– Кто во время полета вел наблюдение за воздухом?

– В основном я смотрю за воздухом. Головой крутишь так, что после вылета шея вся красная. Штурману почти ничего не видно. И конечно, радист. Мы пошли бомбить железнодорожный узел в Вильнюсе, и на обратном пути меня атаковали три немецких истребителя. В тот вылет стрелком-радистом у меня был старшина Станислав Себелев, который обычно летал с командиром эскадрильи и воевал чуть ли не с самого начала войны. Очень опытный, имевший на счету сбитые днем самолеты. Только благодаря ему я остался жив. Отошли от цели, истребитель зажег фару, и пошел в атаку. Себелев мне командует: «Вправо, влево» – и все время стреляет. Хорошо, пулемет не отказал! Отбили атаку одного. Второй заходит, и он его сбивает. Кричит: «Ура! Горит!» Но эти двое меня еще долго преследовали. Мне пришлось снизиться с высоты 3000 до 300 метров. Все время меня догоняли, атаковали, но безрезультатно. Домой пришли – 18 пробоин в плоскости. Экипажи подтвердили, что наблюдали стрельбу и видели горящий самолет. За этот вылет меня представили к ордену Красной Звезды, а Станиславу дали орден Отечественной войны. Так что у меня есть один сбитый самолет, хоть и я потерял самолет.

* «Все время меня догоняли, атаковали, но безрезультатно. Домой пришли – 18 пробоин в плоскости» *

Как потерял? В лунную ночь очень много зависит от стрелка, поскольку истребитель будет идти ниже и стараться увидеть меня на фоне неба. У меня стрелком был опытный Леша Гудков. Один раз, 20 декабря 1944 года, я его оставил дома, а вместо него взял старшего техника-лейтенанта Толю Прача. Он все просился: «Командир, возьми меня войну посмотреть, а то домой приду и что я скажу?» – «Будет близко цель от линии фронта, я тебя возьму вместо стрелка, ты же умеешь стрелять».

Вылетели подсвечивать цель Мемель (Клайпеда). Первый экипаж сбросил светящие бомбы, я сбрасывал вторым. Через три минуты мне надо зайти и сбросить еще раз, чтобы цель освещалась непрерывно. Зашел, САБы сбросил. Зенитные снаряды рвутся недалеко от самолета, а этот пулемет вниз опустил и начал стрелять. Кричит «Бей гадов!!» и стреляет. Я говорю: «Прекрати». Сманеврировал, отошел от цели, но, видимо, истребитель нас засек по выстрелам пулемета и уже не выпускал из виду.

При подходе к линии фронта я перестал маневрировать. Взялся переключать баки (мы основные баки, которые ближе к мотору, использовали только над целью, чтобы уменьшить вероятность остановки двигателя в результате повреждения бензопровода осколками или при разрыве струи при резком маневрировании), в этот момент между моими ногами и спиной штурмана начали рваться снаряды, выпущенные истребителем.

Зарево! Все как будто взлетело вверх. Я оказался в огне! Штурвал туда-сюда – самолет не слушается, перебито управление. В переговорное устройство кричу: «Алло, алло!» Никто меня не слышит. Посмотрел на штурмана Кречетова Ивана Николаевича, но за стеной огня его не увидел, стал кричать. И тут появилось какое-то чувство, какая-то сила над головой и говорит: «Прыгай немедленно! Не забудь кольцо!» Я за кольцо вцепился и за борт, но за что-то зацепился брезентовой лямкой унтов. Дергал-дергал – сорвал унт. Меня струей подхватило, на бок перевернулся, дернул за кольцо, в этот момент я вскользь ударился тазом о хвостовое оперение.

Парашют открылся. Горящий самолет пошел вниз. Думаю: «Все погибли». Однако штурман сидел с 3,5 тысячи до 1500 метров, а потом все же рискнул выпрыгнуть и спасся. А радист и стрелок, видимо, были ранены и погибли вместе с самолетом.

Приземлился я в густой еловый лес. На левой ноге один меховой носок «унтенок», на правой ноге – унт. Достал индивидуальный пакет, бинтом перемотал ногу. Вытащил пистолет. Шлемофон снял. Стянул парашют. Сел и заплакал. Минут 15-20 сидел, пока не почувствовал – прохладненько. Ну, думаю, надо выбираться. Ножом вырезал у шлемофона уши, надел. Пистолет в правую руку, компас в левую и пошел на восток. Сначала слышал стрельбу впереди. Где ползком, где пригнувшись, так и шел не знаю сколько, только смотрю, а осветительные ракеты уже по сторонам взлетают. Думаю: «Где-то здесь наши».

