— Там, внизу, тоже дела плохи, — сказала она, ибо дела и здесь, в Гранж-о-Ване, шли все хуже и хуже. Весна и начало лета выдались засушливые, а во время сенокоса пошли дожди, и скошенная трава гнила на лугах. От грозовых ливней полегла уже созревшая рожь, град побил виноградники. С наступлением осени цены на скот в соседних округах окончательно упали. И в довершение всего работы по электрификации железнодорожной ветки кончились, железнодорожники из Сент-Мари-дез-Анж получили уведомление о скорой переброске их в другое место; паровозное депо было накануне закрытия, ремонтные мастерские тоже закрывались, людей предполагалось рассовать кого в другие депо, кого на сортировочные станции в соседние департаменты. А ведь большинство девушек из Гранж-о-Вана выходили замуж за железнодорожников и продолжали сами крестьянствовать. Теперь для многих семей, где и муж и жена имели свою копейку, наступал конец относительному благополучию.

— А знаете, — сказала мне Эрнестина, — Жюстен даже доволен, что его уволили. Но завтра он все равно пойдет на демонстрацию против американцев; они издеваются над нами и устроили в самом центре Клюзо, да еще в такой момент, свою поганую выставку. Я бы, конечно, тоже пошла, да Жюстен не хочет, потому что у меня слабые бронхи, а там, говорят, пожарники будут обливать демонстрантов из шлангов. Тоже американское изобретение, как атомная бомба, а вы знаете, что из-за этой бомбы все времена года перепутались, пролетит самолет — п-ш-ш! — а дубы кругом умирают…

Я попал в Клюзо после обеда.

Происходившие там события особенно интересовали меня теперь, когда я почти закончил серию статей об АПТО. По существу, у меня получился скорее исторический очерк, в основу которого легли документы, доставленные мне Миньо, а последнему их в свою очередь вручил Филипп Летурно. Я описал первые французские шелкопрядильные фабрики, выросшие на берегах Желины, накопление капиталов, имевших своим источником труд детей из горных деревушек и «кающихся Магдалин», соперничество шелковых магнатов, воровство, банкротство, самоубийства, затем концентрацию предприятий, вмешательство финансистов, образование монополий, постепенное превращение их в международные картели и, наконец, вмешательство американцев и подготовку войны как фактор нового передела мировых рынков. Мои предположения о роли семейства Дюран де Шамбор в американской атомной промышленности полностью подтвердились.

Мне указали помещение стачечного комитета. В заднюю комнату доступ для клиентов был закрыт. В первом зале с утра сидели пикетчики, в основном члены СРМФ. Миньо договорился с хозяином кафе, чтобы молодым людям подавали только пиво или лимонад. Все покорились.

Из заднего зала вынесли столы, за исключением трех, которые составили «покоем». Когда я вошел, я сразу же заметил Пьеретту. Она сидела за средним столом, а перед ней лежала открытая школьная тетрадка. Учитель Жаклар отчитывался в выполнении задания.

Делегат раскладывал на соседнем столе доставленные Жакларом из главного города департамента плакаты и листовки.

Секретарь федерации Шардоне, Миньо и Луиза Гюгонне правили черновик новой листовки.

По стенам зала сидели на скамьях рабочие и работницы и ждали своей очереди поговорить с Пьереттой, председателем стачечного комитета.

Все время в комнату входили и выходили молодые рабочие, которых посылали с различными поручениями. Накурено было ужасно. Курили все. Кювро скручивал сигарету за сигаретой и немилосердно дымил. Перед Пьереттой Амабль стояла полная доверху пепельница, рекламирующая знаменитый абсент «чинзано». Все прочие бросали окурки прямо на пол.

Шардоне попросил меня выправить листовку, которую предполагалось раздать завтра демонстрантам. По его словам, товарищи из Клюзо недостаточно ясно подчеркивали в листовке связь их местной борьбы с общей борьбой за мир и национальную независимость. Кто довел их до безработицы? АПТО, связанное с американским трестом Дюран де Шамбора. Мы являемся жертвой политики подготовки к войне. Вот что надо было подчеркнуть в первую очередь.

