— С добрым утром, дорогие товарищи космонавты! — говорит диктор. — Готовимся к утренней зарядке…

И тут же веселый голос Боба Хоутона:

— Подъ-е-е-ем!..

… Порой хочется писать и писать: в конце концов это мой личный дневник, и для него нет литературных канонов.

Вместе с тем я стараюсь «не растекаться мыслью по древу», смиряя себя тайной надеждой, что жители моей планеты прочтут когда-нибудь эти искренние, безыскусные строки.

Поэтому я опишу лишь самое интересное, с моей точки зрения, оставляя за бортом мелкие жемчужины эпизодов и деталей, дорогих только лично нам, ринувшимся в Будущее…

После завтрака Шелест решил обсудить, как жить дальше.

— Я прошу высоких представителей земного человечества высказаться, — шутливо произнес он, когда мы угомонились.

— Недурно бы выйти в космос, — предположил Глебов.

— Прямо на ходу?! — Хоутон сделал страшные глаза. — А впрочем…

— У нас есть кое-какие наметки… — робко вставил я. — И поскольку мы, так сказать, заранее «запрограммированы»…

Шелест с одобрением глянул на меня и уничтожающе — на Евгения Николаевича и Боба.

— Добро, — просто сказал он. — Будем действовать строго по плану: отдых, помноженный на отдых и возведенный в степень вдохновения, немного информации, вот пока и все. Полагаю, что сам космос всерьез нас мало интересует, не так ли?..

Евгений Николаевич Глебов возмущенно привстал: как ему, астрофизику, говорят такие вещи? Мы невольно засмеялись: ведь всем известно, что Евгений Николаевич — страстный звездолюб и в Москве жил среди небесных светил, тысячи часов размышляя о свойствах материи и происхождении миров.

Но раньше он делал это на почтительном удалении от звезд. Теперь же, что называется, щуку пустили в воду и хотят сделать ее вегетарианкой.

— Не все сразу, мой друг, — мягко остановил его командир, — сперва ознакомимся со всем тем, что происходило, пока мы спали… Вы же знаете, что киноаппараты работали для нас, и надо уважать их труд…

Евгений Николаевич послушно склонил голову. Мы сели напротив главного овального экрана, плечом к плечу, и командир включил проектор.

Тяжесть в кабине была несколько меньше земной, и во всем теле ощущалась живительная легкость, способствовавшая отличному настроению.

Голубоватый экран приступил к своему «рассказу»…

Подмосковье. Зима. Ночь. Четверо космонавтов в спортивных костюмах — без скафандров — скрылись за дверью звездолета, и ажурная башенка с лифтом отъехала в сторону.

В защитных укрытиях у пультов управления — десятки операторов. Их лица сосредоточены. То и дело посматривают они на стрелки часов, прислушиваются к звонким голосам секунд: капли времени, одна за одной, падают в океан минувшего. Каждая капля «включает» какую-то группу механизмов, а на долю одной — такой же бесстрастной, как и все, — достается главное.

Старт!..

В облаках снега и пара поползло вверх тяжелое туловище ракеты. Скорость нарастала. Вот уже на смену метрам ринулись под днище звездолета километры и вынесли его на своих легких плечах за пределы атмосферы. Золотисто-багровые струи раскаленного редеющего воздуха еще раз обняли прочные борта и скрылись.

Все немощнее тяготение, все увереннее устремляется в черный космос звездолет, разрывая острием холодное пространство.

Кабина… Космонавты-то есть мы! — в биотронах. Мы в анабиозе и не ведаем, что происходит вокруг, не чувствуем давящих перегрузок, доверившись тем, кто выводил нас на галактическую трассу.

Кадры сменяются как в приключенческом фильме. Земля… Величиной с горошину… Плавно отделяется наружная оболочка, обожженная трением о воздух: звездолет-удав меняет кожу. Но на ее месте не просто обновленная «кожа», а сложный металлический скелет.

Длинные фермы выползают из пазов корпуса и опускаются вниз. Они телескопически удлиняются, как ножки штатива, образуя ажурный вогнутый диск.

