– Честь всегда там же, где риск, – возразила Елена. – Отвергни риск – и отвергнешь честь. Я всегда думала, что ты – единственный из знакомых мне барраярских мужчин, признающий, что честь женщины – не только то, что находится у нее между ног.

– Конечно, честь солдата – исполнить его патриотический долг…

– Или ее долг!

– Хорошо, или ее долг… но все вот это – не служба императору! Мы здесь ради десяти-процентной прибыли для Тава Калхуна. Ну или, в любом случае, мы здесь за этим оказались.

Он собрался, готовясь продолжить свой обход – и остановился. – Что ты там, в лазарете, говорила насчет «ожесточиться»?

Она вздернула подбородок. – Да. И что?

– Моя мать тоже была настоящим солдатом. И я не думаю, что она когда-нибудь отказывалась ощущать чужую боль. Даже боль врага.

После этих слов оба надолго замолчали.

Офицерское совещание для выработки плана на случай контратаки оказалось не таким сложным, как боялся Майлз. Они заняли конференц-зал, раньше принадлежавший заводскому начальству. Захватывающая дух панорама за иллюминаторами демонстрировала весь комплекс в целом. С недовольным ворчанием Майлз уселся к этой картине спиной.

Он быстро и легко привык к роли арбитра, управляя потоком идей и в то же время скрывая, что ему самому недостает точной информации. Скрестив руки на груди, он произносил «угу», «гм», и лишь очень изредка – «помоги нам бог», потому что при этих словах Елена чуть не подавилась. Все остальное делали Торн с Осоном, Даум и Джезек, а также трое освобожденных из плена фелицианских младших офицеров, не проходивших через процедуру выкачивания мозгов. Хотя Майлз и обнаружил, что ему приходится мягко уводить обсуждение от идей, слишком схожих с теми, которые, как только что было продемонстрировано, на пеллианах не сработали.

– Нам здорово помогло бы, если бы вы, майор Даум, смогли связаться со вашим командованием, – подвел Майлз итог совещания, размышляя: «Бога ради, как это можно потерять целое государство?» – Как последнее средство: может, какой-то доброволец на одном из станционных катеров проберется вниз, на планету, и сообщит им, что мы здесь, а?

– Мы приложим все усилия, сэр, – пообещал Даум.

Какая-то восторженная душа подыскала Майлзу апартаменты в самой роскошной части комплекса, которая ранее, как и элегантный конференц-зал, была отведена для самого главного начальства. К несчастью, в последние несколько недель соответствующие службы явно не имели возможности следить за порядком. Майлз пробрался среди культурных наслоений, оставленных недавно расквартированным в этих президентских апартаментах пеллианином и прикрывающих еще один слой, принадлежащий впоследствии выселенному фелицианину. Разбросанная одежда, пустые обертки из-под пайков, диски с данными, недопитые бутылки – и все это как следует перемешалось из за того, что во время атаки то включалась, то выключалась искусственная гравитация. На дисках, как оказалось, были записаны лишь бойцовские шоу. Никаких секретных документов, ничего выдающегося с точки зрения разведки.

Майлз готов был поклясться, что разноцветные пушистые островки плесени, выросшие на стенах ванной комнаты, двигаются, когда он не смотрит на них в упор. Может, это было результатом переутомления. Он поостерегся касаться их, пока принимал душ, а выходя, включил ультрафиолетовые светильники на максимум и плотно закрыл дверь. «Последний раз ты попросил сержанта остаться на ночь из-за того, что в гардеробе живут Твари, когда тебе было четыре», – твердо напомнил себе Майлз. Умирая от желания заснуть, он вполз в чистую пижаму, которую захватил с собой.

Кровать представляла собой пузырь антигравитации, подогреваемый инфракрасным излучением до температуры материнской утробы. Секс в невесомости, как слышал Майлз, был одним из главных удовольствий космического путешествия. Десять минут попыток расслабиться в этом пузыре привели Майлза к убеждению, что он бы удовольствия от такого получить не смог – хотя, когда температура поднялась, то пятна и распространившееся по комнате амбрэ навели его на мысль, что это пытались сделать как минимум трое, причем недавно. Он поспешно оттуда выполз и сидел на полу до тех пор, пока его желудок не прекратил свои попытки вывернуться наизнанку. Для добычи победителя это уж слишком.

