Я научилась этому, пройдя через множество разного рода терапий. Самым главным было отыскать инструменты, которые пригодились бы мне. У меня уже были дыхательные упражнения, чтение и медитация. Одним из упражнений, которые успокаивали меня и возвращали в настоящее, были слова моей мантры. Нужно иметь какое-то ключевое слово или фразу, которые ты повторяешь вслух, когда растворяешься в замкнутом, порочном круге мыслей, что-то вроде “я тебя услышала, спасибо”. Это позволит тебе вернуться в настоящее и избавиться от того, чего не существует.
Помимо дыхания, чтения и мантр я подыскивала себе активную физическую деятельность на свежем воздухе. Скалолазание и йога стали вторым инструментом, который избавил меня от мыслей и возвратил спокойствие. Они помогли мне по-настоящему сбалансировать тело, разум и душу. Я и по сей день отдаю предпочтение именно им. Я вела тяжелую борьбу с самой собой из-за развивающихся на протяжении всей моей жизни страхов и из-за постоянно повторяющихся мыслей. По сути, я заново появилась на свет из-под спуда размышлений, заставив себя жить настоящим и заботиться о себе. С восемнадцати лет я желала независимости, я тосковала о ней, она была мне необходима, но моя жизнь была сконцентрирована иключительно на моей карьере, и у меня не было возможности подумать о чем-то другом. Моей маме, в чьей любви ко мне я никогда не сомневалась, впервые за свою жизнь, благодаря себе самой, удалось добиться своего роста как менеджера параллельно с моим ростом как актрисы. Сочетание мама-менеджер и менеджер-мама стало таким монолитным, что очень долгое время было неразделимым. Ее способ работы на меня – для меня и со мной – практически превратил меня в неполноценного человека. Все было улажено, сделано, решено. Мне нечему было учиться, нечего было узнавать, по сути, я должна была только заниматься самой собой.
Вообще-то я, как любая девушка моего возраста, начала чувствовать необходимость экспериментировать, чтобы быть уверенной в том, что могу жить одна. Несмотря на то, что мама никогда не была деспотичной и не слишком командовала мной или, по крайней мере, на давала мне это понять, я страстно желала пуститься в свое собственное приключение. Осознание того, что своей работой я с легкостью могла сама себя содержать и быть материально независимой, придавало мне ощущение того, что мне не нужно ни перед кем отчитываться, что и когда я должна была делать.
Пока я жила в Мексике, у нас был очень красивый дом, спроектированный архитектором Арагонесом [прим: Мигель Анхель Арагонес – современный мексиканский архитектор, постровший в Мехико дом La Palma – солнечный дом], на тот момент одним из самых известных молодых архитекторов. Он был построен в престижном районе Мехико. Дом был огромным, поэтому мама жила на одном этаже, а я – на другом. Это предоставляло мне достаточно свободы для того, чтобы приходить и уходить, когда я захочу, не давая никаких объяснений. Как в народе говорится, “всяк сверчок знай свой шесток”, у каждой из нас была своя жизнь. Я уходила до рассвета с друзьями на танцы, а потом мы шли за классическими тако аль пастор [прим: тако аль пастор – кукурузная лепешка с маринованными кусочками свинины и ананаса, запеченными в духовке с зеленью и по желанию с сальсой] с ломтиками ананаса, несколькими каплями лимона и сальсой, излишне острой для столь раннего часа, чтобы насладиться ими… лепешки исчезали одна за другой, пока тарелка не опустошалась подчистую. Подкрепившись, мы расходились по домам и спали до наступления дня. Однако, бывали случаи, когда мне приходилось, едва придя домой, наскоро принять душ, надеть брюки и галопом нестись на “Телевису”, потому что, несмотря на ранний час, меня вызывали на съемку. Взмыленная, я прилетала на студию и, как мешок, плюхалась на кресло, чтобы меня причесали, загримировали, а потом одели. На самом деле я не жаловалась, потому что несмотря на очень тяжелую работу, требующую полной самоотдачи, я каким-то образом умудрялась пойти немного поразвлечься – сходить потанцевать и повеселиться с немногочисленными, но верными друзьями.
