— Трудно сказать сразу, сколько нужно, — сказалъ я, колеблясь.

— Пустяки! Говорите скорѣе. Дважды пять — довольно? трижды пять — довольно? четырежды пять — довольно?

Я сказалъ, что по моему этого вполнѣ довольно.

— Четырежды пять вполнѣ довольно, не правда ли? — повторилъ м-ръ Джагерсъ, нахмуривъ брови. — Ну, а что такое по вашему четырежды пять?

— Что о моему четырежды пять?

— Ну да! четырежды пять — сколько?

— Я полагаю, вы сами знаете, что четырежды пять — двадцать.

— Не говорите о томъ, что я знаю, мой другъ, — замѣтилъ сварливо м-ръ Джагерсъ, тряхнувъ головой:- я хочу знать, какъ будетъ по вашему.

— Двадцать фунтовъ, разумѣется.

— Уэммикъ! — сказалъ м-ръ Джагерсъ, отворяя дверь въ контору. — Примите отъ м-ра Пина росписку и выдайте ему двадцать фунтовъ.

Такой странный способъ вести дѣла произвелъ на меня сильное, но не особенно пріятное впечатлѣніе. М-ръ Джагерсъ никогда не смѣялся; онъ носилъ высокіе, ярко вычищенные скрипучіе сапоги и, приподнимаясь на носкахъ, склонялъ на бокъ голову и морщилъ брови, въ ожиданіи отвѣта, а иногда поскрипывалъ сапогами, и тогда казалось, будто эти сапоги смѣются сухимъ и подозрительнымъ смѣхомъ. Такъ какъ онъ ушелъ изъ дому, а Уэммикъ былъ оживленъ и разговорчивъ, то я сказалъ ему, что м-ръ Джагерсъ мнѣ кажется очень страннымъ.

— Скажите ему это, и онъ будетъ очень радъ, — отвѣчалъ Уэммикъ:- онъ желаетъ, чтобы вы находили его страннымъ. О! — прибавилъ онъ, видя, что я удивленъ, — это не мое личное мнѣніе; его занятія дѣлаютъ его страннымъ человѣкомъ.

Уэммикъ сидѣлъ за конторкой и закусывалъ сухимъ, твердымъ бисквитомъ, кусочки котораго бросалъ себѣ въ ротъ, точно прибиралъ ихъ къ мѣсту.

— Мнѣ всегда кажется, — говорилъ Уэммикъ, — что онъ разставляетъ человѣку западню и ждетъ. Вдругъ… хлопъ… и вы пойманы!

«Попасть въ западню не очень пріятно», подумалъ я и сказалъ, что онъ, вѣроятно, очень ловокъ.

— Еще бы! — отвѣтилъ Уэммикъ.

Затѣмъ я спросилъ:

— Вѣроятно, у него блистательно идутъ дѣла?

И Уэммикъ отвѣтилъ:

— Ве-ли-ко-лѣпно!

Я спросилъ:

— Много ли у него писцовъ?

На это Уэммикъ отвѣчалъ:

— Мы не держимъ особенно много писцовъ, потому что Джагерсъ одинъ, и другого такого не найти. Насъ всего четверо. Хотите ихъ видѣть? Вы теперь, могу сказать, у насъ свой человѣкъ.

Когда мы осмотрѣли контору и сошли внизъ, Уэммикъ отвелъ меня въ комнату опекуна и сказалъ:

— Вы здѣсь уже были?

— Скажите, пожалуйста, — спросилъ я, снова увидѣвъ двѣ мерзкія маски, — чьи это снимки?

— Эти? — сказалъ Уэммикъ, вставъ на стулъ и смахнувъ пыль съ ужасныхъ головъ, прежде чѣмъ ихъ снять. — Это двѣ знаменитости. Они доставили намъ много славы. Этотъ молодецъ (да ты, должно быть, ночью сходилъ съ полки, старый негодяй, и заглядывалъ въ чернильницу, что у тебя такое пятно надъ бровью!) убилъ своего хозяина, и, такъ какъ его въ томъ не могли уличить, то значитъ устроилъ ловко дѣло.

— Портретъ похожъ на него? — спросилъ я, отступивъ отъ звѣрской хари, между тѣмъ какъ Уэммикъ плюнулъ на пятно и вытеръ его рукавомъ.

— Похожъ ли? да онъ какъ живой, знаете. Маска снята съ него въ Ньюгетѣ, тотчасъ послѣ казни. Ты питалъ ко мнѣ маленькую слабость, неправда ли, старый хитрецъ? — сказалъ Уэммикъ и пояснилъ этотъ дружескій возгласъ, дотронувшись до брошки съ изображеніемъ лэди и плакучей ивы возлѣ урны:

— Онъ нарочно заказалъ это для меня.

— А того другого господина постигъ такой же конецъ? — спросилъ я. — Онъ кажется одного поля ягода.

— Вы правы, — отвѣчалъ Уэммикъ, — и скверная ягода. Да! его постигъ такой же конецъ, вполнѣ естественный въ такихъ случаяхъ, увѣряю васъ. Онъ поддѣлывалъ завѣщанія; а мнимыхъ завѣщателей отправлялъ на тотъ свѣтъ. А ужъ какой лжецъ онъ былъ, не приведи Господи! Въ жизни не встрѣчалъ другого такого лжеца.

