула, год Голубого Пламени

За годы жизни Аот нанес на свое тело множество татуировок, дававших ему возможность при необходимости мгновенно воспользоваться заключенной в них магией, и ему было не привыкать к болезненным ощущениям от повторяющихся прикосновений иглы к коже. При обычных обстоятельствах он даже не обратил бы на это внимания.

Однако на этот раз наездник почувствовал вспышку боли, словно к его глазам и векам приложили раскаленный уголек. Он отпрянул на стуле.

— Что, во имя Черной Руки, это было?

— Простите, сэр, — сказал татуировщик. — Проблемы с магией коснулись и меня. Теперь и мне сложнее пользоваться своим искусством.

— Постарайся уж быть поосторожнее!

— Да, сэр, — художник заколебался. — Мне продолжать?

Хороший вопрос. Действительно ли Аот хотел, чтобы этот негодяй продолжал наносить на его веки и кожу вокруг глаз магические символы, призванные дарить здоровье и остроту зрения, несмотря на то, что из–за непредсказуемости волшебства результат мог оказаться совершенно противоположным?

— Да, — произнес боевой маг. Поговаривали, что этому татуировщику удалось вернуть зрение уже двоим ослепшим легионерам. Учитывая, что священники ничем не смогли ему помочь, Аот не знал, есть ли у него выбор.

Игла снова пронзила его веко, но на этот раз он не почувствовал обжигающего жара. И тут раздался вопль Яркокрылой.

Грифониха осталась ждать его снаружи. Слившись с её разумом, Аот воспользовался её глазами и увидел легионера. Этот малый выставил перед собой седло Яркокрылой, словно надеялся использовать его в качестве щита.

Оттолкнув татуировщика, Аот вскочил, поспешно пересек комнату — он уже в достаточной степени привык к окружающей обстановке, чтобы не налететь при этом на мебель — и распахнул входную дверь.

— Что тут творится?

— Этот идиот возомнил, что имеет право увести меня отсюда! — прорычала Яркокрылая.

Легионеру её слова показались лишь бессмысленным и диким воплем, и он сделал шаг назад.

— Прошу прощения за беспокойство, капитан, — произнес он, — но поступил приказ собрать всех грифонов, чьи владельцы погибли или потеряли возможность сражаться, и распределить их между теми легионерами, что ещё остались в строю, но лишились своих питомцев, или оставить в запасе. Понимаете?

Аот все прекрасно понимал. Учитывая, что во время активных боевых действий войска всегда несли потери, в военное время подобные меры были обычным делом. Но для Аота лишиться Яркокрылой значило не только потерять единственную возможность хоть как–то видеть, но и утратить часть своей собственной души. Барерис прекрасно понимал это, но, очевидно, все равно решил её забрать. Ещё одно свидетельство того, каким бездушным ублюдком он оказался и насколько фальшивой была его дружба.

— Я — боевой маг, — произнес Аот, — а Яркокрылая — мой фамильяр. Она не станет подчиняться другому наезднику.

— Я ничего об этом не знаю, сэр. У меня приказ…

— Пусть я и ранен, я все равно остаюсь твоим командиром!

— Да, сэр, но этот приказ исходит от самой Нимии Фокар.

— Это недоразумение, — послышался голос Барериса. Когда Яркокрылая повернула голову, Аот увидел барда, спешащего вниз по тропе.

Солдат нахмурился.

— Со всем уважением, сэр, она лично говорила со мной. Велела мне проследить за тем, чтобы грифон капитана Фезима не оказался исключением.

— Но позже, — произнес Барерис, — она говорила со мной. — Аот почувствовал легчайшую магию убеждения, струившуюся в голосе барда, словно мед. — Она сказала мне, что изменила свое решение, и капитан Фезим может оставить своего питомца себе. Возвращайся к своим обязанностям, а об этом просто забудь.

— Хорошо, — сказал легионер слегка невнятным голосом. — В этом случае… — он вернул седло на место, отдал салют и удалился.

— Кто–то составил список всех подлежащих изъятию грифонов, — обратился Барерис к Аоту. — Эта бумага случайно попалась мне на глаза, и, когда я заметил там имя Яркокрылой, то немедленно поспешил сюда.

Аот хмыкнул. По законам вежливости ему следовало бы поблагодарить барда, но он скорее предпочел бы воткнуть кинжал себе в брюхо.

Барерис нахмурился.

— Надеюсь, ты не подумал, что я способен приказать кому–нибудь забрать её у тебя, верно?

Этот вопрос заставил мышцы Аота напрячься.

— Это упрек? А почему, во имя всех богов, я должен был решить иначе, учитывая твое прошлое предательство?

— Как и сказал тот солдат, приказ исходил от тарчиона. Думаю, она так поступила потому, что знала — я не пошел бы на такой шаг, веришь или нет. — Барерис нахмурился. — Грифоны, конечно, представляют собой немалую ценность, но все же немного необычно, что тарчиона настолько беспокоит судьба одного–единственного животного.

Аоту это тоже показалось странным, но он не хотел продолжать этот разговор и делиться с бардом своими предположениями и догадками.

— Вернусь в палатку.

Барерис поджал губы.

— Ясно, — он отвернулся.

Аот почувствовал влагу на своем лице. Похоже, по его коже стекали капли крови, выступившие из проколов от иглы. Он захотел вытереть их, но не стал этого делать, боясь испортить работу татуировщика.

Пока армия Пиарадоса готовилась выступить в путь, на Барериса обрушились дюжины задач и мелочей, требовавших его внимания. Ему приходилось присматривать за снаряжением и питомцами всего своего отряда. Следить, чтобы у них не возникло недостатка в провианте, ведь местные земли были не слишком плодородными, а зима уже подходила к концу. И, приняв во внимание сведения, предоставленные агентами Маларка, вместе с Нимией, Таммит и остальными офицерами разрабатывать стратегию будущей кампании.