А Анна?

Незадолго до того, как Гоша возглавил местную ОПГ, Анна навсегда уехала из города. А что ей оставалось еще делать, если Гоша, озлобленный до крайности на искалечившего его Никиту, дважды являлся к ней на квартиру со своими мордоворотами, орал, угрожал, бесчестил словесно и хотел обесчестить действием, но, по понятным причинам, у него это не получалось. В милицию, конечно, обращаться было бесполезно, и поэтому Анна в один день собрала свои нехитрые пожитки и кое-какие сбережения — и скрылась. Кто-то говорил, что она уехала в Москву, кто-то — что за границу, а кто-то и припоминал, что видел как-то на городском кладбище — у могилы Никиты Вознесенского — невысокую тоненькую фигурку, закутанную в темный плащ, а из-под капюшона плаща якобы выглядывали золотые локоны…

Гоша, увлеченный хлопотами, которые принесло ему его новое положение, скоро забыл о существовании Анны и не стал предпринимать ничего для того, чтобы отыскать ее и примерно наказать. Да и с его старушками у Гоши забот было полно — и было бы этих забот еще больше, если бы однажды, после одного из особенно шумных и продолжительных кутежей, Степанида Прокофьевна не вытурила бы из «мерседеса» водителя и не села бы за руль сама. Какой же русский человек не любит быстрой езды? Любила ее и Степанида Прокофьевна, поэтому, выкатив в центр города со скоростью сто восемьдесят километров в час, она очень скоро потеряла управление и, бросив руль, с пронзительным криком влепилась в памятник В. И. Ленину, который неизвестно по каким причинам до сих пор уцелел в городе Саратове на одноименной площади. Надо ли говорить о том, что ни от Степаниды Прокофьевны, ни от просто-Прокофьевны, дремавшей в тот драматический момент на заднем сиденье, не осталось ни одного достойного упоминания фрагмента.

… Гоша Северный рыдал на похоронах и, тиская рубашку на пухлой груди, клялся отомстить. Кому и каким образом он собирался мстить за гибель своих бабушек, было неизвестно до тех пор, пока того самого водителя, которого Степанида Прокофьевна выгнала из машины, не нашли с проломленным черепом в подъезде собственного дома. После акта мщения Гоша отгрохал на могиле старушек чудовищных размеров монумент, изображающий с детства знакомую лавочку и две исполинские старушечьи фигуры, сидящие на лавочке таким образом, что оставалось еще одно свободное место. И целую неделю изумленные посетители кладбища могли наблюдать, как на гигантской чугунной лавочке, рядом с двумя старушечьими фигурами, размером с двухэтажный дом, сидит крохотный — по сравнению с монументом — человек и заливает горькими слезами черный похоронный костюм.

А кладбище Гоша Северный в тот же год переименовал в Прокофьевское.

И в загробном мире — том самом, где находился сейчас Никита, — прошло около полугода (полтора сглота по местным меркам) — с того самого момента, как он оказался в подземелье у подпольщиков. Этот отрезок времени пролетел для Никиты почти незаметно — он только и делал, что готовился к перевороту, понимая в нем для себя следующую выгоду — вернуться домой, узнав секрет перемещения во времени и пространстве. Поначалу была у Никиты мысль — вытащить из спирта плененного полуцутика и потолковать с ним насчет его способностей — всем ведь известно, что полуцутики и цутики свободно могут переходить из одного мира в другой. Но Махно отсоветовал ему делать это — во-первых, потому, что неизвестно, как поведет себя Г-гы-ы, когда получит возможность действовать и мыслить, а во-вторых… во-вторых, Махно все-таки подозревал некую привязанность Никиты к полуцутику.

Да и сам Никита время от времени вспоминал о первых своих днях в этом мире. Кто знает, что бы с ним сейчас было, если бы не своевременное вмешательство Г-гы-ы… Может быть, до сих пор болтался бы Никита в Смирилище, обмирая от постоянного ощущения многокилометровой пустоты под ногами и свистящего ветра вокруг… И не раз, и не два чувствовал Никита потребность поговорить с кем-нибудь по душам так, как он разговаривал с полуцутиком. С Махно, конечно, тоже потолковать можно, но у того лишь одна тема для разговоров — восстание, смена власти… А с другими членами организации Никита как-то не сошелся.