Прежде, чѣмъ поставить своего покойнаго пріятеля обратно на полку, Уэммикъ дотронулся до самаго широкаго изъ своихъ траурныхъ перстней и сказалъ:

— Нарочно посылалъ купить его для меня, наканунѣ казни.

Вдругъ мнѣ представилось, что всѣ украшенія, которыя онъ носилъ, были подарки покойниковъ. Такъ какъ онъ, повидимому, не скрывалъ источниковъ своихъ сокровищъ, я рѣшился спросить его объ этомъ.

— О, да, — отвѣчалъ онъ, — это все подарки такого же рода; я всегда ихъ принимаю. Они курьезы своего рода. И вмѣстѣ съ тѣмъ имущество. Они стоятъ не Богъ вѣсть какъ дорого, но все же это имущество, и движимое. Для васъ это пустяки при вашей блестящей будущности, но что касается меня, то моей путеводной звѣздой всегда было: пріобрѣтать движимое имущество.

Я похвалилъ его за это, а онъ продолжалъ съ дружеской улыбкой:

— Можетъ быть, вы захотите когда-нибудь навѣстить меня въ Вальвортѣ и даже переночевать у меня; я сочту это за честь. Мнѣ нечѣмъ особенно похвастаться передъ вами, но, быть можетъ, вамъ любопытно было бы взглянуть на тѣ вещи, какія я могу вамъ показать; кромѣ того у меня хорошенькій садикъ и бесѣдка.

Я сказалъ, что съ наслажденіемъ принимаю его гостепріимство.

— Благодарю, приходите, когда вамъ будетъ удобно. Вы уже обѣдали у м-ра Джагерса?

— Нѣтъ еще.

— Ну, онъ угоститъ васъ виномъ, и хорошимъ виномъ. Я же угощу васъ пуншемъ, и недурнымъ пуншемъ. А теперь я вотъ что скажу вамъ: когда будете обѣдать у м-ра Джагерса, обратите вниманіе на его прислугу.

— Развѣ я увижу что-нибудь необыкновенное?

— Вы увидите прирученнаго дикаго звѣря. Это не совсѣмъ обыкновенное зрѣлище, скажу вамъ. И м-ръ Джагерсъ еще вырастетъ въ вашихъ глазахъ.

Я сказалъ ему, что буду помнить его совѣтъ. Когда я сталъ прощаться, онъ спросилъ меня: не пожелаю ли я удѣлить пять минутъ на то, чтобы поглядѣть на м-ра Джагерса «въ дѣлѣ». Я отвѣчалъ утвердительно, и мы отправились въ полицейскій судъ, гдѣ увидѣли человѣка, похожаго на покойнаго любителя фантастическихъ брошекъ; онъ стоялъ у рѣшетки, смущенно жуя что-то; между тѣмъ какъ мой опекунъ подвергалъ какую-то женщину перекрестному допросу и наводилъ ужасъ на нее, и на судей, и на всѣхъ присутствующихъ. За всякое слово, которое онъ не одобрялъ, онъ страшно ругался, а если кто-нибудь не сознавался въ чемъ-нибудь, онъ говорилъ:

— Я вырву у васъ признаніе; а когда онъ слышалъ признаніе, то говорилъ:

— Ну, вотъ я васъ и поймалъ!

Судьи трепетали, когда онъ кусалъ себѣ ногти. Воры и сыщики упивались каждымъ его словомъ и содрогались, когда онъ поводилъ бровью въ ихъ сторону. На чьей сторонѣ онъ былъ, я не могъ понять, потому что мнѣ казалось, что онъ всѣхъ ихъ разноситъ въ пухъ и прахъ; знаю только, что онъ былъ не на сторонѣ судей, потому что, когда я на цыпочкахъ выбирался изъ суда, ноги старичка предсѣдателя судорожно трепетали подъ столомъ; обвиненія такъ и сыпались на него за то, что онъ не понимаетъ закона и правосудія.

Бентли Друмль былъ такой сварливый малый, что смотрѣлъ даже на книгу, которую бралъ въ руки, точно авторъ хотѣлъ нанести ему кровное оскорбленіе: такъ же нелюбезно относился и къ знакомымъ. Тяжеловѣсный по природѣ, неловкій въ движеніяхъ, съ апатичнымъ толстымъ лицомъ и неповоротливымъ языкомъ, который какъ будто съ трудомъ поворачивался у него во рту, — онъ кромѣ того былъ лѣнивъ, спѣсивъ, скупъ, скрытенъ и подозрителенъ. Сынъ богатыхъ родителей, которые ростили такого милашку, пока не сообразили, что онъ уже великовозрастный тупица, Бентли Друмль попалъ къ м-ру Покету, когда былъ головою выше этого джентльмена и втрое его толще.

Стартонъ былъ избалованъ матерью и проживалъ дома, когда ему слѣдовало находиться въ школѣ, но онъ былъ всей душой преданъ своей матери и восхищался ею безъ мѣры; по словамъ Герберта, онъ походилъ на нее, какъ, двѣ капли воды. Гербертъ былъ мой неразлучный товарищъ и другъ. Я предоставилъ мою лодку въ его распоряженіе, и благодаря этому онъ такъ же часто пріѣзжалъ въ Гаммерсмитъ, какъ я въ Лондонъ. Мы во всякіе часы сновали по дорогѣ между этими двумя пунктами. И я до сихъ поръ люблю эту дорогу (хотя она уже не такая пріятная, какъ была прежде) по воспоминаніямъ юности, впечатлительной и исполненной надеждъ.