– У меня сложилось такое же впечатление, – проворчал Скотт.

– Животные явно не приспособлены к жизни на судне и к штормовым переходам, господин полковник флота, это очевидно.

Похоже, Мирз никак не мог смириться с тем, что офицера, чей чин соответствует чину сухопутного полковника, на флоте, а значит, и здесь, в экспедиции, организованной военными, именуют «капитаном». Теперь, когда Скотт представал перед полярниками и моряками без мундира, такое обращение к нему – «полковник флота» – одного из офицеров напоминало всем остальным о его высоком флотском чине. Тем более что рядом со Скоттом были еще капитан (командир) судна Эванс и кавалерийский капитан Отс.

Наверное, поэтому ни одного замечания Мирзу он так и не сделал, а все остальные офицеры постепенно перенимали эту форму обращения.

– Одного мы уже потеряли. Как ведут себя остальные? Каково их общее состояние?

– Такое же, как и большинства людей на этом судне, после всех пережитых ими штормов. Не считая, конечно, нескольких наиболее опытных моряков.

– Благодарю за уточнение, – сквозь зубы процедил Скотт.

– Но как только собаки окажутся на земле, в снегах, сразу же почувствуют себя в родной стихии, – заверил его Дмитрий, и капитан обратил внимание, что английский язык этого русского стал значительно чище и непринужденнее[9]. – Но пока что большинство из них терпят лишения от холода, поскольку находятся на мешках и просто на открытой палубе…

– От холода? – прервал его начальник экспедиции. – Но ведь вы уверяли, что они выдерживают сорокаградусные морозы.

– И пятидесятиградусные тоже. Но при сухом морозе и сухой шерсти. А здесь они страдают оттого, что постоянно мокрые. Мы закупили собак гиляцкой породы, сэр, которые в течение столетий используются на Дальнем Востоке не только гиляками[10], но всеми уважающими себя русскими каюрами. В Антарктиде они не подведут.

– Но я слышал, что лучший из ваших псов тоже заболел.

– Качка и холодная морская купель едва не доконали этого пса, он отказывался от еды и, кажется, смирился с гибелью. Но я закидал его в сено, где за сутки он ожил, отогрелся и теперь уже ест, как все. Еще одного пса смыло волной за борт, но, к счастью, следующая волна вернула его на палубу. Все мы очень удивились такому странному спасению, поэтому дружно выхаживаем этого пса.

Скотт поднялся из-за стола, медленно прошелся вдоль него и, остановившись напротив каюра, с иронической ухмылкой спросил:

– Если бы вам, господин Гирёв, представилась возможность одному дойти на нартах до полюса, вы решились бы?

– Между Сахалином и Амуром я намотал столько миль, что хватило бы на путь от Южного полюса до Северного, – спокойно заметил каюр. – Дайте мне одного попутчика – и я готов выступить.

В течение какого-то времени Скотт удивленно всматривался в исполосованное морщинами лицо каюра, а затем без какой-либо иронии поинтересовался:

– И каким же видится вам этот поход? Как вы организовали бы его?

– От последнего склада, заложенного вспомогательной группой, мы уйдем с двумя нартами, груженными провизией и кормом для ездовых, да еще с десятком запасных собак, – каюр произносил это с такой твердостью, словно вопрос о его личном походе к полюсу уже был делом решенным. – Вернемся на одних нартах, пустив два с лишним десятка собак на корм и собственное пропитание.

– Э, да вы, оказывается, уже все обдумали?! И даже выработали свой план покорения полюса.

– Не обдумавши все как следует, на такое дело идти не стоит, – очевидно, забывшись, по-русски ответил Дмитрий, но Сесил сразу же перевел его слова. – У нас, у сахалинских каюров, не зря говорят, что «Ледовый тракт только потому и существует, что исправно платит дань смерти».

Выслушав перевод этих слов, Скотт попросил лейтенанта повторить их и только потом согласно кивнул.

– Наверное, так оно на самом деле и происходит. Вы, простой каюр, уверены, что, получив необходимые инструменты, сумели бы обнаружить полюс, точнее, установить его местонахождение по астрономическим наблюдениям?

