Святая и в самом деле сомневалась теперь, что «раскрытый шпион» имеет какое-либо отношение к шпионажу. Бредовый донос патрульного на своего напарника (может, он просто зуб на него за что-то имел), допрос бедолаги с применением силы (в гуманность Заумяна верилось слабо) – вот тебе и шпион хоть «архангельского демона», хоть «вологодского ангела», хоть «московского идола». В то же время она ненавидела, когда из нее делали дуру, пусть даже не по умыслу, а от излишнего рвения. И, сказав Заумяну о том, что тот сядет в каземат, она вовсе не шутила. Сядет как миленький! И будет сидеть, пока не поумнеет. Но для этого всё же были необходимы доказательства его вины; наказывать подчиненных только за то, что они ей не нравятся, в привычки Святой не входило. Она твердо решила допросить задержанного сама. Способности развязать язык любому, каким бы волевым и упрямым тот ни казался, у нее имелись. Многие всерьез полагали, что она умеет читать мысли. Нет, подобное было за пределами ее возможностей. Но внушить человеку, что с ней можно и нужно делиться всем, даже самым сокровенным, она могла запросто. А потом, если нужно, так же запросто стереть у собеседника воспоминания о его откровенности. Или вообще почистить память, оставив лишь общие знания и приобретенные навыки.

Камера, в которую ее привел Заумян, была простой одиночкой, разделенной на две неравные части толстой железной решеткой. Меньшая примыкала к входной двери. Там отдыхал на деревянной скамье недавний посыльный, вскочивший при виде Святой на ноги. По другую сторону решетки находился второй патрульный, который стоял возле сидевшего на привинченном к полу табурете шпиона. Последний был голым по пояс, со связанными за спиной руками. Его разбитые губы кровоточили, под левым глазом багровел свежий синяк.

– Это так вы его не пытали? – резко повернулась к Заумяну предводительница храмовников.

– Да какие же это пытки! – стал оправдываться начальник патрульной службы. – Это при задержании, так, для порядка, чтобы не рыпался. Я ведь вам хотел рассказать, как мы его раскололи. Смех один! Он ведь сначала молчал как рыба… А я в людях разбираюсь и понял сразу, что так просто этот не заговорит, хоть каленым железом его прижигай, хоть ногти выдергивай. Нет-нет, вы не подумайте, мы такое не практикуем, это я к слову. Для таких вот упертых есть у меня испытанный способ, который до этого ни разу еще осечки не давал. Предварительный расстрел.

– Что? – приподняла брови Святая. – В каком смысле предварительный?

– В том, что пока еще не настоящий. Но об этом только мы знаем. А задержанный думает, что его и впрямь сейчас шлепнут. Я отдаю команду, патрульные наводят оружие. Я поднимаю руку, вроде как отмашку сделать, выжидаю пару секунд… Да какое там пару – обычно на первой уже голосят и начинают каяться во всех грехах. А этот не стал. Только харю скривил, будто мы не автоматы, а голые жопы в него нацелили!.. То есть, я извиняюсь…

– Продолжай, – мотнула головой предводительница храмовников.

– В общем, я руку с полминуты держал, а он только ухмыляется. И вот тут-то Скворцов, вон тот патрульный, – показал за решетку Заумян, – не сдержался и брякнул: мол, ему хоть гвозди в башку забивай, всё равно рта не откроет. А я возьми да скажи: «А ты попробуй». Скворцов сбегал за молотком с гвоздями, приставил один к затылку Полетаева, и тот вдруг побледнел, затрясся… Всё, говорит, скажу, только уберите это от моей головы. Ну и правда, всё рассказал.

– Что именно?

– То, что на «архангельского демона» работает, что уже пятнадцать лет за нами шпионит.

– А какую именно информацию он передавал хозяину? – ледяным тоном поинтересовалась Святая. – Как поддерживал связь? Где обитает этот самый «демон» и что из себя представляет?..

– Пока не успели выяснить, – отдуваясь, ответил начальник патрульной службы. – Я за вами сразу послал, подумал, что вам это тоже будет интересно.

– Мне интересно, – сказала Святая. – Только я сама его допрошу. Развяжите ему руки и оставьте нас наедине.

