Кафель скрипнул под каблуком инспектора. В просторном зеркальном лифте он оказался лицом к лицу с Синявским. Кабина ползла медленно.

«Лифт старый, как и сам бункер. Названия смешные».

– Так что же там у вас за пещера?

– Сами сейчас увидите, – доктор хохотнул и тут же закашлялся. Быстро пришёл в себя, после того как попался на вранье, теперь от души забавлялся:

– Пещера Духов – хе-хм! – страшное место. Там Аристотель правит бал. И вас тоже подправит, если вы – кхм! – ему не придётесь по нраву. Попасть в Пещеру Духов можно из тоннеля Гамильтона, но туда пускают не всякого, иначе любопытный народец по дороге с пляжа всякий раз…

– Пляж вы тоже как-нибудь обозвали? – перебил инспектор, подумав: «У него не просто так язык развязался. Несёт его».

– Прекратите, Митя, – буркнул Сухарев. Стоял ко всем спиной, лицом к двери.

Инна тем временем восстанавливала душевное равновесие – прихорашиваясь перед зеркалом.

– Приехали наконец. – Заместитель директора выскочил из кабины, не дожидаясь пока полностью разъедутся створки.

– Пляж мы окрестили именем Риччи. Кхе! Прошу. Нет, я после вас.

Лампы в двухсотметровом тоннеле, похожем на штрек, горели через одну. «К пляжу направо, – определил инспектор. – Дверь там не хуже, чем наверху; даже если подобраться со стороны моря, внутрь не попасть. Интересно, зачем Ян работал в бункере? Не нашлось места в корпусах или они тут заранее готовились к худшему?»

Идти надо было налево – туда, куда свернул Сухарев. Пиджачная его спина обнаружилась метрах в двадцати. Каблучки мисс Гладких щёлкали позади как пистолетные выстрелы, выбивая из стен короткое эхо. «Что доктор имел в виду, когда говорил, дескать, Аристотель меня подправит? Лучше бы это оказалось досужим трёпом».

Сухарев дождался, пока подойдут остальные, нажал кнопку справа от сдвижной двери.

Плита скользнула в паз со слякотным шелестом. Комната напоминала обычный офис, оборудована была вполне современно: светящийся нанодиодный потолок, три сетевых терминала на столах – новые, не чета тем реликтам, которые инспектор видел в холле корпуса Галилео. Три стены молочно-белые, одна почему-то чёрная, глянцевая, как будто и не стена, а огромный, от пола до потолка, экран. Окно во тьму.

– Это вы называете пещерой?

– Это предбанник. Пещера там, – доктор указал на тёмную перегородку. Володе почудилось шевеление во мраке, он подошёл ближе, вгляделся. «Нету там ничего».

Сухарев, возясь с настенным пультом, обронил: «Так вы ничего не увидите. Сейчас».

Пискнул зуммер, Володя вздрогнул от неожиданности, – не пустой экран был теперь перед ним, а стеклянная перегородка.

– Кто это? – спросил он, рассматривая человека на больничной кушетке.

– Вы хотели увидеть Яна?

«Нехорошо улыбается Андрей Николаевич. Но это как раз не странно, инспектора уважать ему не за что».

– Я хотел не увидеть Яна, а увидеться с ним. Это не совсем одно и то же. Поговорить с ним хотел, если вы не возражаете.

– Возражаю, – надменно ответил заместитель директора.

– Это ещё почему? Объяснитесь, – потребовал инспектор. Краем глаза следил за Инной. Похоже, та беседой не интересовалась. Вошла и тут же уселась за терминал. Клавиатуру не трогала.

– Но Владимир… кхе-хм! – вмешался Синявский, – простите, как ваше отчество?

– Давайте договоримся, что его у меня нет.

– Давайте, – обескуражено согласился доктор, – Влади… Нет, я так не могу, неудобно разговаривать. Я тогда буду вас называть Владимиром Владимировичем.

– Владимировым, – вставил с кривой ухмылкой Сухарев.

«Они решили меня позлить? Ну-ну».

– Владимир Владимирович, я ведь говорил вам, что с Яном – хм-м! – беседовать бесполезно. Кроме того, это опасно для психики.

– Ничего, я попытаюсь пережить.

– Для психики Яна, я хотел сказать. Представьте, вы просыпаетесь, чувствуя себя четырёхлетним мальчишкой, встаёте и видите в зеркале…

– Хотите сказать, он просто спит?

