Он читал французских оккультистов, вроде Станисласа де Гуайта и Жозефена Пеладана, и именно в этом контексте пил абсент, сознательно культивируя галлюцинации. Он хотел не притупить чувства, но стать безумным, выйти за пределы разума.

Он стремился превратить свою жизнь в сон наяву. Оскар Уайльд уже писал, что надо объединить искусство и жизнь, но Жарри делал это с той интенсивностью, которая скорее стремилась в будущее, к сюрреализму, чем в прошлое, к Уайльду. Когда его силой уводили после эпизода с Маноло, он воскликнул: «А что, неплохо написано?» — «Можно сказать, — говорит Бретон, — что после Жарри гораздо больше, чем после Уайльда, разделение между искусством и жизнью, которое долго считалось необходимым, осмеяли, оскорбили и отвергли в принципе». После Жарри биография неуклонно просачивается в литературу: «Автор разместился на полях текста… „и“ никак невозможно освободить завершенное здание от рабочего, который твердо решил установить на крыше черный флаг».

Жарри шел дальше простого слияния искусства и жизни, которое многие считают главным в авангардизме; он пытался соединить сон и бодрствование. В той же мере оккультист и эзотерик, что и авангардист, он продолжает, по словам Роджера Шаттака, традицию Жана Поля, Рембо и, особенно, Жерара де Нерваля, который говорил, что хочет «править своими снами». Позднее Бретон писал: «Я верю, что в будущем сон и реальность, которые кажутся столь взаимоисключающими, объединятся в некую абсолютную реальность, сверхреальностъ» [37]. Жарри старался выбрать кратчайший путь.

Взгляды его на эти вопросы видны из романа «Дни и ночи». Герой — любитель абсента, новобранец Сенгль, который дезертирует из французской армии. Жарри сам был призван на военную службу, но его демобилизовали по причине «преждевременного слабоумия». Дезертирство Сенгля — не только буквальное, но и метафорическое; это глубоко духовное бегство, он ушел «далеко», убежав в себя.

«Дни и ночи» — это реальность и сон. Жарри пишет, что Сенгль вслед за Лейбницем «верил в первую очередь, что существуют только галлюцинации, или только восприятия, и нет ни ночей, ни дней и жизнь непрерывна». Она непрерывна точно так же, как непрерывно и равно всему сущему сознание в «Тибетской книге мертвых», которая бы понравилась Жарри, если бы ее перевели до его смерти [38].

До этого отрывка (в главе «Патафизика») мысли Сенгля принимают отчетливо магический — или психотический — оттенок. Он обнаруживает, что они могут контролировать внешний мир: «Сенгль проверил свое влияние на действия мелких предметов и решил, что имеет право принять подчинение мира». Напившись абсента и коньяка, он замечает, что может контролировать игральные кости, предсказывая сопернику, как они лягут, поскольку видит это заранее мысленным взором.

Внешняя жизнь Жарри проходила не гладко. Бедность прочно держала его. Он ловил для себя рыбу в Сене, частью — из чудачества (красил же он волосы в зеленый цвет), но частью — из нужды. Теперь он снимал тесную, мрачную комнату в доме 7 по улице Кассетт, которую называл «Великой Мастерской Облачений», потому что этажом ниже была мастерская, где шили церковные одеяния. На каминной полке у него стоял каменный фаллос, подарок Фелисьена Ропса, в лиловой бархатной шапочке. Потолок был таким низким, что сам Жарри задевал его головой, другим приходилось нагибаться. У кровати не было ножек — он говорил, что низкие кровати снова входят в моду, и писал, лежа на полу. По словам Шаттака: «Говорили, что там можно есть только камбалу».