Из иллюминатора открывался великолепный вид на смятый, зияющий дырами корпус РГ-132. Время от времени внутреннее давление заставляло один зверски скрученный кусок металла отцепиться от другого, и он отламывался, вызывая самопроизвольное шевеление остальных обломков, усеявших корабль, подобно перхоти. Какое-то время Майлз это созерцал, затем решил пойти посмотреть, не осталось ли у сержанта во фляжке еще виски.

Коридор, который вел от президентских апартаментов, заканчивался на смотровой палубе – каркасе из хрусталя и хромированного металла, аркой выгибавшемся под куполом, испещренным миллионами безжалостных звезд. К тому же выходила эта палуба не на комплекс завода, а в противоположную сторону. Плененный этим зрелищем, Майлз побрел туда.

Голос Елены, взлетевший до бессловесного вопля, выдернул его из состояния дремоты; накатила адреналиновая волна. Крик доносился со смотровой палубы; Майлз, спотыкаясь, побежал туда.

Он вскарабкался на подиум и развернулся на месте, ухватившись одной рукой за блестящую металлическую стойку. Слабо освещенная обзорная палуба была отделана бархатом насыщенного синего оттенка, сиявшем в свете звезд. Гидро-кушетки и банкетки странных изогнутых форм словно приглашали, развалясь, понежиться на них. На одной из этих кушеток был распластан на спине Баз Джезек, на которого навалился сержант Ботари.

Одно колено сержант вдавил Базу в живот, другое – в пах и сомкнул, перекрутив, здоровенные ручищи у него на горле. Лицо База побагровело, и его безумный вопль задохнулся, так и не успев родиться. Елена, в расстегнутом кителе, носилась вокруг обоих, отчаянно заламывая руки и не смея воспротивиться Ботари физически. – Нет, отец! Нет! – кричала она.

Неужели сержант поймал инженера на попытке наброситься на нее…? Майлза тряхнуло от горячей ревнивой ярости, которую тут же погасил холодный рассудок. Елена как никто из женщин способна за себя постоять – благодаря паранойе самого сержанта. И его ревность подернулась ледком. Он же мог позволить Ботари убить База…

Елена его заметила. – Майлз… милорд, остановите его!

Майлз подошел поближе. – Отцепись от него, сержант, – приказал он.

Ботари, с пожелтевшим от ярости лицом, покосился на него, потом снова перевел взгляд на свою жертву. И рук не разжал.

Майлз опустился на колени и легко положил ладонь на вздувшуюся жилами мускулистую руку Ботари. Он испытывал тошнотворное ощущение, что опаснее этого он ничего в жизни не делал. Майлз понизил голос до шепота: – Я что, должен отдавать свой приказ дважды, оруженосец?

Ботари словно и не слышал.

Майлз крепко сомкнул пальцы на запястье сержанта.

– У вас не хватит силы разжать мою хватку, – проворчал Ботари уголком рта.

– Чтобы сломать свои собственные пальцы, пытаясь сделать это, силы у меня хватит, – пробормотал Майлз в ответ и рванулся, потянув и вложив в это весь свой вес. Ногти его побелели. Еще секунда, и его хрупкие суставы затрещат…

Сержант зажмурился, его дыхание со свистом вырывалось сквозь стиснутые зубы. Затем с проклятиями он спрыгнул с База и стряхнул с себя Майлза. Он отвернулся, грудь его тяжело вздымалась, невидящие глаза уставились куда-то в бесконечность.

Корчащийся на кушетке Баз с глухим стуком свалился на ковер. Он принялся глотать воздух в хрипящем мокром кашле, отхаркивая кровь. Елена бросилась к нему и стала баюкать его голову у себя на коленях, не обращая внимания на грязь и кровь.

Майлз, шатаясь, поднялся на ноги, переводя дух: – Ну хорошо, – произнес он наконец, – что же здесь происходит?

Баз попытался что-то сказать, но вышел у него лишь булькающий глубокий кашель. Елена рыдала, и ничем помочь не могла.