Человек на кушетке походил на мертвеца. Ярчайший свет прямо в лицо, а он хоть бы шевельнулся. «Лежит, как на столе в морге. И правда ли вообще, что это Горин?»

– Это аппаратный сон, – скучно пояснил Синявский, – У него сейчас если под ухом – кхе! – из шестидюймового орудия грохнуть, не проснётся. Да и нельзя его будить, видите ли…

– Андрюша! – позвала Инна. – Вот она где, нашлась! Так и думала, что она там.

«О ком разговор? Этот не сразу отреагировал, сначала одарил меня взглядом. Как кинжалом сунул. А, понятно, это про Берсеньеву. Сухарев хотел скрыть от меня, а Инна не дала. Прекрасно!». Грех было не воспользоваться моментом, что инспектор и сделал. Спросил:

– Где она?

Инна уступила место за терминалом начальнику, ответила с видимым удовольствием:

– В Энрико Ферми.

– Это верхний корпус? Что там у вас?

«Что Сухарев пишет? Что ему отвечают?»

– Там у нас бигбрейн, – сказала Инна. – Лаборатория матлингвистов. Светлана Васильевна у себя.

А на терминале:

«Света, мы у Яна. Нужна помощь. Надо определить…» – успел разобрать инспектор, потом строчки рывком уехали за экран, остался хвост ответа Берсеньевой: «…этим и занимаюсь».

Андрей Николаевич оглянулся, перехватил взгляд инспектора, скривил губы, снова повернулся к терминалу.

«Чужой мои читает письма», – прочёл его сообщение Володя. «Пусть», – коротко ответила Светлана Васильевна.

«Может, тогда голосом?».

Вместо ответа в углу экрана возникло окно, в нем – подсвеченное лицо Берсеньевой.

– Потому что всё равно Владим Владимыч рядом, как раз у меня за спиной, – предупредил Сухарев.

– Владим кто? – рассеянно переспросила Светлана Васильевна. Видно было, нечто занимает её куда больше, чем разговор. – А, вот вы о ком! Господин инспектор, моё почтение, – сказала она. На миг отвлеклась, затем снова вернулась к неведомому занятию.

– Светлана Васильевна, – произнёс официальным тоном Владимир, – я должен задать вам несколько вопросов.

– Вопросов и даже несколько? Подождать придётся, я занята.

– Но избранная вами линия поведения…

– Бросает тень на мою репутацию? Пусть. Есть вещи поважнее вашего мнения обо мне и о моём поведении. Мне действительно некогда, память Яна важнее.

«Как Сухарев на неё пялится!» – заметил мимоходом Володя. Сказал:

– Разговор не займёт много времени, давайте я зайду к вам, если вам действительно некогда.

– Не зайдёте. И не только вы. Никто не зайдёт к Аристотелю, пока я не решу, что можно.

«Она снова что-то выстукивает. Клавиши щёлкают, в микрофон слышно». Тут инспектора осенило: «Память Яна, она сказала! Сухарев спрашивал её, она ответила, что как раз этим занята. Они сделали новый скан!»

– И что там, в скане? – быстро спросил он.

Андрей Николаевич втянул голову в плечи.

– Та-ам?.. – протянула Берсеньева. – В скане? В сканах, вы хотели сказать. Шум маловразумительный, но есть островки. Слышите, Андрей? Понимаете, что это значит? Изолированные области. И кроме них – регуляризованные тёмные массивы, с которыми и так всё ясно. Кажется, я поняла, что произошло. Поэтому никто, кроме меня, не подойдёт к «Аристо», пока не закончу расшифровку и не построю инварианты преобразования.

– Вы закрыли доступ к массивам? – спросил Сухарев, растягивая слова, как будто не верил.

– Да.

Окно связи исчезло с экрана.

«Поговорили, – думал Володя, изучая застывший лик Андрея Николаевича. – Она довела идола до полной одеревенелости. Ну-ка, я его шевельну».

– Вас лишили доступа к телу, господин заместитель директора?

– К телу? – удивился Сухарев, глянув туда, где лежал Ян. – Не к телу, а к расшифровкам скана памяти. И не ко всем фрагментам расшифровок, а к части. И не лишили доступа, а запретили что-то менять. И не только мне, а и всем нам.

– Как же Светлана Васильевна посмела монополизировать память директора?

– Посмела, как видите. И не память она монополизировала, а право на расшифровку. Да, Свете смелости не занимать.