Литмир - Электронная Библиотека
A
A

12 июня. Отмечаю походку Ильи Ефимовича: ни за что не пройдет первым. Долго стоит у калитки: — Нет, вы первый, пожалуйста.

17–18—19—20 [июня]. События, события и события. Мы были с И.Е. и Н.Б. и Бродским в Териоках; были в общежитии актеров у Мейерхольда. Илья Ефимович был весел и очарователен. Попался торговец-итальянец. — А ну, И.Е., как вы по-итальянски говорите? — И.Е. пошел «козырять» и купил у итальянца ненужную цепочку Потом купил за 10 р. для нас ложу. Потом повел нас пить кофе: — Я угощаю, я плачу за всё! — Мы пошли в этот милый териокский ресторанчик. Он стал говорить: почему я не куплю дачу, на которой живу. Я сказал: я беден, я болен. И.Е. подмигнул как-то мило и простодушно: — Я вам дам 5 или 10 тысяч, а вы мне отдадите. Я ведь кулак, вы знаете, — и всю дорогу он уговаривал меня купить эту дачу на его деньги.

— А если вы купите — и она вам разонравится, то я… беру ее себе… видите, какой я кулак!

Н.Б. горячо убеждала нас согласиться на эту сделку.

6 июля. Репин в прошлое воскресение читал лекцию, которую закончил: «И Бог, заканчивая каждый день Творения, — говорил: это хорошо! Великий художник хвалил свое творение!» — Многие из «вестникознаньевцев» расспрашивали меня{3}: как это Репин говорил о Боге? Я ответил им, что это только метафора. Но третьего дня И.Е. за столом говорит мне: «Нет, это не метафора. Я так и верю. Бог должен быть художником, потому что иначе — как объяснить ту радость и тот молитвенный восторг, который испытываешь во время творчества, — и почему бы так дорого ценилось бесполезное искусство?»

16 августа. Сейчас иду к И.Е., он будет писать Короленко. Это по моей инициативе. Я страшно почему-то хочу, чтоб И.Е. написал Короленку. Давно пристаю к нему. Теперь, когда умер Н. Ф. Анненский, на даче Терпан, где живет Короленко (и Марья Алекс., и Авд. Семен., и дочь Короленка, и Татьяна Александровна, и Маргарита Федоровна, и дети Т.А.), страшная скука. Вдова, которой уже 72 года, которая так старается «держаться», что возле открытого гроба Н.Ф. спросила меня, как моя бессонница, — очень тоскует, Короленко осунулся, — я и придумал свести их с И. Репиным. Короленко был очень занят, но я с художником Бродским за ним вторично. Он сейчас же за привычным самоваром — анекдот. Как у Нотовича служил какой-то забубенный репортер, бывший офицер. Привлекли за какую-то статью Нотовича к градоначальнику: «Кто написал эту статью?»

Репин о Короленке: но все же он — скучный человек! Рассказывает, как Короленко ехал на велосипеде — и налетел на человека. Чтобы не сбить того с ног — сознательно направил велосипед в канаву.

12 октября. И.Е. был у меня, но я спал. Он расходится с Нат. Борисовной.

Суббота. Ночь. Не сплю. Четвертую неделю не могу найти вдохновения написать фельетон о самоубийцах{4}. Изумительная погода, великолепный кабинет, прекрасные условия для работы — и все кругом меня работают, а я ни с места. Сейчас опять буду принимать бром. Прошелся по берегу моря, истопил баню (сам наносил воду) — ничего не помогло, потому что имел глупость от 11 до 5 просидеть без перерыва за письменным столом. Ах, чудно подмерзает море. И луна.

В среду был у И.Е-ча. Натальи Борисовны нет. Приехали: Бродский, Ермаков, Шмаров; И.Е. не только не скрывает, что разошелся с Н.Б., а как будто похваляется этим. Ермаков шутил, что нас с М.Б. нужно развести. И.Е. вмешался:

— Брак только тот хорош, где одна сторона — раба другой. Покуда Н.Б. была моей рабой (буквально!), сидела себе в уголке, — все было хорошо. Теперь она тоже… Одним словом… и вот мы должны были разойтись. Впрочем, у нас был не брак, а просто — дружеское сожитие[14]. И с этих пор наши среды… Господа, это вас касается… Я потому и говорю… примут другой характер. Я старик, и того веселья, которое вносила в наши обеды Н.Б., я внести не могу. Не будет уже тостов — терпеть их не могу, — каждый сможет сесть, где вздумается, и есть, что вздумается, и это уже не преступление — помочь своему соседу (у Н.Б. была самопомощь, и всякая услуга за столом каралась штрафом: тостом). Можно хотя бы начать с орехов, со сладкого — если таковое будет, — и кончить супом. Вот, кстати, и обед.