С девятнадцати до двадцати шести лет я работала в усиленном режиме – сериал за сериалом,
концерт за концертом, музыкальные презентации за презентациями, так что мои выходы с друзьями были самым быстрым способом выпустить пар и избавиться от напряжения.
Каждый сериал нес свои заморочки, требуя от меня все большего. В случае с “Марией из
предместья” у меня был нервный срыв. Последние серии шли в прямом эфире, и я чувствовала груз сериала, свалившийся на меня. Если когда-то я хотела снова играть в театре, то в конце сериала я практически осуществила свое желание, потому что здесь уже нельзя было сказать: “Повтор!” Сцены транслировались по спутниковым каналам прямиком к домашнему очагу сотен тысяч людей без предварительных репетиций и дублей. Был единственный дубль, который сразу шел в эфир, и этот дубль был самым лучшим. Выбора не было, ничего нельзя было пределать. В эти самые съемочные дни у меня и случился нервный срыв, потому что я очень сильно переживала из-за съемок. Мы присутствовали на экстренном собрании в офисе Сальвадора Мехиа вместе с Валентином Пимштейном и Эмилио Аскáррага Жаном. На собрании я тряслась от волнения и постоянно повторяла: “Я не могу… я больше не могу”. Эмилио в то время помимо того, что был главным лицом студии, президентом “Телевисы”, был еще и моим хорошим, горячо любимым другом. Так вот он обнял меня и сказал: “Успокойся, все будет хорошо. Мы знаем, что делаем”. От усталости, от груза происходившего, от отчаяния у меня прихватило все внутри. Я схватила Эмилио за руки, крепко сжала их и закричала: “Эмилио, неужели ты не понимаешь, что я хочу нормально жить? Я хочу быть обычной женщиной! Хочу быть такой, как все, самой обычной, я хочу спокойствия и покоя. Я больше не могу нести такую ответственность… Я так больше не могу! Все это слишком сильно давит на меня… Я мечтаю о том, чтобы стать матерью, мечтаю иметь семью. Когда же все это сбудется? Ты понимаешь, о чем я говорю? Если я сию секунду не вернусь на площадку, то сегодняшняя серия вечером не выйдет в эфир, понимаешь?” Мои слова привлекли внимание Эмилио, и он обратил внимание на мое истинное состояние.
Мне дали успокоительное, и я вернулась на съемочную площадку, в то время, как они обсуждали,
что делать. Посовещавшись, руководство пришло к выводу, что я должна какое-то время отдохнуть. Мне дали две недели и решили отправить меня домой в Лос-Анджелес. В общем, все было улажено. Пока я старалась восстановиться, по телевизору повторно крутили самые лучшие серии “Марии из предместья”.
Понятно, что причиной этого нервного срыва послужило все происходящее, но это была только
верхушка айсберга, в глубине души я хотела избавиться от съемок сериалов, как от цепей ответственности, висящих на мне тяжким грузом.
И тем не менее, все было не настолько драматично и сложно. Порой, работать было тяжело, но,
частично, я хитрила; я никогда не теряла озорства. Я была ветреной, заводной и жизнерадостной, но, слава богу, никогда не принимала наркотики. Меня ужасала сама мысль о наркотиках, потому что с детства от родственников я знала, что они вызывают зависимость, и попробуй я какой-нибудь наркотик, я скачусь на самое дно, а возможностей для этого было предостаточно. Поскольку я была не обычной девушкой, а звездой экрана и известной певицей, ко мне приходили и предлагали в качестве подарка выложенные перед моим носом пригоршни таблеток, кокаин, марихуану, но, зная основу нашего семейного уклада, я, еще издали завидев толкачей, в страхе убегала. Но водочка, текила, коктейли “маргарита” текли рекой! Тут я давала себе волю и веселилась до изнеможения. Шутки, смех и танцы были моим шансом выпустить пар, способом взбунтоваться против мамы, которая, не переставая, указывала мне, с кем я могу встречаться, а с кем не могу. Я прикидывалась глухой и искала встреч с кем хотела.
Дома я жила до некоторой степени своей собственной жизнью, скажем так, отдельно от мамы, но,