Луиза Гюгонне не соглашалась «говорить о политике» в листовке, цель которой — воодушевить рабочих на борьбу против увольнений и открытия цеха «РО» как непосредственной причины увольнений.

Пьеретта, окончив беседу с Жакларом, вмешалась в разговор. В принципе она была согласна с доводами Шардоне. Но она полагала, что листовка составлена им в слишком общих и недостаточно ярких выражениях.

— Вот упрямица-то, — пожаловался мне Шардоне. — А все-таки молодец, что добилась здесь у них, в Клюзо, объединения рабочих.

Затем он спросил меня, какого я мнения о его листовке. Я тоже считал, что звучит она слишком отвлеченно. Вместе с Пьереттой мы стали набрасывать новый вариант.

Старик Кювро недавно приехал из Сент-Мари-дез-Анж. Железнодорожники обещали принять участие в завтрашней демонстрации — они все вместе прибудут с тринадцатичасовым поездом. И еще сегодня к вечеру пришлют отряд в помощь забастовщикам для расклейки плакатов.

— А кто обеспечит охрану расклейки? — обратилась Пьеретта к Миньо.

— Я думаю поручить это дело членам СРМФ, — ответил тот.

— Вот как! — заметила Пьеретта.

Один товарищ, служащий префектуры, только что позвонил в комитет и сообщил, что несколько машин с полицейскими уже отправлены в Клюзо. А молодежь всегда не прочь побузить, Поэтому Пьеретте хотелось, чтобы расклейкой плакатов занялись «серьезные товарищи, которые спокойно и невзирая ни на что довели бы работу до конца».

— Пьеретта права, — подтвердил Шардоне.

— А ты кого предлагаешь? — спросил Миньо.

— Попросим-ка Визиля организовать отряд для защиты расклейщиков, вдруг предложил старик Кювро.

— Он даже не потрудился сюда явиться, — сказала Пьеретта. — Но мысль хорошая.

— Нет, нет и нет, — запротестовал Миньо.

Визиль был тот самый железнодорожник и помощник брандмейстера добровольной пожарной дружины, бывший командир партизанского отряда, который тогда на балу, выступив на защиту Бомаска, помог навести порядок и проделал это, надо признаться, не без некоторого фанфаронства.

— Это настоящий анархист! — воскликнул Миньо.

— Правда, с ним столковаться нелегко, — согласилась Пьеретта, — но, во всяком случае, это не мальчишка.

— Ну, пошла… — прервал ее Миньо и, повернувшись к Шардоне, начал перечислять секретарю все провинности Визиля против партийной дисциплины.

Шардоне вопросительно взглянул на Пьеретту.

— Самая подходящая для него работа, — сказала она.

— Пускай Пьеретта делает как знает, — заключил Шардоне, повернувшись к Миньо.

Весь этот вечер Шардоне предоставлял Пьеретте полную свободу действий. Не то чтобы он делал это с заранее обдуманным намерением, но все присутствующие, и я в том числе, невольно прониклись уважением к Пьеретте: достаточно было видеть, как внимательно она выслушивает каждого, кто бы что ей ни говорил, как умеет в двух словах изложить смысл расплывчатого предложения, а затем подсказать правильное решение. И все так спокойно, так понятно, что каждый отходил от стола в полное уверенности, что Пьеретта лишь выразила его собственную мысль.

Шардоне почти ничего не знал об особенностях борьбы в Клюзо. Публично он вообще выступал с трудом. Будучи по натуре человеком холодным, он не умел увлечь за собой ни отдельных людей, ни массы. Но сначала в партизанском отряде, а затем на посту секретаря федерации он в совершенстве овладел техникой руководства, которая больше чем наполовину складывается из умения незаметно предоставлять свободу действия тому, кто оказался на уровне порученных ему задач, и терпеливо, исподволь отстранять тех, кто не справляется, заменяя их более подходящими людьми: так действуют великие полководцы, великие предприниматели и великие революционеры.

— Сходи за Визилем, — попросила Пьеретта старика Кювро.

В эту минуту в зал вошел молодой пикетчик.

— Филипп Летурно хочет с тобой поговорить, — обратился он к Пьеретте. Что нам с ним делать?