Пьянство Жарри не убавлялось, скорее, оно даже усилилось, так как теперь он обратился к эфиру, когда не мог купить абсента. Кит Бомон цитирует его позднее прозаическое произведение, герой которого Эрбран совершенно разложился. Состояние его вполне похоже на состояние Жарри:

Он пил в одиночестве и методично, причем ему никогда не удавалось достичь опьянения, и у него не было ни малейшей надежды стать тем, кого в те дни было модно называть алкоголиком. Дозы были слишком большими, и алкоголь скатывался по клеткам, как река, которая просачивается сквозь вечное и равнодушное песчаное дно…

Он пил самую сущность древа познания крепостью в 80 градусов… и чувствовал себя как дома в заново обретенном раю…

Вскоре он уже не знал темноты, для него тьмы уже не было, и, несомненно, как Адам до грехопадения… он видел без света…

А жил он почти без еды, нельзя же иметь все сразу, да и пить на пустой желудок полезнее.

То, что Эрбран «видит в темноте», говорит, скорее, не об остроте зрения, а о галлюцинациях. Возможно, это — то «зрение в темноте», которого можно добиться, плавая в закрытом резервуаре.

В конце концов Жарри серьезно заболел и был вынужден обратиться к «merdcins» [39]. Пить на пустой желудок вреднее, и здоровье Жарри было подорвано голодом. Часто говорят, что алкоголиков убивает не просто алкоголь, а образ жизни, который его сопровождает; так было и с Жарри. Он писал другу: «Поговаривают, будто… папаша Убю „то есть, конечно, сам Жарри“ пьет, как лошадь. Признаюсь тебе как старому другу, что я в некотором роде разучился есть, и только этим болен».

Мадам Рашильд он писал: «Мы должны подправить легенду. Папаша Убю, как меня называют, умирает не оттого, что слишком много пил, но оттого, что не всегда много ел». Кроме того, Жарри рассказал приятельнице о характерной для него вере: мозг действует после смерти, разлагаясь, и сны эти и есть рай. Перед смертью он попросил, чтобы ему принесли зубочистку. Принести ее успели, он очень обрадовался и почти сразу умер.

Блестящая глава Шаттака о Жарри в книге «Годы пиршеств» удачно и точно озаглавлена «Смерть от галлюцинации». Жарри оставил после себя не только свое творчество, но и растущее наследие своих поклонников, членов «Училища Патафизики». «Общество друзей Альфреда Жарри» (Societe des Amis d’Alfred Jarry) публикует журнал в его честь под названием «L’Etoile-Absinthe» («Звезда Полынь»).

Как мы увидим из следующей главы, не каждый, кто пил абсент, провозглашен гением. В рассказе Альфонса Алле «Абсент» показано его воздействие на типичного для рубежа веков неудачливого сочинителя. Алле, друг Кро и Верлена, был чудаковатым юмористом, который отличился тем, что первым начал рисовать совершенно одноцветные картины. В те времена часто говорили, что современные художники не умеют рисовать, и Алле с приятелями — главным образом литераторами, а не художниками — образовали «Salon des Incoherents» [40], члены которого действительно рисовать не умели. Шедевры Алле включают белый прямоугольник «Малокровные девочки, идущие к первому причастию в снежной буре» (1883) и чисто-зеленый холст 1884 года «Сутенеры пьют абсент, лежа на траве».

Рассказ «Абсент» — ранняя разновидность «потока сознания». В нем описано, как человек напивается и как меняются ощущения несчастного писателя, который сидит на бульваре в «час абсента», а вокруг другие люди разыгрывают великую мистерию города.

«АБСЕНТ»

Пять часов.

Погода плохая. Серое небо… скучный, пронзительно-серый цвет.

О, хоть бы прошел короткий, резкий ливень, чтобы освободиться от глупых людей, кружащих вокруг, как ходячие штампы!.. Ну и погода…

Еще один плохой день, черт возьми. Да уж, не везет!

Статью не взяли. Так это вежливо…

«Очень понравилось… интересная идея… и написано мило… но не совсем в стиле нашего журнала…»

Стиль журнала? Журнальный стилъ? Самый скучный журнал во всем Париже! Нет, во всей Франции.

Издатель занят, рассеян, он думает о чем-то.

«Где-то здесь ваша рукопись… да, роман мне понравился… интересная идея… и написано мило… но дела, знаете ли, идут неважно… портфель буквально набит… вы бы написали что-нибудь такое, ходкое… Все раскупят… слава… почетный список…»