Заиграла шарманка.

— Зачем завели шарманку? Больше не нужно заводить!

Потом И. Е. пошел меня проводить и рассказывал, как Н.Б. понесла на своей лекции 180 р. убытку — читала глупо — очень глупо! — но ей и сказать нельзя — дурацкое самолюбие — вот болезнь: непременно хочет славу — и т. д. За столом читали статью О.Л.Д’Ора ругательную о Наталье Борисовне.

Читал длинную записку Леонтия Бенуа о введении в Академии церковной живописи. Не сомневается, что записку составил Беляев и что Бенуа проведет на это место Беляева. Говорили о том, что нужно иконы писать с молитвою. Подхватил:

— Да, да! Вот Поленов, когда писал Мадонну, так даже постился (я присутствовал), и вышла… такая дрянь!

12 ноября. Бобины слова: силокатка — лошадка. Лелядь — лошадь. Как Боба долго начинает плакать. Сегодня говорит: это вкуное. Я говорю: не понимаю. У него сначала все в лице останавливается, потом начинает чуть-чуть (очень медленно) подгибаться губа — выражение все беспомощнее — и только потом плач. Очень обижается, когда не понимают его слов.

Лида про пятую заповедь — «Вот бы хорошо: чти детей своих!» Ее любимые книги: «Каштанка» и «Березкины именины» Allegro. Она читает их по 3 раза в день.

1913

18 января. Репин о И. Е. Цветкове, московском собирателе: скучный и безвкусный; если, бывало, предложишь ему на выбор (за одну цену) две или три картины, непременно выберет худшую.

Я спросил его, как его встречали в Москве? Он: «Колокольного звону не было!» Рассказывал, как Николай II наследником посетил выставку картин. Сопровождал его художник Литовченко. Увидел картину с неразборчивой фамилией. — Кто написал? — Вржещ, Ваше Высочество! — выпалил Литовченко. Тот даже вздрогнул, и впоследствии с каким-то Великим князем забавлялись:

— Вржещ, Ваше Высочество! — кричали друг другу.

21 февраля. Вчера в среду И. Е. Репин сказал мне и Ермакову по секрету: «только никому не говорите» — что он, исправляя, «тронул» «Иоанна» кистью во многих других местах — «чуть-чуть» — «не удержался»{1}.

О Волошине: «Возмутила бессовестность, приноравливается к валетам{2}. Но я ему не говорил, что не принял бы билета, я сказал:

— Пожалуйста, ничего не меняйте. Не стесняйтесь. Говорите так, как будто меня нет.

Он: — Я, если бы знал, что вы пожалуете, прислал бы вам почетный билет.

Я: — Ну зачем же вам беспокоиться.

И вообще мы беседовали очень добродушно».

22 февраля. Коленька в моей комнате пишет у меня чистописание «степь, пенье, век» и говорит: «Самое плохое во мне — это месть. Я, например, сегодня чуть не убил ломом Бобу. А за что?! Только за то, что он метелочку не так поставил. Когда я вчера ударил Лиду, ты думаешь — мне не было жалко? Очень было жалко, я очень раскаивался». Буквально.

25 февраля — или 26-е? — словом, понедельник. Был вчера у И.Е. — А у нас какой скандал на выставке. (Сидит с Васей и пьет в темноте чай.) — Что такое? — Этот дурак! (Машет рукой.) То есть он не дурак — он умнейшая голова — и… — Оказывается, третьего дня, когда выставку передвижную уже устроили, звонок от цензора: — Ничего нет сомнительного? Тогда открывайте. — Есть Репина картина. — Как называется? — «17 октября». — Как? — «17 октября», — А что изображено? — Манифестация. — С флаами? — С флагами. — Ни за что не открывать выставку. Я завтра утром приеду посмотрю. «А я, — рассказывает Репин, — сейчас же распорядился: повесить рядом с моей картиной этюдики Великой княгини Ольги Александровны и попросил Жуковского, который купил у меня („за наличные“) „Венчание Государя Императора“, — тоже сюда, рядышком.

вернуться

14

Эти слова очень возмущают Машу. — К.Ч.

12
{"b":"280928","o":1}