Долгое молчание. Опять мечта… Проклятая мечта!.. Вы, демоны, смеетесь надо мною?.. Ну, смейтесь, смейтесь, – я и сам смеюсь. Удар грома. Сильнее, гром! Тебе не заглушить Стенания растерзанного сердца!.. Другой удар сильнее.
Вот так! И то не громко; посильнее!., О, если б мне стихии покорялись!.. Одним ударом я б разрушил мир И молнией спалил бы все картины… Пусть гибнет всё… Пощады ничему! И первое погибни ты, искусство!.. Искусство – вздор… Оно на дне бутылки, Вот где оно, искусство!.. Пить и пить… Страстям своим… отважно предаваться, Роскошничать и в неге утопать — Вот жизнь!.. И Рафаэль так жил… И я… (Засыпает.) Гром и молния. Фети спит непробудным сном… Освещенная молнией, бледная и худая, с распущенной косой, появляется Анунциата и останавливается перед спящим Фети. Анунциата: Богохулитель дерзкий! И это ты, что обещал так много, Ты, кем была я некогда горда, Кому вполне безумно предавалась, Кем я жила и страстно упивалась, – И это ты, мой светлый идеал? Проклятие! Ты дерзостно попрал Святыню чувств, надежд и вдохновений, Ты погубил в зародыше свой гений, На полпути к бессмертию ты пал! Фети просыпается и с ужасом смотрит на Анунциату. Фети: О боже! Прочь, ужасное виденье… Анунциата!!. Это страшный сон Иль совести тревожное явленье?! Я без того разбит и сокрушен… Анунциата, ты ли?.. Анунциата: Это я! Я – казнь, тебе ниспосланная свыше! А! ты узнал меня!.. Да, это я, – Твоя Анунциата!.. Это я, Доминикино Фети!.. О, гляди, гляди, Я мало изменилася. Не правда ль? . . . . Проклятие, проклятие тебе! Фети: (упадая пред ней на колена) Не проклинай! Не я, не я, а люди — Виновники погибели моей! У ног твоих позволь мне умереть, Дай выплакать у ног твоих прощенье… Не я, не я, – а люди!. . . . . . . <1846> «Напрасно говорят, что я гонюсь за славой…» Напрасно говорят, что я гонюсь за славой И умствую. Меня никто не разгадал! Нет, к голове моей чернокудрявой, Венчанной миртами, ум вовсе не пристал. Нет, что мне умствовать! К чему? Вопросы дня И смысла здравого прямое направленье Меня не трогают, не шевелят меня: Когда в движеньи ум – мертво воображенье… Не мир действительный – одни мне нужны грезы, Одна поэзия душе моей нужна! Порой салонный блеск, мазурка, полька, слезы, Порою мрачный грот и томная луна… При ослепительном и ярком свете бала, С букетом ландышей и пышных тюбероз, Иль одинокая под сумраком берез, Я с наслаждением мечтаю и мечтала. Напрасно ж говорят, что я гонюсь за славой И умствую… Меня никто не разгадал! Нет, к голове моей чернокудрявой, Я повторяю вам, ум вовсе не пристал. Село Фекла <1847> Будто из Гейне Густолиственных кленов аллея, Для меня ты значенья полна: Хороша и бледна, как лилея, В той аллее стояла она. И, головку склонивши уныло И глотая слезу за слезой, «Позабудь, если можно, что было», – Прошептала, махнувши рукой. На нее, как безумный, смотрел я, И луна освещала ее; Расставайся с нею, терял я Всё блаженство, всё счастье мое! Густолиственных кленов аллея, Для меня ты значенья полна: Хороша и бледна, как лилея, В той аллее стояла она. <1847> «Ты мне всё шепчешь…» Ты мне всё шепчешь: «Постой!» Я говорю: «Для чего же?» Что же вдруг сталось с тобой? Ты простонала: «О боже!» Дивный был ужин вчера! Мы проболтали до ночи, Но и расстаться пора: Сон уж смежает нам очи. Что ты всё смотришь кругом? Что потупляю я взоры? Долго мы были вдвоем, Сладко вели разговоры. Я виноват пред тобой, Ты предо мною… Но что же? Ты мне всё шепчешь: «Постой!» Я говорю: «Для чего же?» <1850> К Фанни Эльслер Подражание одному московскому стихотворцу Фанни милая порхала Амазонкой и с ружьем, Грациозно приседала И летела напролом, А сценические плошки Света яркою струей Освещали ее ножки. Фанни! я поклонник твой! Но не танцы и не пляски, Силы полные, огня, И не пламенные глазки Озадачили меня… Я люблю тебя, о Фанни! Не за то, что легче лани Ты порхаешь. Вовсе нет! Не за эти прелесть-крошки Восхитительные ножки, А за то, что ты, на дрожки Сев, поехала Москвой Восхищаться. Взгляд твой зоркий Упивался красотой _Самотёка, Лысой горки_ И _Поклонною горой_… Вот поэтому-то Фанни Вдруг с ума свела меня… Ей и дань рукоплесканий, И. восторги… Да, тебя Русским сердцем понял я! 1850 |
