Взрыв ЯО мы услышали ближе к вечеру. Далеко. Гриб правда было видно и вспышку тоже. Но дистанция была слишком большой для того, чтобы нам как-то навредить. Тем более не такая уж мощная боеголовка была. Я на всякий случай припал к земле, ожидая прихода ударной волны. Тоха и так лежал, ухмыляясь словно сломанный позвоночник не был для него сейчас основной проблемой.

Волна пришла очень ослабленной. Только ветки шевельнула вокруг поляны, да листьями прошуршала. Я даже смутился, от своей излишней осторожности.

— Неужели нам тут ночевать? — заметил Тоха, когда представление ядерного ада на востоке завершилось и мы уже битый час ожидали подмоги. — Я даже по большому сходить не могу. Когда эти япошки прилетят спасать «героев». Словно ответ на его слова вдали послышался стрекот вертолета.

— Ты ѓ- волшебник, Тоха, — сказал я вскакивая. И выпуская ракету в небо.

Через полчаса вертолет забрал нас. Он почему-то помедлил прийти к нам, и я даже подумал, что мою ракету не заметили. Выпустил на всякий случай еще две, одна за другой. Но потом понял причину этой задержки. Они еще кого-то из выживших подбирали. Когда я поднялся на борт по лебедке, то понял кого. Это был наш перс — Шахрани. У Тохи отвисла челюсть. Причем еще больше, когда нам сообщили, что Шахрани поразил сердце у второго Тора. Того самого, которого другая группа японцев атаковала. Он в отличии от других членов группы не последовал за мной для атаки на Саурона. Причем японцы большинство погибли. Они всегда пытались идти до конца, пока все остатки топлива не используют. Поэтому и эффективность у них была выше. Но моего рекорда еще никто не побил. Я убил двух «назгулов» и трех торов. Абсолютный рекорд на данный момент. Причем убить назгула тяжелее. Он на пятьдесят метров ниже Тора. И тут вообще шансов, что аварийный парашют, хоть как-то затормозит падение после выработки топлива — ноль. Поэтому это риск даже больший. Саурона мне бить не довелось. Его феи только однажды завалили. Японцы. Но все погибли в той группе. Ареса же никто не бил пока. Только с ЯО уничтожали. Ростом он, кстати, как назгул, но чрезвычайно опасен. Очень быстр. Уклонится от его «холодного» оружия чрезвычайно сложно. Может прыгать в верх. И молниями швыряется как Саурон.

Шахрани лыбился во весь рот. Еще бы. Он теперь нац-герой. В зал славы его бюст поставят. Там их сотня другая уже. И мой тоже, кстати. Хотя я был против, но меня не спрашивали. Завтра в газетах будет разбор сегодняшнего боя с эйлиенами. Записи с кинокамер. Фотки. Тоха получит по полной за самоуправство. Хотя в принципе от командования ему ничего не будет. Он пытался завалить Саурона — это бесценный опыт. Анализировать нашу схватку с ним будут месяцами, пытаясь выяснить слабые места этого типа великанов…

В русскоязычном районе я не был несколько месяцев. Не любил сюда ходит. Поначалу из-за внимания. Меня узнавали. По фоткам с газет. Это доставало. Собиралась толпа поболтать и начиналась долгая дискуссия, к которой у меня не было никакого интереса. Обычно по теме: когда победим пришельцев и вернемся домой. Про то, как правильно они все теперь в России, в Украине или Белоруссии отстроят.

Оптимизм людей даже на краю гибели — это что-то! Не убиваемая вещь. Улыбаться и поддакивать — это реально доставало. А уйти, сославшись на дела сразу было невозможно. Огорчать людей, которые потеряли все и живут по милости японцев, приютивших их? Но на долго ли? Сколько это будет продолжаться?

Слава богу сегодня меня никто не узнал. Я был в очках и бейсболке, а на улице было уже порядком темно. Газовые уличные фонари давали не так много света, чтобы идущего по тротуару человека можно было уверено опознать. Да и крался вдоль кустов, как заправский ниндзя. Наверняка вызывая подозрение, таким поведением, у случайных прохожих.

