— Что ты глупости говоришь!

— Я сама видела, как вы с горы спускались.

— Ну и что тут такого? Пьеретта Амабль — хороший товарищ.

Эрнестина подала на стол кофе и села на скамью рядом с гостем. Он молча выпил чашку, потом подошел к окну и, облокотившись на подоконник, стал смотреть на обвитые плющом развалины и миссионерский крест. Во дворе шел яростный петушиный бой. Два петуха, взлетая одновременно вверх, наносили друг другу бешеные удары и клювом и шпорами; в воздухе кружилось облако пыли и выщипанные перья; потом противники падали камнем на землю один против другого, подстерегали, хитрили, старались выклевать друг другу глаза. К окну подошла Эрнестина и облокотилась на подоконник рядом с Красавчиком. Вдруг один из петухов оставил поле боя, но удалялся он не спеша, степенным шагом, пытаясь сохранить достоинство.

— Удирает! — сказал Красавчик.

— Ну и драчуны эти петухи, чисто мужчины! — сказала Эрнестина.

Она не кормила как следует свою птицу. Жюстен был неважным хлеборобом, и в хозяйстве вечно не хватало зерна. Но Эрнестина не запирала свою живность, и куры ее бегали на воле, отыскивая себе пропитание в полях, на пастбище и даже в лесу. Неслись куры плохо, а петухи стали тощие, жилистые, сухопарые. Случалось, что какая-нибудь исчезнувшая курица, которую не видели несколько недель и уже считали погибшей в когтях ястреба, вдруг появлялась во дворе и за ней стайкой бежали цыплята, вылупившиеся в лесу. С каждым годом петухи становились все воинственнее, взлетали все выше, все стремительнее. В Гранж-о-Ване дичала даже домашняя птица.

Перелетев через каменный крест, с кудахтаньем, с шумом на землю опустилась стайка молоденьких кур — видимо, их вспугнул какой-нибудь хищный зверек. У этих кур были какие-то странные крапинки на перьях.

— Смотри, настоящие фазаны! — сказал Красавчик.

— А хорошенькие, правда? — воскликнула Эрнестина.

В противоположность селекционерам, которые добиваются чистоты породы, Эрнестина радовалась, когда в выводке появлялись цыплята с новым оттенком оперения.

— Говорят, когда куры забредают в лес, их топчут фазаны.

Она стояла вплотную к нему, прижимаясь грудью к его плечу. Он отстранился.

— Больше не хочешь? — спросила она.

Он пожал плечами.

— Так я и знала, что тебе все только забава.

— Я ведь тебе ничего не обещал, — сказал он.

— Не оправдывайся, — сказала она.

Он повернулся к ней и улыбнулся, чуть прищурив глаза, что придавало его взгляду выражение ласковой насмешки.

— Я не сержусь на тебя, — сказала она.

Отойдя от него, она села на прежнее место. Он сел напротив нее и положил обе ладони на стол. Она прикрыла его руки своими.

— А все-таки я тебя люблю. Очень люблю, — сказала она.

Приняв руки, она встала и выразительно взглянула на него. Он отвел глаза и, взяв лежащий под рукой нож, воткнул его в трещину стола. Эрнестина подошла к буфету.

— Выпьешь рюмочку? — спросила она.

— Не откажусь.

Она налила ему стаканчик виноградной водки. Он закурил сигарету.

— А меня что ж не угостишь? — спросила Эрнестина.

— Не люблю, когда женщины курят.

— А Пьеретта курит.

— Ну, это дело другое, — заявил он.

— Ты влюбился в нее, — сказала Эрнестина.

Он вскинул на нее глаза.

— Ты так думаешь?

— А ты, что ж, сам не знаешь?

— Не знаю, — ответил он.

— Скоро узнаешь, — прошептала Эрнестина.

Он поднялся.

— Ну прощай, — сказал он и, охватив ладонями ее лицо, крепко поцеловал в губы. Потом вышел и направился к дому Амаблей.

Вскоре собрались все: старуха Адель и Раймонда Миньо, толстый Жан и маленький Роже. Напились кофе со сдобными булками. Потом мужчины налили себе в теплые еще чашки виноградной водки — каждый сколько хотел. Говорили мало. Всем было как-то невесело.

В пять часов вечера Пьеретта стала собираться домой, Жан предложил довезти ее до Клюзо на своем мотоцикле.

— Поезжай, Пьеретта. Бомаск и без тебя найдет дорогу в горах, — сказала старуха Адель.