– Но как же?.. Ведь он…

– Для вас нужно повторять приказы? – вздернула бровь предводительница храмовников.

– Нет-нет!.. – побледнел Заумян. И заорал на стоявшего за решеткой патрульного: – Ты что, оглох?! Развязывай Тимохе руки и пулей оттуда!

Святая не торопилась заходить за решетку. Она с интересом разглядывала из-за нее разминающего запястья пленника. Этот интерес был вовсе не поддельным, а самым что ни на есть искренним, что в первую очередь удивило саму предводительницу храмовников. Что и говорить, мужчины в последние годы превратились для нее лишь в инструмент для достижения целей, и о том, что сама она до сих пор женщина, Святая стала все чаще забывать. И вот сейчас, совершенно неожиданно и, казалось бы, совсем не ко времени и не к месту, она почувствовала, что именно женщина в ней и начинает просыпаться.

Задержанный выглядел молодо, ему трудно было дать больше тридцати лет, хотя предводительница храмовников помнила слова Заумяна, что Тимофей Полетаев попал к ним пятнадцать лет назад, когда ему было восемнадцать. Стало быть, сейчас он в возрасте Христа, а это для мужчин тот самый возраст, когда они уже перестают быть глупыми мальчишками. По крайней мере – большинство из них.

Этим парнем трудно было не залюбоваться. Несмотря на вздувшийся кровоподтек и разбитые губы, он был чертовски красив. Светлые спутанные вихры падали на гладкий высокий лоб, из-под которого хмуро поблескивал пусть и один – второй превратился в щелку, – но изумительно чистой синевы глаз. Святая вспомнила, что у нее самой глаза были когда-то такого же, словно у летнего озера, цвета; это сейчас он трансформировался в синеву закаленной стали.

Обнаженный торс узника не поражал рельефной мускулатурой, но было видно, что под кожей нет ни капли лишнего жира. Предводительница храмовников поймала себя на том, что безумно хочет коснуться этого тела, прижаться к нему лбом, губами…

Странно, что она совсем не помнила этого патрульного. Ведь не видеть она его не могла. Или же форма делает людей безликими? Скорее всего, так для нее и было. Патрульный – это не мужчина, а функция. Топором не любуются – им рубят деревья. Или головы. Даже такие красивые, как эта.

«Нет, – подумала Святая, – этого парня я ни за что не позволю убить. И держать такую красоту за решеткой тоже обидно и жалко. В то же время, если он и впрямь окажется шпионом, ему нельзя предоставить свободу – разве что приковать к себе цепями. Впрочем, последнее не лишено смысла, ведь цепь не обязательно должна быть железной и осязаемой». Святая твердо решила: каким бы ни был итог их предстоящей беседы, этого красавца она привяжет к себе. Только в том случае, если парень и впрямь окажется посланцем врага, придется сделать так, чтобы он забыл о прежнем хозяине и о своем служении ему. Хотя, возможно, этого делать не стоит – кто знает, когда и как это уникальное обстоятельство может пригодиться. К тому же помня о своих провинностях перед ней, он станет более послушным и преданным. Ведь теперь его хозяйкой будет она. Ныне, присно и во веки веков.

Приняв такое решение, предводительница храмовников отбросила туманящие разум непривычные чувства и прошла за решетку. Узник на это, казалось, никак не отреагировал. Разве что плотнее сжал кровоточащие губы и перевел взгляд на стену.

Святая достала платок:

– На, вытрись. Тебя больше никто не тронет, обещаю.

Полетаев едва заметно вздрогнул и демонстративно отвернулся.

– Вот дурачок, – улыбнулась предводительница храмовников. – Это всего лишь платок, чего ты так испугался? Или, может быть, не привык, когда о тебе заботятся?

Святая подошла к парню вплотную и осторожно промокнула платком кровоточащие губы. Тот снова дернулся, но храмовница положила ему на плечи ладони, и Полетаев вдруг словно осел, превратившись из камня в ком податливой глины. Он расслабленно, со всхлипом вздохнул, поднял голову и, встретившись взглядом с глазами Святой, не смог его больше от них отвести.