Я попал к заградотрядовцам, которые дезертиров и блуждающих немцев отлавливали. Они мне сказали, что обязаны, согласно приказу Сталина, летный состав доставлять немедленно на аэродромы. До ближайшего аэродрома штурмовиков надо было ехать 18 километров. Дали мне сани с лошадью и охрану из двух автоматчиков – по лесам очень много бродило дезертиров с оружием. Привезли на аэродром прямо к руководителю полетов. Я своих спасителей расцеловал, поблагодарил, и они сразу поехали обратно, чтобы домой засветло попасть.

Группа дальних бомбардировщиков Ил-4 на задании

Вместе с вернувшимися с задания штурмовиками пошел в столовую. А там мой штурман!

В часть мы вернулись через двенадцать дней. За это время никто не сообщил в полк, что мы живы. Обычно ждут десять дней. Мы со штурманом появились в полку на рассвете. На нас набросились, на руках понесли в столовую, целовали, обнимали. Потом командир полка велел идти отдыхать, а постель моя уже свернута. Поставили мне кровать и новую постель сделали. Они и матери сообщили, что я погиб. Но, как видите, все обошлось, правда, за то, что техника взял, мне влетело.

Летать я не мог, поскольку слегка обгорел, и болела поясница. Да и внутреннее состояние было не ахти. Нас отправили в Солнечногорск в дом отдыха санаторного типа с углубленным осмотром и лечением. Пробыл я там 24 дня, подлечился, успокоился и вернулся в полк.

Дали новый самолет. И я еще сделал 28 вылетов. Первые вылетов пять мандражил. Было страшновато. Кажется, самолет не так идет. Вроде заходят меня сбивать. Я уже кричу: «Радист, смотри! Стрелок, смотри! Второй раз уже живой не останешься, если шибанут!» Потом привык, все прошло, как будто ничего не бывало. 9

За время войны выполнил 206 боевых вылетов, из которых 108 пришлось на бомбовые удары по морским и сухопутным целям, 31 – на торпедные атаки,

28 – на воздушную разведку, 28 – на минные постановки,

7 – на выброску грузов для партизан,

3 – на десантирование разведчиков,

1 – на прикрытие кораблей. После войны – на командных и преподавательских должностях ВМФ, генерал-майор авиации, Герой Советского Союза.

– 25 августа 1942 г. я уже был «обстрелянный», у меня было около 50 боевых вылетов. И дырки привозил, и аварийно садился – все было! Но 25 августа произошло то, о чем я никогда и не думал даже.

Экипаж самолета-разведчика под Новороссийском обнаружил танки. Немецкие танки шли и зашли в колхозный сад, и стали под кроны. Разведчик сначала прошел, ничего нет. А когда сбоку посмотрел, танков примерно 70-80 стояло вот в этом самом саду в 50-60 километрах от Новороссийска. Готовились к прорыву.

И по тревоге нашему полку, нашей эскадрилье, приказали срочно нанести удар по этим танкам. Подвесили по 10 бомб в фюзеляж, по три бомбы под фюзеляжем, это будет 90 и 27, а всего 117 бомб, и отправили. И полетели мы, 9 самолетов.

А у нас, это еще раньше объявили, до меня еще: 11 июля 1941 г. из нашего 2-го минноторпедного полка, он потом в 1942 г. стал 5-й гвардейский, 12 самолетов бомбили транспорты в порту в Сулине. И вот командира эскадрильи атаковали истребители, и 20-мм снарядом ему голову снесло. Штурман не растерялся, Толмачев Саша. Он вставил ручку в передней кабине, там были сектора газа, и он через Дунай перетянул, посадил самолет. Румын там еще не было.

И после этого летчикам приказали надевать каски, когда идет воздушный бой, и когда сильный обстрел, когда тут море огня со всех сторон летит. Эта каска всегда в кабине находилась. Мы вытащили изнутри все амортизаторы, и она находилась с правой стороны. Если нужно, ты опускаешь руку, берешь ее и надеваешь. Но я ее никогда не надевал. До 25 августа я не надевал.