Мне нужно было добраться до госпиталя. Надо было навестить Тоху. Он прислал мне письмо, в своем стиле — без слов. На письме был только рисунок. Детский прямо, в стиле: палка, палка, огуречик — вот и вышел человечек. Человечек в коляске. С воздетыми вопросительно руками. Внизу рисунка было только одно слово: «доколе?»

В общем навестить его пришлось. Выхода не было, если я не хотел испортить с ним отношения совсем. Нельзя назвать наши отношения такой уж дружбой. Больше приятельские скажем отношения. Я вообще ни с кем не дружу. Это страшная вещь, начинать дружбу с людьми, которые практически гарантировано гибнуть на первой или второй операции. Я в первый раз сделал такую ошибку. И это было в последний раз. Больше я ни с кем не сходился. Все шесть последовавших атак, я очень скупо отвечал людям с кем тренировался. Некоторые из них принимали это за заносчивость, мол я считаю себя слишком важной птицей, чтобы снисходить до них. Разубеждать их я не собирался. Все равно их ошибочное суждение погибало на следующей, или через следующую операцию. Только такие приятельские отношения с Тохой наладились. Как-то сами собой. Приколист он, как репей. Начнет анекдоты травить. Не зря у него была самая красивая в диаспоре девушка. Такой хохмач любую девушку рассмешит и к себе расположит. Однажды в суши баре они с друзьями повздорили с японцами. Залетными. Не с Токио, явно. Вернее, японцы упрекнули в этих островах, что им постоянно не отдавали. Так Тоха куда-то ушел на несколько минут, принес им карту, отрезал ножом Курилы и положил перед ними. Мол, на вот! Берите.

Мы хохотали, но японцы на него как на сумасшедшего посмотрели. Ушли растерянные и больше не лезли. Я сам был свидетелем этого и с тех пор, у меня сложились более близкие приятельские отношения с Антоном Цветковым из Петербурга.

В рецепции больницы меня, конечно, узнали. Девушка в белом колпаке за стойкой улыбнулась. Японка. Я протянул свою идентификационную карту, но она махнула рукой с убийственно-приветливой улыбкой:

— К Антон-сану?

— Ага, к Антон-сану.

— Второй этаж, палата номер девяносто шесть.

— Домо Аригато.

— Всегда пожалуйста, Предатор-сан.

В ее произношении это звучало почти, как русское «предатель». «Предатель-сам», иронизировал я мысленно. Вообще японцам очень трудно говорить по английский. Очень непривычно. У всех почти ужасный акцент. Даже хуже, чем по-русски.

Я дунул по лестнице вверх. Хорошо, что автограф не попросила. Это меня вообще убивает. У нее вполне могли оказаться эти карточки.

Уже подходя к палате, я услышал голоса, доносившиеся из полуоткрытой двери. У Антона похоже был гость. Я замедлил шаги, но ничего особенного не было. Антон ровным голосом рассказывал про какую-то Таню. Вероятно, воспоминания из былой жизни. Питер, Питер — ты теперь радиоактивная пыль. Чуть не запел я, песню, что Антон иногда пел, сочиненную кем-то из диаспоры. Но вовремя остановился. Неуместная песня, для человека не из Питера.

Я постучал костяшкой пальцев по косяку. Тоха завидев меня встрепенулся, почти приподнялся. Он полулежал в медицинской койке с двумя подушками за спиной. На одеяле лежала открытая книга. А на тумбочке еще гора. В полметра. Друзья видать принесли из личных запасов. На пластиковом стуле у кровати сидела немолодая уже женщина, худощавая и очень ухоженная. Прямо как актриса после двухчасового грима. Когда она обернулась на мой стук, я даже растерялся. Угадать ее возраст можно было только по морщинкам в углах очень красивых карих и строгих глаз.

— Мама, это мой друг, Адам, — представил меня Тоха и тут же в своем репертуаре отругал меня: — Ты почему не приходил, сволочь? Так с друзьями не поступают.