– Не уверен, – продолжал переводить его ответы Мирз. – Особенно сомневаюсь в том, что астрономическим определениям простого русского каюра поверили бы в Англии. Полюс – это ведь не верстовой столб на почтовом тракте, а черт знает что и чем помеченное. Поэтому-то и спутник мой должен быть человеком, способным определить, где именно этот пуп земли находится. Это все, что от него требуется, а уж я по компасу вести буду столько, сколько понадобится.

– Где вы нашли этого русского, Мирз? – едва заметно улыбнулся Скотт.

– Известно где – в России. По-моему, неплохой, знающий свое дело каюр.

– Разве не чувствуете, как он опасен? Того и гляди, сам рванет к полюсу, опережая нас.

– Он и в самом деле опытный каюр. Снежная пустыня для него столь же привычна, как для нас – английские лужайки.

– Без вас к полюсу не уйду, – тоже с улыбкой заверил капитана Дмитрий Гирёв. – С вами – пожалуйста. Так что берите меня в спутники, господин полковник флота, – не ошибетесь.

Прежде чем ответить, англичанин решительно покачал головой.

– С удовольствием взял бы вас, каюр; такие люди лишними в экспедиции не бывают, но… вы ведь подданный Российской империи. Само ваше появление на полюсе тут же позволит русскому императору заявить свои претензии на него и на всю разведанную нами часть Антарктиды.

Каюр наткнулся на холодный, явно высокомерный взгляд англичанина, и так и не понял: шутит он или же всерьез опасается, что появление на полюсе русского каюра может вызвать настоящий имперский переполох.

– Если понадобится, я готов подождать вашего возвращения за полмили от полюса, – тоже всерьез произнес Гирёв, разве что глаза его по-прежнему излучали некую хитринку. – К слову, я слышал, что свои походы Амундсен проводит на собаках, приглашая с собой эскимосов, которые обычно идут впереди основной группы и строят для него снежные дома – иглу. Те самые, в которых веками спасались от пурги и морозов их предки. Если таким же способом он будет двигаться к Южному полюсу, то достигнет его, не обморозив ни одного человека. И дай-то бог, чтобы не оказался там раньше нас. Причем подданство проводников-эскимосов смущать его не станет.

– Да вы не только каюр, но и дипломат, – съязвил полковник флота.

– И, ради бога, не доверяйте тем, кто советует вам полагаться в этой ледовой пустыне на лошадей, – не придал значения его словам Гирёв. – Веками проверено, что в снегах да во льдах на лошадь надежды нет. Уж лучше бы приказали завезти сюда ездовых оленей.

Англичане переглянулись, и Мирз виновато опустил глаза, принимая на себя вину за бестактность подчиненного. Он-то прекрасно знал, что Нансен, Шеклтон, многие другие странники полярных пустынь тоже не советовали Скотту связываться с лошадьми, которых даже вдоволь напоить в Антарктиде – и то проблема, потому что для этого надо растопить множество снега, превращая его в десятки ведер воды. И это – при отсутствии какого-либо топлива, при невозможности разводить большие костры. А как быть со многими тоннами сена и прочего корма, без которых лошадкам, пусть даже таким невзрачным и неприхотливым, как пони, не обойтись?

Для Мирза и Гирёва не было тайной, что для девятнадцати пони Скотту пришлось загрузить на судно сорок пять тонн прессованного сена, плюс еще четыре тонны «вольного» сена для корма во время морского перехода, а также одиннадцать тонн отрубей и жмыха, превратив при этом судно в конюшню и плавучий сеновал. Но главная беда заключалась в том, что кони были совершенно не приспособлены к жизни в условиях ледовой пустыни.

И все же Роберт Скотт отдавал предпочтение именно им, своим лошадкам, питая при этом какое-то странное предубеждение к собакам и каюрам.

– Собачьи упряжки, лейтенант Мирз, без дела тоже не останутся, – уловил капитан озабоченность «ездовиков». – Поэтому тщательно осмотрите всех собак и продумайте, что можно сделать, чтобы все они сошли на берег пригодными для работы.