Из ракеты вырывается сине-фиолетовое прозрачное облако. Оно ширится, тает и, жадно прикрепляясь к радиальным фермам-антеннам, становится почти невидимым. Теперь оно напоминает колоссальный зонт в хвосте ракеты, будто догоняющий ее: это Z-поле, жесткость которого идет в сравнение разве лишь с гравитацией, заполнило просветы между антеннами.

Включается ионный двигатель. Нам кажется, будто мы видим, как его мощное излучение, похожее на солнечный протуберанец, отражается от чашеобразного экрана и разгоняет звездолет до крейсерской скорости…

Медленно гаснет Z-поле: дальше звездолет мчится по инерции, как новое небесное тело. Фермы «зонта» устало сокращаются и, прижавшись к бортам, вновь утопают в пазах.

… Фильм окончен, автоматически включились овальные окна-телевизоры во всю стену кабины, и мы видим окруживший нас величаво-прекрасный звездный океан.

Кибернетика коротко рассказала нам, что происходило до настоящего момента: теперь, мол, разбирайтесь сами…

Мы теснее прижались друг к другу, вглядываясь в это черное безмолвие, не знающее ни зим, ни лет.

Вот оно — наш друг и враг, холодное «ничто», пугающее и вместе с тем чарующее бесконечное Мироздание…

Так же, столетия назад, летели к нам смелые посланцы Гаяны. Они знали лучше нас глубины Галактики и разгадали многие космические тайны. Но летели без адреса — это был их разведывательный полет, поиски обетованной планеты.

Позади себя, на всем своем извилистом пути, они оставляли шаровидные ксаны — кибернетические пеленгационные устройства, — чтобы воспользоваться этими искусственными навигационными «звездами», как вехами, при возвращении на родину.

Они отыскали, наконец, живую планету — это была наша Земля. Приземлились на острове Пито-Као, на Тихом океане, но корабль их повредило землетрясение.

Лишь много лет спустя люди нашли то, что осталось от их экспедиции, и теперь мы, вооруженные их знаниями и галактическими картами, взяли курс на их Гаяну.

Они добирались к нам вслепую, кружным путем — мы летим кратчайшим, длина которого составляет 100 световых лет. И для нас рассчитан и составлен весь штурманский план полета, указано время, когда мы будем пролетать траверз каждой ксаны. В этом отношении нам много легче.

Первым нарушил молчание Шелест.

— Добро, — сказал он. — Начнем привыкать к обстановке… Чернота и звезды за бортом — не скучновато ли? Создадим более веселую декорацию. Будем жить по земному распорядку. Мы улетели зимой. Какое время года выберем сейчас?

— Пожалуй, лето, — охотно предложил Боб. Мы с Евгением Николаевичем поддержали его. Шелест кивнул, подошел к пульту микроклимата и включил установку.

Ласковые солнечные лучи ворвались в кабину. За окнами зазеленели деревья, зашумели листвой на ветру. Кучевые облака поплыли в теплом небе, они видны сквозь узоры надувшихся парусом занавесей. Где-то вдали звучит репродуктор, и мирный голос диктора произносит:

— Передаем эстрадный концерт…

Евгений Николаевич расправил плечи и замурлыкал «Подмосковные вечера» в темпе марша (феноменальное отсутствие у него музыкального слуха замечали все окружающие!) и подошел к штурманскому столику.

— Все по графику, — весело сказал он, блестя глазами. — Нас разбудили через тысячу восемьсот двадцать семь дней, то есть через пять лет…

— Пять лет!? — воскликнул Боб.

— Точно, — кивнул Евгений Николаевич. Во мне зазвучала тонкая грустная нотка.

— А скорость? — восхищенно спросил Хоутон, любивший все «самое-самое…»

— Четверть миллиона километров в секунду, — с готовностью ответил Глебов. — Иными словами, вы сейчас изволили улыбнуться на целый миллион километров!

— Если не больше, — присоединился к шутке командир.

От его высокой широкоплечей фигуры с крупной головой на крепкой красивой шее веяло силой Простое лицо с внимательными карими глазами, густыми бровями и округлым подбородком было спокойным и добрым.