— Ноги у него длинные, — подхватила Раймонда, — один он скорее дойдет, не надо будет тебя поджидать.

— Ну конечно, — сказал племяннице старик Амабль. — Поезжай лучше на мотоцикле, все маленько подольше здесь посидишь, с сыном побудешь.

Пьеретта положила руку на плечо Красавчику.

— Нет, — сказала она, — я пойду пешком с моим другом.

И почти тотчас же они отправились.

Лишь только деревня скрылась из виду, Красавчик взял Пьеретту под руку.

— Оставь! — сказала она.

Он прошел вперед, и так как дорога становилась все уже и нельзя было идти рядом, то он и не стал возобновлять своих попыток.

Сначала они шли тропинкой, которая вилась по горе через пастбища до сосновой рощи, потом, петляя, спускалась к лесу и углублялась в него как раз в том месте, где они утром видели лису.

Они не спеша поднимались к сосновой роще, маячившей у них перед глазами с самого начала пути, иногда напрямик пересекали луга. Красавчик шел впереди с мешком за плечами — дядя и тетка Пьеретты надавали ей припасов на целый месяц: яиц, масла, сыру. Пьеретта молча шла позади своего спутника. Каждый думал о своем.

Красавчик и не пытался истолковать перемену в настроении Пьеретты. Он клял себя самого. Клял себя из-за Эрнестины и еще больше — из-за Пьеретты. Живи он в другие времена и в другой среде, он, наверно, бил бы себя в грудь и каялся, проклиная свою слабость, вовлекавшую его все в тот же смертный грех.

Из-за своего влечения к женщинам и их влечения к нему он становился героем всяческих историй, одни из них были забавные, а другие печальные. Познав на опыте, какими опасностями чревато легкомыслие в любовных делах, он заставлял себя быть осмотрительным. В Генуе, где он долго работал и жил по-холостяцки в меблированных комнатах, он старался держаться с квартирной хозяйкой или с какой-нибудь ее молоденькой родственницей как можно холоднее. В густонаселенных домах больших итальянских городов всегда живет много молодых женщин. В один прекрасный день он, не выдержав, бросал какую-нибудь ласковую шуточку, здороваясь утром с соседкой, ему отвечали в том же тоне, и тотчас устанавливалось приятное взаимное понимание (которое завистники называли сговором). Поскольку Красавчик не проявлял никаких завоевательных намерений, женщины даже не пытались защищаться. Держал он себя с ними очень просто, и они сразу проникались уверенностью, что, будет или не будет тут любовь, воевать с ним не придется. Непринужденность, царившая в их отношениях, была плодом безмолвного мирного соглашения. Они сходились, если обстоятельства толкали их на это или позволяли это.

Эрнестину ему тоже не пришлось «завоевывать». Она отдалась без всякой борьбы в первый же раз, как он пришел в отсутствие Жюстена проверить расчеты. Вслед за физической близостью наступил час интимных признаний. Оказалось, что до женитьбы Жюстен «гулял» с Эрнестиной два года, а через полгода после свадьбы перестал быть ее мужем. Он никогда с ней не ссорился, даже бывал с ней ласков, особенно на людях, и соседи завидовали их счастью, но как женщина она для него больше не существовала. Эрнестина страдала из-за этого отчуждения.

Бомаск старался помочь ей найти объяснение такой странности. Жюстен не любил крестьянской работы, тем более что она была для него дополнительным бременем к рабочему дню на фабрике, он не раз предлагал Эрнестине послать Гранж-о-Ван ко всем чертям и переехать в Клюзо. Она тоже поступит на фабрику, оба будут зарабатывать, и денег им хватит на городское житье. Эрнестина и слышать не хотела о переезде в город, не желала расстаться с деревней, фабрика ее пугала, ей казалось ужасным, что придется жить в рабочем поселке; ей приятно было чувствовать себя хозяйкой своего маленького стада и своих одичавших кур. И вот, может быть, Жюстен перенес на жену то отвращение, которое он питал к деревне. «Если ты любишь мужа, твердил ей Бомаск, — брось все. Живи возле него, там, где ему по душе придется». Но любила ли мужа Эрнестина? «Понятно, люблю», — говорила она. Красавчик не так уж был уверен, что Эрнестина любит Жюстена, но не опровергал ее слов, не имея на этот счет твердого мнения; он так любил женщин, что считал себя полным невеждой в сердечных делах.