Да, перемены пришли в ПОПУ.

Давненько замечали, что Соловей-разбойник и Юлий стали подолгу уединяться вместе, разговаривая о чем-то и тут же замолкая, если кто-то к ним подходил. Замечали, что и Юлий меняется, можно сказать, на глазах — движения его становятся мягче, женственнее. Всегда хмурый и малоразговорчивый, он все чаще стал улыбаться и напевать вполголоса. Разъяснилось все тогда, когда Рододендрон зашел к Юлию взять Барсю на караульный пост. Дверь в комнату Юлия против обыкновения была не заперта. Забыв постучаться, Рододендрон вошел и увидел такое, что зеленый куст на его голове стал дыбом.

Но теперь Соловей-разбойник и Юлия уже не скрываются. Юлия прилюдно объявила о том, что она, несмотря на свои мучительные колебания и долгие поиски самое себя, все-таки определилась с собственным полом: она — женщина, а краснеющий от смущения Соловей сообщил, что, мало того, женщина, она еще и мамой скоро станет — Юлия. А Соловей, соответственно, папой.

— Сына Кумбыз-ханом назовем, — сказала еще Юлия, поглаживая мускулистой лапищей уже заметно округлый животик, — так папу Соловья-разбойника звали.

— Кумбыз-хан — значит мужественный, — пояснил счастливый Соловей.

Махно, наблюдая эти события, поворчал немного на тему, что подобная мура отвлекает от главного дела, но потом успокоился. Юлия и Соловей обещали драться за счастье своего будущего малыша так, как не дрались бы за самих себя. Барся перешла по наследству от Юлии к Рододендрону, чему и та, и другая, и третий были рады. Рододендрон — потому что очень привязался к саблезубой тигрице, Барся — потому что Юлия последнее время не уделяла ей ни минуты, будучи занята совершенно другими делами, а Рододендрон — уделял, ну и Юлия — по понятным причинам…

Время катилось быстро, подготовка к восстанию шла своим ходом — отлаживались последние модели пистолетов-пылесосов, проводились учения тактике боя на пересеченной местности (в коридоре подземелья), а Никита, знакомый с некоторыми приемами самбо и дзюдо, даже разработал свою систему тренировок «Как голыми руками отнять у вооруженного ифрита бластер».

Но, начавшись успешно, тренировки вдруг закончились из-за ставшего вдруг странным поведения Никиты. Отказавшись от общения с кем бы то ни было, Никита подолгу закрывался в своей комнате и сидел там, не подавая о себе никаких сигналов и не отвечая на стуки и просьбы открыть. Приступы жесточайшей меланхолии изредка сменялись на неуемное желание быть с кем-то рядом — бывало, Никита подолгу изводил своим обществом Рододендрона, смущал присутствием счастливых молодоженов Соловья-разбойника и Юлия, доставал Махно просьбами рассказать о былых временах. Тем не менее о причинах появившихся в его поведении странностей, Никита не говорил ни слова. Так, наверное, продолжалось бы дольше, если бы Махно не отвлекся бы от своих стратегических размышлений и не решился на серьезный разговор с Никитой.

— Так, — проговорил батька, входя без стука в комнату Никиты, — говори.

Никита сидел в углу, обняв колени так бережно, что создавалось впечатление, будто он боится, как бы его тело не рассыпалось на части.

— О чем? — поднимая голову, спросил Никита.

— Вообще, — присаживаясь на корточки рядом, мягко сказал Махно, — о жизни своей расскажи. Ты вот уже сколько из своей комнаты не выходишь, а надысь за мной по пятам ходил и канючил чего-то… мешал мыслить. Почему тренировки не проводишь?

Никита вздрогнул и оглянулся по сторонам. Махно понял, что вопроса он не расслышал, и повторил:

— Почему не тренируешь бойцов?

— А?

— Хрен на! — в сердцах воскликнул батька. — Что за упадничество? Я что, слепой? Не вижу, как ты мучаешься? Может быть, расскажешь, почему ты последнее время сам не свой, а? Я ведь чувствую, что что-то не так. Да и все чувствуют.